Наконец Лита с трудом поднялась с пола и стала смотреть в окно, в полную темноту. Потом машинально взялась за ручку двери, нажала на нее и подергала. Дверь была заперта. Она перетекла к противоположной двери, нажала ручку, подергала – заперто. Дальше через грохочущий резиновый коридор она перешла в тамбур соседнего вагона, проделала там с дверями то же самое – везде было заперто.
Она прошла, качаясь, через спящий вагон. Повторила то же самое в другом тамбуре. Заперто. Снова прошла через резиновый коридор. Снова двери. Снова заперто. Дальше на нее нашло какое-то умопомрачение. Не закрывая за собой двери, она проходила, качаясь, через спящие плацкартные вагоны, в которых в проходе торчали чьи-то ноги, и как будто пустые купейные, в которых стук колес был тише.
Никому не было до нее дела. Поезд спал. Все спали. Спала Литина мама дома у Сергея Ивановича. Спал на питерском флету Кремп, еще не зная, что Лита его кинула навсегда. Спал, обнимая свою очередную очарованную даму, Фредди Крюгер, который, кстати, искал Литу через своих знакомых и уже почти нашел. И даже Лесник спал, хотя он только недавно лег, сломав перед этим пополам свой самый лучший карандаш. Он взял очередной чертежный заказ на дом – заказ оказался очень сложным. К тому же он не мог ни о чем думать, кроме этой дуры Литы. И промучившись с чертежом и с мыслями до трех ночи, сломал карандаш и заснул. А Лита бежала через поезд, и дергала ручки, и некому было ее остановить.
И вдруг одна из дверей – тридцатая, сороковая? – открылась. Рука привыкла к сопротивлению, а тут вдруг – пожалуйста, выходите, не заперто. Она не ожидала этого. В открывшуюся щель прорвался ледяной черный воздух. Поезд стал громче греметь своей сотней колес. За спиной у Литы, в тамбуре, горела лампочка. Впереди проносилось черное и холодное пространство. Лита вцепилась в ручку мертвой хваткой. А в голове все громче долбилась мысль – ну, давай, ты же так хотела этого, давай. Она наклонилась вперед, держась одной рукой за ручку, другой за поручень. Она наклонилась так, что видела только пустоту, ничто. Стояла так, замерев, и в какой-то момент ей вдруг показалось, что она уже спрыгнула – и это ничто и есть смерть.
А дальше все как-то начало крутиться. В пустоте появились цветные пятна. И лампочка на мгновение мелькнула перед глазами. А потом Лита почувствовала затылком удар. И увидела над собой рожу какого-то мужика. Он стоял и матерился. И она, не сразу, но поняла, что не умерла, а лежит на полу в тамбуре. Мужик этот вышел покурить, увидел, как она зависла, и понял своими пьяными мозгами, что тут не шутки – схватил ее и оттащил от двери. Ну, не рассчитал силы, уронил. Лита лежала сейчас и смотрела на него. Через несколько секунд появились еще один мужик и проводница. Втроем они орали на Литу. Она с трудом села. Проводница стала закрывать дверь, второй мужик размахивал у Литы перед носом руками. Проводница исчезла, потом, вернувшись, стала совать Лите в лицо какую-то тряпку – оказывается, из носа у нее шла кровь. Лита машинально взяла тряпку и прижала к носу, но больше никаких разумных действий и слов от нее добиться было невозможно. Поорав, они оставили ее в покое, предварительно еще раз проверив, заперты ли двери. Потом, минут через пять, добросердечная проводница снова вышла, повела Литу в туалет, что-то говорила и качала головой, пока та умывалась, потом посадила ее в свое купе и налила стакан чая. Лита не сказала ни слова за все это время. Проводница, видимо, поняла, что девочка не в себе, отвела ее на пустое место и отстала. Лита легла и заснула тяжелым сном.
***
С восьми часов утра она сидела в Москве на Ленинградском вокзале. Она ощущала себя каким-то презренным червяком, который был наполовину раздавлен, но должен как-то дальше жить. Шевелиться не было сил. Потом ей как будто захотелось есть. Она поплелась в метро, доехала до следующей станции – она помнила, что там на улице рядом с метро был хлебный. Наскребла по карманам девять копеек, купила половинку черного. В магазине было тепло. Она села на корточки возле батареи и стала есть хлеб прямо здесь, глядя в одну точку и вызывая своим видом настороженность кассирши.
Она не могла поехать домой. В Питер она уехала, просто оставив записку, и дома ждал скандал. А сил на него не было. Лита решила, что домой не поедет ни за что.
Она поехала на Гоголевский бульвар в надежде встретить кого-нибудь из приятелей и хотя бы напиться с ними, что ли. Но на Гоголях в этот момент никого не было, кроме продрогших голубей и Николая Васильевича, который смотрел на Литу и улыбался.
Лита начала бродить по арбатским переулкам, миру своего детства, потом вышла на Калининский проспект. Там была толпа людей. Но ей казалось, что она идет по пустыне. Никто не обращал на нее внимания.
Потом она оказалась на мосту. Стояла и смотрела с него на машины. В одну строну – рубинчики, в другую – алмазики. Так Лита говорила в детстве. Интересно, откуда она знала про рубинчики и алмазики? Наверное, папа рассказывал. Папа, где ты, папа?..
Уже начало темнеть. Лита села в первый попавшийся троллейбус. Она ехала в никуда, смотрела в окно. В домах светились окна, там жили люди. Среди этих коробочек с огонечками был где-то и ее дом. Но все это тепло было недосягаемо, как миражи.
Что бы произошло, если бы она умерла сегодня ночью?
"Если бы Бога не было, человек умер бы от одиночества". Но ведь она не умерла...
У нее были мокрые ноги, сил становилось все меньше, мысли путались все больше,
голова раскалывалась, и страшно хотелось пить.
Сколько длилась эта вечерняя прогулка по Москве, Лита не знала.
Она вышла из троллейбуса – и, оказывается, очутилась у зоопарка. Когда она это поняла, сердце у нее как-то запрыгало. Здесь рядом жил Лесник. Лита пыталась весь день не давать себе об этом думать. Но единственная мысль, на которую сердце реагировало, была – зайти к нему. Просто попросить попить.
***
Дом она искала почти час. Она точно помнила, что крайний подъезд, и последний этаж, и расположение квартиры. И три раза попадала не туда. Хорошо еще, лифт везде работал. В какой-то момент, переходя от дома к дому, она ко всему прочему упала в лужу.
Наконец, тихонько подвывая от отчаяния, она вышла на очередном последнем этаже и поняла, что точно вот эта коричневая дверь – его. Лита позвонила.
Дверь открыла Екатерина Георгиевна. Из квартиры пахло теплом, домом и жареной картошкой.
– Здрасте, – сказала Лита, вложив в это слово все последние силы. – А Саша дома?
– Здравствуйте, – Екатерина Георгиевна, похоже, не узнала ее. – Нет… Он будет часов в девять. А что… вы хотели?
– Ничего, – Лита быстро развернулась и пошла вниз.
– А что же передать? – крикнула вдогонку тетя. Лита не ответила.
На улице на нее подуло таким холодным ветром, что она решила – лучше умереть в его подъезде, чем на улице. По крайней мере тепло. Она вернулась. С последнего этажа шел еще один пролет на чердак. Лита поднялась на несколько ступенек и уселась на лестнице. Его дверь была видна отсюда. Вот и хорошо. Еще бы попить…
***
Лита заснула на ступеньках, и ей снился вокзал. Как она любила в детстве вокзал! Это было лучшее место в Москве. Как она любила этот потусторонний голос: "Скорый поезд 504…" Лите казалось, что это голос самого вокзала. В реальной жизни таких интонаций ни у кого не было.
А мрачный туннель, по которому потом попадаешь к зеленому, пахнущему чем-то восхитительным поезду! Поезд вызывал восторг и ужас, потому что в детстве Лита жутко боялась под него упасть. Для нее перешагнуть с платформы в вагон было настоящим подвигом. И сейчас, во сне, она никак не могла перешагнуть эту щель между перроном и вагоном. А в вагоне стояла мама и говорила голосом Лесника: "Лита, проснись, пожалуйста".
Наконец Лита открыла глаза и поняла, что живой Лесник сидит перед ней и трясет ее за плечо. Несколько секунд она смотрела на него красными больными глазами. Потом испугалась, вцепилась в лестницу и быстро сказала:
– Я хотела пить... поэтому зашла… Я сейчас еду обратно в Питер.
– Что с тобой?
– Я хочу пить.
– Тебе плохо?
– Нормально.
Он внимательно посмотрел на нее и ладонью потрогал ее лоб.
– Да у тебя температура…
– Не трогай меня, – сказала Лита, отстраняясь.
– Пойдем.
– Куда?
– В квартиру.
– Нет, там твоя тетя.
– Ну и что. Пойдем.
– Нет…
Он взял ее за руку, поднимая с лестницы. Сопротивляться Лита не могла.
Они вошли в квартиру. Там было так тепло, так уютно... Пахло жареной картошкой с луком.
Тетя вышла в прихожую.
– Здрастье, – еле сказала Лита. – Я на секундочку.
Тетя внимательно на нее посмотрела, и, о ужас, кажется узнала. По крайней мере лицо у нее как-то скривилось.
Тут зазвонил телефон.
– Это Леночка, – громко сказала тетя Саше, который уже прошел на кухню, чтобы налить Лите воды. – Она звонила уже раз пять. Ты с ней виделся сегодня?
Расплывающимися мозгами Лита поняла, что вот это уже слишком.
Когда через двадцать секунд Лесник вышел с чашкой в коридор, Литы там уже не было. Он бросился на лестничную площадку – лифт закрылся и поехал вниз.
Он быстро вернулся в квартиру.
– Объясни, что это происходит? – спросила тетя.
– Потом. Где можно взять банку?
– Зачем?
– Налить воды.
– Куда? Зачем?
Он уже нашел какую-то литровую банку, наливал в нее воды.
– Это дочка Ольги Литовченко?
– Да.
– Вы что, знакомы?
– Ну конечно, она же лекарство нам передавала, – сказал Саша, быстро обуваясь. – Я скоро вернусь.
– Саша, ты же не ел… Саша…
***
Лита сидела в зале ожидания Ленинградского вокзала, согнувшись пополам.
– Эй, Лита…
Она медленно подняла голову. Лесник сидел напротив. Бред, бред…
– Если это ты, то как ты меня нашел?
– Ну ты же сказала, что поедешь в Питер. Здесь не так много залов ожидания.
– Я так сказала?
– Я принес тебе воды.
– Что? Ты псих?
– Псих – это ты. Ты же хотела пить. Ты заболела, или я не знаю, что там с тобой… у тебя температура. Ты понимаешь это? На.
Он протянул ей банку.
– Я попила в туалете из-под крана.
– Тебе нужно уйти отсюда.
– Я никуда не пойду. Мне здесь хорошо.
– Ладно, тогда я тоже здесь посижу.
– Ты идиот. Будешь изображаешь из себя тимуровца?
Он промолчал. Минуту они сидели молча.
– Что ты меня мучаешь все время? – с отчаянием наконец сказала Лита. – Ты, типа, такой хороший, а на самом деле тебе ведь никто не нужен, так? Ты бы, если б мог, прям сегодня послал бы всех и уехал в свой лес… Да? "Леночка тебе звонила пять раз. Ты не виделся сегодня с ней?" – повторила она тетины интонации.
Он молчал.
– Я же ведь рабыня Изаура. Да?
– Нет, ты хуже.
– Господи, лучше бы я тебя никогда не встречала… Ты, такой весь прекрасный, помогаешь такому говну, как я, да? Хочешь, я тебе расскажу, что я делала два дня назад?
Она уставилась на него. Он не отводил взгляд. Потом вдруг рассмеялся и сказал:
– У тебя плохо получается изображать Настасью Филипповну.
Лита просто задохнулась от этих его слов. Вырвала у него из рук банку, открыла ее и со всего размаху плеснула воду ему в лицо. Но поскольку она была не в себе и делала все медленно, а он догадался, что она собирается сделать, он успел увернуться, и она промахнулась, вода только чуть-чуть на него попала. Он рассмеялся.
Сидящие рядом люди стали пересаживаться от них подальше.
Лита сидела, сжимая банку в руках.
– Ну, – спросил он, – что дальше?
– Ничего, – ответила Лита и вдруг сказала: – Видишь, я таскаюсь за тобой все время непонятно зачем… Может, я не могу без тебя?
Взгляд у него дрогнул.
– Но если ты сейчас не уйдешь, я разобью эту банку об твою башку… – Она вылила остатки воды ему под ноги.
– Давай, – сказал он.
– Я не шучу. Я считаю до пяти. Ты понял? Я не шучу. Раз. Два. Уходи… Ты же пришел сюда из какого-то придурочного чувства долга. Ты мне не нужен. Четыре… – Она подняла банку. Конечно, было понятно, что он не уйдет. И Лита знала, что, конечно, не сможет его ударить. Но куда-то же ей нужно было опустить эту посудину?
– Пять, – сказала она, и, вцепившись в банку мертвой хваткой, грохнула ее со всего размаха об подоконник, около которого сидела. Она хотела просто ее бросить, но забыла разжать руку и не рассчитала, что подоконник так близко. Банка разбилась на несколько кусков, и Литина рука как раз с силой удара попала на острые края осколков. Будто в замедленном кино она увидела, как эти острые края вошли ей в руку.
Боли Лита не почувствовала сначала. Она ме-е-е-едленно вынула осколок из руки. Кровь закапала огромными алыми каплями на подоконник и на пол. Бедная Лита мельком увидела лицо Лесника и поняла, что наконец-то он испугался. Но разум, похоже, совсем ее покинул, потому что она вскочила и кинулась бежать. Он вскочил за ней.
Сжав руку и сунув ее зачем-то в карман, она пробежала метров пятьдесят, потом опомнилась и остановилась. Обернулась и увидела, что трое здоровых мужиков, по виду настоящих зеков, сидевших неподалеку от них, перегородили Леснику дорогу. Она постояла несколько мгновений и быстро пошла обратно. Подошла и встала рядом с ним.
– О, вот и лепетуля, – сказал один из зеков. – Детка, тебя обидели?
– Нет, – ответила Лита.
Они стояли друг против друга, Лесник молча смотрел в лицо этому хмырю, тот смотрел на Лесника с какой-то странной улыбкой. Лита переводила взгляд с одного на другого. В кармане очень ныла рука.
Так прошло несколько секунд, потом Лита взяла свободной рукой Лесника за руку и сказала:
– Вам что-то показалось. Это мой друг.
Она вспомнила, как он говорил, что главное – не бояться. Она подумала, что их трое и наверняка у них есть ножи. Можно было конечно, начать кричать – может, кто-нибудь вызвал бы милицию – а может, и нет. Бежать было бесполезно. Они стояли так, и этот хмырь и Лесник смотрели друг на друга и о чем-то там договаривались без слов, на непонятном Лите языке. И, видимо, договорились. Потому что Лесник вдруг сказал, не спуская глаз с хмыря и крепко держа Литу за руку:
– Дайте пройти.
И хмырь, не переставая улыбаться, отодвинулся, и они прошли мимо него и пошли к выходу. Лита шла по инерции, Лесник вел ее за руку. Когда они вышли на улицу, Лита наконец обернулась. Нет, их никто не догонял.
***
– Стой, здесь светло, – сказал Лесник, когда они поравнялись с фонарем.
Лита остановилась.
– Покажи руку, – сказал он очень строго. Лита замотала головой, продолжая в оцепенении стоять под фонарем и сжимая руку в кулак. – Дай сюда руку, – повторил он тихо, но так, что Лита медленно потянула кулак из кармана.
Карман промок от крови насквозь.
– Мамочки, – шепотом сказала Лита, мельком глянув на свою истерзанную кисть.
– Отвернись, – сказал Лесник так же строго.
Она послушно отвернулась.
Лесник аккуратно взял руку в свои и поднес ближе к свету.
– Да, – выдохнул он. – Молодец… – и стал разматывать с себя шарф.
– Что там? – с ужасом спросила Лита.
Он, поддерживая ее кисть, попросил:
– Пальцами пошевели.
Пальцы вроде шевелились.
– Сейчас замотаем, дома посмотрим. Держи руку вот так. Выше подними. – Он туго забинтовал ей руку шарфом. – Идем.
Лита послушно сделала шаг – и поняла, что сейчас упадет. Перед глазами у нее засиял зелено-розовый салют. Лесник быстро подхватил ее, как будто знал, что она непременно начнет заваливаться. Она постояла с полминуты, прислонившись к нему, потом выдавила:
– Все, могу идти.
– Так, сейчас поймаем такси.
– Куда мы… – сознание снова начинало у Литы плыть.
– Ко мне домой.
– Там же тетя…
Он ничего не ответил. Взял ее под здоровую руку и повел куда-то. Лита шла как без ног. Они шли, и шли, и шли. Салют все сиял. Потом он поймал машину, можно было сесть, но Лите все равно было очень плохо.
***
Зайдя в теплую квартиру, она первым делом сползла по стеночке и села на пол.
Тетя еще не спала, но, к счастью, лежала в постели с выключенным светом и смотрела телевизор. Саша заглянул к ней, предварительно переведя Литу в свою комнату прямо
в обуви и куртке.
– Картошка на плите, – сказала тетя. – Вообще я хотела с тобой поговорить.
– Потом, – ответил Саша. – Что смотришь?
– Кино про любовь, – тетя повернулась к телевизору.
– Про любовь – это прекрасно… – Саша быстро вытащил теплое одеяло из шкафа. – Я
там по телефону разговариваю, извини, – сказал он. – И завтра не буди меня, мне на работу можно попозже, я отпросился.
Лита сидела на полу, положив голову на кровать и сжимая раненую руку. Ее почему-то так и тянуло на пол. Лесник постоял несколько секунд, глядя на нее, потом сел рядом и стал снимать с нее мокрые кроссовки.
– Нет, я сама, – испугалась Лита.
Он все же помог ей снять и кроссовки, и куртку, потом бодро сказал:
– Идем смотреть твою руку.
С трудом она доковыляла до ванны и села на край. Он принес какие-то пузырьки, вату и бинт. Взял ее замотанную в шарф руку. Посмотрел ей в лицо.
– Отвернись.
– Я постараюсь не орать. А то твоя тетя очень удивится. А если она, кстати, решит пойти
в туалет – а тут такое?
Туалет был совмещенный.
– Да, точно, – Лесник закрыл дверь на щеколду. – Придется сказать, что у меня понос.
Лита почти рассмеялась, потом закусила губу и приготовилась терпеть. Он что-то там делал с рукой, мыл, чем-то обрабатывал. Как будто каждый день имел дело с порезанными руками.
– Я думаю, – наконец сказал он, – что здесь без врача не обойтись. Надо зашивать.
– Что?! Нет, только не это.
– Хорошо, завтра решим.
Когда он бинтовал, Лита повернулась и смотрела, что он делает. Руки у него были очень красивые, с длинными сильными пальцами – это Лита заметила еще в первый день, когда они у него на работе пили чай.
– Вам бы хирургом быть, – сказала она.
Когда правая рука была забинтована, он взял левую, стал мыть с мылом под краном. С руки текла черная вода.
– Хорошо, что мне плохо, – сказала Лита, отворачиваясь от этого позора. – А то бы я умерла от стыда. Но сейчас мне все пофигу.
– Это хорошо. Есть хочешь?
– Нет. Голова дико болит.
– Чай?
– Да.
– Тебе нужно лечь. Я тебе принесу чай. И таблетку от головы.
– И куда же я лягу?
– Это ты не беспокойся. Я все равно сегодня не собирался спать – у меня колок завтра по физике.
– Ах да, колок. Кстати, а как же Леночка?
Он проводил ее в комнату, дал какие-то тренировочные штаны, шерстяные носки. Мягко попросил переодеться и вышел, захватив ее куртку.
Когда он вернулся, Лита сидела на кровати, завернувшись в одеяло, и смотрела в одну точку.
Он положил ее куртку на батарею – оказывается, он постирал ту часть, где был окровавленный карман.
– Хорошо, что мне плохо, – снова сказала Лита. – А то мне было бы жутко стыдно.
– Вот чай. И градусник.