- Давление семьсот пятьдесят выставлено, высота ноль, - ответили по очереди второй и командир.
- Рули!
- Проверены и свободны, - сказал командир. Покончив с картой предполетной проверки, штурман сказал полагающееся:
- Карта выполнена, все графы зашторены. Тимченко снова связался с землей.
- Разрешите занять исполнительный.
"Ту-154" вырулил на белые полосы исполнительного старта. Впереди лежала просторная бетонная дорога - ВПП.
- Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста пятьдесят один, - сказал командир. - Рули опробованы, к взлету готов.
- Взлет разрешаю, - послышался ответ диспетчера.
- Двигатели на взлетном! - ответил бортинженер, передвинув рукоятки.
- Экипаж, взлетаем. Рубеж двести шестьдесят.
Андрей Васильевич надавил кнопку часов и передвинул секторы газа вперед. Штурман вслух называл скорость:
- Сто пятьдесят...
Все ускоряя ход, огромная машина бежала по взлетной полосе.
- Сто восемьдесят... - говорил штурман. - Скорость принятия решения! Скорость подъема! Скорость отрыва!
Андрей Васильевич взял штурвал на себя, тряска сразу прекратилась, и колеса "Ту-154" оторвались от бетона. В стомиллионный раз произошло чудо, которому в наши дни удивляются только маленькие дети. Целый дом с двумя сотнями жильцов, с кухней, лифтом, кладовыми, уборными вдруг покинул землю и улетел в небо...
Напряжение и даже некоторая торжественность взлетного ритуала давно сменилась в кабине будничной атмосферой полета. Тимченко сказал в микрофон:
- Девушки, принесите-ка нам кофейку.
- Все на кофеек нажимаем, - заметил второй пилот. - А между прочим, скоро медкомиссия. Не боитесь за сердечко?
- Это вам, ветеранам, надо бояться, - благодушно отозвался Игорь Скворцов. - А я, например, сердце не чувствую. Есть даже такое мнение, что его у меня вообще нет.
- Бойся не бойся, а найдут что-нибудь - все равно спишут, - сказал штурман, тихий лысоватый человек. - Раньше, правда, я этих комиссий опасался, а теперь перестал... Так и так пора менять специальность.
- Давно не слышали, - усмехнулся второй. А штурман продолжал свое:
- Отмирает же профессия! На "Иле-86-м" штурманов вообще не будет. Не предусмотрено...
- Извините, Владимир Павлович, но я не понял, ■- поинтересовался Игорь. - Вы, может быть, до ста лет собираетесь летать? Так это маловероятно... А лет на двадцать работы для штурманов хватит.
- Ну, завели панихиду! - сказал Андрей Васильевич с неожиданным раздражением. Он был старше всех по возрасту, и разговор о медкомиссии тревожил его всерьез. - До ста, не до ста!.. Меняйте, ребята, пластинку.
Вошла бортпроводница, принесла всем кофе.
"Ту-154" приземлился в одном из самых больших аэропортов Европы. На здании аэровокзала было написано "ФРАНКФУРТ-МАЙН".
Тамара шла по огромному, как город, аэровокзалу - мимо киосков, магазинов, баров, составляющих целые улицы; мимо маленьких телевизоров перед креслами в зале ожидания (опусти монетку и смотри, коротая время); мимо бесчисленных стоек - их там больше восьмисот - с названиями и эмблемами всех авиалиний мира.
Возле стойки Аэрофлота она задержалась и спросила у немки-сотрудницы:
- Улли, Скворцов у вас?
Немка покачала головой, и Тамара пошла дальше.
...Возле пожарного депо, где пожарники проверяли готовность водяных пушек - вооружение огромной, похожей на красный троллейбус машины, - ей повстречался Тимченко.
- Тома, я тебе хочу испортить настроение. Я наблюдал, как ты работаешь с пассажирами, и мне не нравится.
- А что именно, Андрей Васильевич?
- Выражение лица, вот что! Пассажиры тебе неприятны, работа эта для тебя низкая: ты ее делаешь словно одолжение... Я уже давно заметил: прихожу в магазин, в ресторан, там красивая девчонка - официантка или продавщица. И на лице прямо напечатано: я бы могла артисткой выступать, а должна вам колбасу резать. При моей-то красоте!..
Тамара слушала эту нотацию, украдкой поглядывая по сторонам. А Андрей Васильевич продолжал поучать ее:
- Все хотят в артистки. Но ведь всем нельзя! Если вы все пойдете в артистки, кто же вас смотреть-то будет! Короче говоря, Тамара, надо менять стиль работы... Ну пойми, ты в авиации, ты летаешь! Что в жизни может быть лучше этого?.. Лично я не знаю.
Рейс продолжался. Часть пассажиров сошла во Франкфурте, а несколько человек сели. В салоне первого класса летел теперь молодой африканец в светлом костюме и непонятной парчовой шапочке. Рядом и сзади сидели еще двое в таких же шапочках - плечистые, настороженно молчаливые. Когда Тамара предложила им коньяк, спросив по-английски: "Сам брэнди, джентлмен?" - эти двое отказались, мрачно помотав головами, а молодой взял, улыбнулся Тамаре и поблагодарил по-русски:
- Спасибо.
Вспомнив поучения командира, Тамара вежливо улыбнулась в ответ.
Аэропорт в этой маленькой африканской стране был новенький, современный, но очень скромный. Африканца, улыбнувшегося Тамаре, ждал прямо у трапа белый лимузин.
Пожав на прощание руку Андрею Васильевичу, молодой африканец пригласил его вместе с экипажем в гости:
- Ай хоуп ту си ю эт май плэйс тунайт, кэптэн. Ю энд ер кру, - сказал он по-английски и по-русски добавил: - На чашка чайка.
Он сел в белый автомобиль и уехал вместе со своими телохранителями.
- В гости зовет. Как думаешь, надо пойти? - спросил Тимченко у встречавшего самолет представителя Аэрофлота.
Представитель, загорелый энергичный человек, не колебался ни секунды.
- Считаю, отказываться не надо. Этот парень здесь знаешь кто? Министр авиации... Учился в Москве. К нашим относится очень хорошо.
И представитель побежал в свою контору оформлять какие-то документы.
Подтянутые, сдержанные, как дипломаты, летчики вылезли из белой машины, которую прислал за ними министр, и направились к дому. По дороге Андрей Васильевич инструктировал Тамару:
- Я тебя взял, потому что ты лучше всех по-английски говоришь. Вот и разговаривай, поддержи марку.
- Да нас и пригласили-то из-за Тамары, - сказал второй. - Он на нее глаз положил.
Андрей Васильевич не позволил себе улыбнуться:
- Будем считать, что нас пригласили как представителей дружественной державы... И еще, Тома: предложат выпить - не отказывайся. Налей чуть-чуть, добавь доверху тоник или содовую и с одним стаканом ходи весь вечер... Они ведь пьют по-своему, не как у нас.
...Во внутреннем дворике большого одноэтажного дома стоял стол, а на нем полно бутылок. Летчики добавили к ним московскую с винтом, маленький подарок хозяину.
Тот очень обрадовался присутствию Тамары, но поздоровался со всеми одинаково сердечно:
- Добри ден, добри ден!.. Глэд ту си ю, май френдз. Летчики налили себе по-заграничному: на два
пальца виски, на четыре пальца содовой. А молодой министр открыл московскую, налил себе стаканчик, сказал: "Поехали" - и выпил залпом. Тамара ехидно посмотрела на Андрея Васильевича, но тот спокойно прихлебывал свою слабенькую смесь.
...Потом включили музыку и министр танцевал с Тамарой. Сверху, с черного неба, светила луна, с боков - подвесные фонарики. Затем Тамару перехватил Игорь - он немножко ревновал ее к хозяину, а она, единственная дама в мужской компании, радовалась музыке, теплому ночному воздуху, тому, что Игорь рядом с ней и что он ревнует...
Утром, прогуливаясь под пальмами возле аэровокзала, Тимченко опять читал Тамаре нотацию. Вернее, это было предостережение:
- Имей в виду, Скворцов - человек для семьи совершенно неподходящий. Механик он первоклассный, этого не отнимешь, но с женщинами... Поэтому советую: если он начнет к тебе клеиться, гони его ко всем чертям!
- Спасибо, я так и сделаю. А если не начнет?
- Да ты не улыбайся. Вы все так. Каждая думает: "Пускай он с другими плохой, а я такая красавица, такая умница, что со мной он будет очень хороший..." А после плакать придется!
Тамара слушала и смотрела вбок, на губастого старика, который демонстрировал желающим дрессированную обезьянку. Обезьянка кувыркалась на асфальте, и Тамаре очень хотелось подойти и посмотреть. Но прерывать командира было неудобно.
- А знаете, кого я сегодня вез? - говорил Валентин Ненароков, стягивая свитер.
- Изюбра и нутрий для заповедника. Они у меня...
- Мама! - громко перебила Аля. - Гляди, веник весь обтерхался. Неужели нельзя новый купить?
Мать промолчала, чтобы не мешать рассказу Валентина. Но Аля хотела именно мешать: она была не в духе и, как всегда, вымещала это на муже.
- Да... Так вот, еле их довез. Они у меня... - снова начал Ненароков, но жена опять перебила:
- Ты за квартиру заплатил?
- Заплатил... Я ж тебе говорил.
- А за свет?
- И за свет. И за телефон. Ты нарочно перебиваешь? Так я Алику буду рассказывать, раз тебе неинтересно... Алик, изюбр - это знаешь кто? такой олень. У него рога, как... Как...
Найти сравнение Ненароков не успел.
- Алик, иди стричься! - скомандовала Аля. - Мама, его надо подстричь.
- Прямо сейчас? - робко спросила Евдокия Петровна: она понимала, что Аля добивается ссоры, и заранее жалела зятя.
- А когда? Когда у ребенка колтун собьется?.. Алик, иди сюда! Кому сказано?
Алик уперся, хныкал. Мать шлепнула его по попке, тогда он заплакал всерьез.
- Ну что ты делаешь? - с досадой сказал Ненароков. - На меня злишься, а его бьешь... Не плачь, сынка. Смотри, чего я тебе привез.
Он пошел в коридор и вернулся с картонной коробкой. В ней сидел детеныш нутрии, покрытый грубым пухом, с перепончатыми, как у утки, лапками, но не красными, а черными.
- Мы!.. Мы! - обрадовался Алик.
- Ну, не мышка, но вроде. Нутрия. Мне в питомнике подарили.
Аля только этого и ждала.
- Ты чего на стол крысу ставишь? Убери сию минуту!
- Правда, Валечка. Уж на стол-то не надо бы, - сказала и Евдокия Петровна. А дочь уже перешла на крик:
- В помойку ее! В ведерке утопить гадость эдакую... Это он нарочно, мама, чтоб на нервах моих поиграть!
Ненароков слушал, слушал - и наконец не выдержал:
- Да ты замолчишь когда-нибудь? Ну что это за жизнь такая?!
- Тебе не нравится? Так уходи - никто не заплачет! Разведемся, и дело с концом!
- Вот опять ты, Аля... Зачем глупости говоришь? И Ненароков отступил в привычном направлении:
на крыльцо.
...Он сидел с незажженной сигаретой и вспоминал разговор, который часто приходил ему на память за эти пять лет.
Командир отряда - это был Андрей Васильевич Тимченко - никак не хотел отпускать Ненарокова из Москвы.
- Время летнее, перевозок много, и вот на тебе... Хороший летчик вдруг бросает все и уходит. И куда? В малую авиацию!
Андрей Васильевич - всегда рассудительный, спокойный, даже флегматичный - сейчас нервничал: ходил по комнате, говорил сердито:
- Разве это дело по тебе? По твоим способностям?.. Тебя учили, выучили, а ты?.. И ребят подводишь и меня.
- Личные обстоятельства, Андрей Васильевич, - многозначительно напомнил Ненароков.
- Да знаю я твои обстоятельства!.. Стоишь передо мной и гордишься: ради своей великой любви всем пожертвовал, ничего не пожалел!.. Любовь, конечно, серьезное дело, но есть дела и поважнее...
- Какие, Андрей Васильевич? - искренне удивился Ненароков.
- А, что с тобой толковать... Пожалеешь, Валентин, пожалеешь, да поздно будет!.. Ведь назад попросишься, а я тебя взять не смогу.
- Нет, Андрей Васильевич. - Ненароков сиял счастливыми глазами. - Не попрошусь...
Валентин встал, постоял немножко и пошел с крыльца в дом. Аля выкричалась и была уже в другом настроении. Улыбнулась мужу, спросила почти весело:
- Кушать будешь? Холодец очень вкусный.
- Знаешь, Аля, ты правильно говоришь. Давай разводиться.
Аля не поверила, даже засмеялась.
- Да ты что?.. Из-за крысы разводиться?
- При чем тут крыса...
...Оставаться дома Ненарокову не хотелось. А пойти было не к кому. Он вернулся на аэродром.
- Валя, подежуришь, пока я поем? - обрадовался ему приятель-вертолетчик. Валентин молча кивнул. Он забрался в пустой вертолет, сел за штурвал и стал глядеть в окно кабины. Ничего там не было интересного: поле, а на нем три самолета и один вертолет "Ми-4", За полем лес, на который он чаще смотрел с воздуха, чем с земли. Все было знакомо, все было понятно - на душе постепенно становилось легче, легче. Валентин сам не заметил, как заснул, сидя на своем привычном месте... Тимченко один подъехал к дому на своей "Волге":
на этот раз жена не встретила его в аэропорту. Андрей Васильевич взял с заднего сиденья чемодан, портфель и пошел к подъезду. Краем глаза он заметил во дворе неотложку, но не придал этому значения... Правда, когда он увидел сбегающую ему навстречу по ступенькам молодую врачиху, что-то заставило его ускорить шаги...
Он открыл дверь, шагнул в прихожую и с облегчением увидел, что жена на ногах.
- Фу ты черт, а я уж подумал, не к нам ли неотложка,
- К нам, к нам. - Анна Максимовна торопливо поцеловала мужа.
- Наталье плохо, прямо беда.
Отец встревожился, хотя постарался не показать виду.
- А что такое?
- У нее грипп был, помнишь?
- Ну помню. Грипп.
- Он дал осложнения, и теперь у Наташки жуткие боли и бог знает что!
Тимченко снял плащ, сел.
- Такая уж боль, что нельзя терпеть? - недоверчиво спросил он.
- Именно что нельзя! А она терпит. И хочет дальше терпеть... Болеутоляющие исключены: это может повредить ребенку. А на характере терпеть - это свыше сил человеческих, ты мне поверь!..
- Какой же выход? - после долгой паузы спросил Тимченко.
- Я советовалась с Лещинским. Он говорит: не надо мучиться, надо прервать беременность. Но ты же ее знаешь... Кушать будешь?
- Нет.
- А чаю?
- Нет... Я к ней пойду.
- Я тебя умоляю! - встревожилась Анна Максимовна.
- Мы с профессором не уговорили, а ты уговоришь? Только поругаетесь еще хуже... Да она заснула, наверно. Не буди!
Из Наташиной комнаты послышался жалобный, почти детский вскрик. Анна Максимовна кинулась к
дверям. Но Наташа сама вышла в большую комнату, похудевшая, некрасивая, в стареньком махровом халате.
- Опять? - спросила Анна Максимовна.
- Мама, я больше не могу! Не могу я! - выкрикнула Наташа и сжалась, скрючилась от боли. - Я согласна в больницу! Поедем сейчас, можно?
Мать подхватила ее, увела обратно, уложила в постель.
- Сейчас ночь, деточка... Ты столько терпела - потерпи уж до утра... А утром папа отвезет нас.
- Он приехал? - занятая своей болью, Наташа даже не заметила отца.
...В большой комнате Тимченко ходил из угла в угол. С грелкой в руках пробежала на кухню Анна Максимовна. Из-за Наташиной двери не доносилось ни звука. Андрей Васильевич постучал тихонько и вошел к дочери.
Наташа сидела на кровати, перегнувшись вперед, и безостановочно покачивалась. Она исподлобья глянула на отца, но ничего не сказала.
- Наташа, ты же хотела ребенка.
- Я уже сказала, что не хочу, - жалобно проговорила она. - Что тебе еще надо?
- Обожди... Это ты сама или доктора за тебя решают? Или это твоя боль за тебя решила?.. Сейчас здорово больно?
- Сейчас терпимо.
- Вот и поговорим, пока можно... Наташа заговорила раздраженно и сбивчиво:
- Я не соглашалась, я не хотела его терять, ни за что не соглашалась - мама тебе скажет. Терпела, терпела, терпела, но настал мой предел. Больше не могу.
- Тогда я тебе так скажу. Ты все делаешь по-своему, со мной не считаешься и сейчас поступишь по-своему. Но только запомни: если человек сделал не как хотел, а поддался боли; или страху, или еще
какому-нибудь на него давлению - после и жалко и стыдно будет, а уже не переделаешь... А между прочим, человек - это такой прочный механизм, что может вытерпеть бесконечно много. Больно, а ты терпи. И придет вроде второго дыхания - легче станет!
В комнату заглянула Анна Максимовна и, обрадовавшись, что разговор идет мирный, вышла: не хотела мешать.
- А я думала, ты, наоборот, рад будешь, - горько сказала Наташа. Тимченко поглядел на нее и ничего не ответил. Она смутилась, неуверенно улыбнулась отцу.
Красный "жигуленок" шел в потоке машин по Садовому кольцу. Сидя рядом с Игорем, Тамара говорила:
- В Токио, конечно, очень интересно. Совершенно ни на что не похоже. Но я жутко устала. Жутко... Может, оттого, что не с тобой летала.
- Маловероятно, но все равно спасибо. Тамара помолчала, потом ни с того ни с сего спросила:
- А вот скажи, Тимченко - он тупенький?
- То есть?
- Ну... Не просекает. Он меня опять против тебя предупреждал!.. Говорил: если будет к тебе клеиться, гони его в шею.
- Ну и что в этом глупого?
- Нет, серьезно.
- А серьезно вот что: в своем деле он академик. А вообще-то я ангелов не люблю... Не врет, не пьет, жене не изменяет... А для меня однозначно: если мужик не изменяет жене, значит, уже отстрелялся. Или
жена такое гестапо, что от нее не побегаешь... Так что это не заслуга... Но мы отклонились. Я его не люблю, но глубоко уважаю. Именно за ум. В воздухе умнее его человека нет... Там он и дипломат, и организатор, и психолог. И не потому, что прочел сто книжек по психологии - он их вообще не читает. А просто прирожденный лидер.
- Ну, это не ум. Это что-то другое.
- Ум. Пойми, ум не может быть универсальным. Все мы умные - и все по-разному... Поэтому на Таганку ходи со мной и насчет Бермудского треугольника - тоже ко мне. А по всем остальным вопросам обращайтесь к товарищу Тимченко.
Машина выехала в узкий проезд между метро и театром и остановилась. Игорь и Тамара стали пробираться сквозь вежливую толпу ко входу.
Игорь и Тамара лежали в постели. Горел только ночник. Игорь уже дремал. А Тамара, взбудораженная хорошим вечером, все не могла заснуть.
- Не спи! Не смей спать! - требовала она.
- Сейчас буду рисовать твой портрет.
- И она пальцем стала обводить контур его лица.
- Лоб низкий, без морщин. Все понятно: человек не думает, не страдает... Нос хрящеватый, хитрый...
От легкого прикосновения было приятно, хотя и щекотно. Игорь улыбался, но не открывал глаза.
- Рот у тебя слабый и жадный... Но не злой.
- И на том спасибо, - пробормотал Игорь.
- Не нравится? Пожалуйста... Зачеркнем и нарисуем снова.
Она пальцем "перечеркнула" лицо Игоря и стала обводить заново.
- Лоб широкий, ясный... Нос тонкий, энергичный. Рот мой любимый, мой мягкий, мой ласковый...
Она поцеловала Игоря в губы и замерла, прижавшись лицом к его лицу.
Перед тем как отойти ко сну, Тимченко решил съесть яблоко. Он чистил его, а жена в сотый раз говорила:
- Напрасно ты не ешь с кожурой. В ней все витамины.
Андрей Васильевич, занятый своими мыслями, не ответил.
В спальню вошла Наташа, спокойная, веселая, с заметно уже округлившимся животиком. Она поцеловала мать.