15
Когда Макара бросили в волость, к Сане прибежал запыхавшийся Иван Иванович.
- Чего ты стоишь-то? Кого ждешь? Пойдем скорее, спрячу тебя. А то разберутся, убьют!
- Спасибо, Иван Иванович. Только вон тот ящичек железный надо бы захватить с собой. Тяжелый он, не унести мне.
- Зачем он?
- Это пишущая машинка.
- Чего писать-то будешь?
- Документы любые, дядя Иван.
Через огороды, по берегу, едва заметной тропкой провел ее Иван к своему дому.
- В амбаре пока жить будешь. А там видно станет.
В доме старшины Бурлатова, как и прежде, было весело. Сонька пела новую песню про "пару гнедых", пили водку. Через два дня чехи ушли дальше на восток, оставив в Родниках для поддержания порядка полуроту солдат. Вскоре по селу партизаны развесили объявления:
"Кто посмеет хоть пальцем тронуть местное население, отбирать у мужиков землю, имущество, того мы в конце концов казним, как трутня и кровопийцу.
Уполномоченный большевиков Б е з р у к и й".
Как бы в подтверждение этого вечером с поскотины привезли мертвого старшину Бурлатова, ездившего смотреть, как на Царевом поле "испохабили" у него землю советские крестьяне. Старшина был расстрелян партизанами. Кони, кучер и бричка пропали бесследно.
16
Отряд Терехи пробрался на большую, заросшую кустами релку, верстах в семи от Родников. В эти места и в мирные дни мало кто отваживался забираться. Один путь сюда, да и то для тех, кто знает, - почти пять верст по пробитой в камышах водной тропинке. Другой дороги нету. Тростниковые стены, глубокие плесы, ломь. Лихое место. Собьешься - верная гибель: или утонешь на бездонных прогалинах или засосет в трясину.
У Макара не останавливалась кровь: ранение показалось вначале безобидным, а на поверку вышла беда. Он то бредил, то, приходя в сознание, успокаивал Тереху:
- Ничего, пройдет! Ты не волнуйся!
"Какой, к черту, пройдет, когда на покойника уже стал походить!" - думал Тереха. Вечером он заглянул в шалаш Федотки Потапова.
- Все идет кровь-то? - спросил Федотка. - Сейчас мы ее остановим. Вот.
- Что это?
- Водяной перец! - Федотка тряс в руке красноватые ветки. - Мои деды завсегда этой штукой пользовались.
- Хорошо придумал. Правильно. Но только у меня есть другая задумка… Ты Ивана Ивановича Оторви Голову хорошо знаешь?
- Знаю.
- Друг, поди, ишо?
- Не к нам ли хочешь его заграбастать?
- Навроде того, Федот. В амбарушке у Ивана Ивановича гроб стоит. Подготовил он, вишь, его для себя еще в старо время.
- Ну? Не тяни!
- Лошади у нас две. Проберись в деревню и гроб возьми.
- Зачем?
- Жди нас на Сивухином мысу. Макарку положим в гроб и вместо покойника к нашим увезем. Иначе помрет.
- Да где же наши-то?
- Вчера из разведки Ванюшка Тарков пришел. Вот листовку добыл… Почитай… Наши уже недалеко.
- И все-таки рыск большой!
- Без риска нам сейчас, Федот, жить нельзя!
Подался темной ночкой Федотка Потапов в гости к другу своему Ивану Ивановичу. Увел последних партизанских коней.
Иван Иванович, выслушав партизанскую просьбу, взъерепенился:
- Не дам гроб.
- Да ты что, дядя Иван? Имей совесть, ведь помрет Макарка.
- Не дам в чужие руки. Сам повезу. Я, чать, получше тебя дороги-то знаю. Если кони добрые, господь даст, возвернусь через недельку!
- Не выйдет у вас ничего, - появилась из горницы Саня. Она была в грязной холщовой юбке, в рваной кофте и в старых сапогах. Федотка не без удивления разглядывал ее наряд.
- Пошто не выйдет?
- Документы надо хорошие соорудить, тогда…
- Какие документы?
- Какие? - Саня присела к столу, задумалась. - Иван Иванович должен быть не Иван Иванович, а станичник усть-уйский. И везет он труп их благородия, есаула… Коновалова, к примеру, для погребения в родной деревне или станице.
- Где взять документы?
- Это я сегодня в ночь сделаю. А ты, дядя Иван, папаху добывай, шаровары казачьи.
- Шаровары у Таньки Двоеданки купить можно.. К ней еще до войны один хахалиться приезжал в казачьих штанах. Оставил.
- Я раздобуду утром, - посулился Оторви Голова.
Весь следующий день он собирался в дорогу. Ночью вынесли Макара на Сивухин мыс, положили на траву. Было абсолютно тихо. Звездно. Еле уловимые шорохи слышались далеко. Саня целовала колючие щеки мужа, плакала.
- Крепись, Макарушка, милый!
Подплыла в темноте подвода.
- Давай грузиться!
Попрощались друзья с Макаром. Увез Иван Иванович вместо трупа их благородия есаула Коновалова главного большевистского атамана к красным. Остались на релке партизаны. Строили балаганы из камыша и дерна.
Кончились запасы продуктов. Разведка доносила о деревенских новостях: ушла полурота чехов, а на место ее прибыл особый карательный отряд, и командование отрядом вверено поручику Сутягину. Отбирают у мужиков скот, расстреливать стали за пустяки, насильно берут в солдаты. Тереха понимал: действовать пешим против карателей бессмысленно, они хорошо вооружены и могут уничтожить партизан в два счета. Надо было посадить отряд на коней.
Ждали набора колчаковцами конного поголовья. Шили уздечки из сыромяти, делали, как умели, седла. В конце лета, когда вода в камышах, по плесам была мыльной и теплой, птица уже подымалась на крыло, Ванюшка Тарков принес Терехе весть: набирают коней. В эту же ночь вышли всем отрядом на берег, залегли в кустах около тракта, ведущего на станцию.
Коней выгнали табуном рано утром под охраной четырех верховых и унтера. Верховые погоняли, а унтер ехал следом в рессорной бричке, взятой у кого-то из богатых. Подпустив колчаковцев чуть ли не вплотную, мужики ударили по ним прицельно. Всадники попадали, а унтер завернул коня и что есть духу погнал в село. Отрядчики направили табун к лесу. Там поседлали коней.
С этого времени Кольке Сутягину и его гарнизону не стало покоя.
- Ты нам только оружие давай, - ворчал Тереха. - Стрелять мы сейчас знаем в кого!
17
В дни важных исторических событий слабый человек чувствует себя малой песчинкой. Мутные потоки событий швыряют его, и куда он прибьется, к какому берегу - бог знает! Сильные люди в такие времена будто выпрямляются. Иван Иванович Оторви Голова еще после Марфушиной свадьбы сошкантил себе крепкий сосновый гроб, изладил его без единого гвоздика. Но завеселела жизнь при Советах, понял он, что рано сгибается. Отведав колчаковских шомполов, сказал: "Мы - люди, не овечки, чтобы нас так свежевать. Нешто никто ответа не даст?" А потом, когда узнал, что партизаны во главе с Терехой дают ответ, решил окончательно: "Это моя конпания".
Глухими проселками вез он Макара Тарасова навстречу наступающим красным войскам. Прошел жар, вылезать стал Макар из гроба.
- Что, надоело, сердешной? - спрашивал его Оторви Голова.
- Тряско сильно, дядя Иван. Ты везешь вроде как не живого человека, а всамделишного покойника!
- Ясное дело, гроб - не перина. Да нельзя тебе больше нигде находиться. Попадать в руки этим государственным радетелям никак нельзя.
- А что, если возьмут они власть обратно? - вел дальше беседу Макар, стремясь расшевелить Ивана.
- Нет, парень, этого сейчас уже не случится… С хвоста хомут не надевают. Понял?
- Понял, - посмеивался Макар.
- Ты не смейся! Расскажу тебе я такую историю… Был, значит, я ишо мальцом. Пошли как-то по грузди, и отстал я от своих, а потом заблудился. Три дня в лесу гнус кормил. Ревом, изошел. А потом все-таки натакался на дорожку, вышел из леса почти у самой деревни… Хотя и при смерти был, а до дому все ж таки дополз!
- Ну так что?
- А то! Попробовал бы ты меня в то время, когда дом родной на виду оказался, обратно в лес загнать, я бы тебе все нутро зубами выгрыз… Потому наблукался, намучился… Вот и народ так же.
- Правильно, дядя Иван.
- Ясно, что правильно… Ну, ты давай залезай в домовину-то и лежи. Будет байки-то баять, а то, не ровен час, на кого-нибудь еще напоремся. Смотри, яички у меня там в углу лежат печеные, не раздави.
Первый дозор красных встретил Макара и Оторви Голову с недоверием. Молодой складный командир с большущей звездой на шлеме приказал Ивану Ивановичу:
- Стой! Что за подвода?
- Свои.
- А ну, руки вверх!
- Не кричи! - пристрожил его Иван Иванович. - Сам-то ты кто такой?
- Командир головного разъезда красных. Не видишь?
- А ты не видишь? - пошел в наступление Иван Иванович, показывая на гроб.
- Вижу. Гроб.
- Не гроб, а маскировка. Понял? - Иван Иванович громко постучал по крышке кнутом. Макар скинул крышку. Красноармейцы шарахнулись в сторону, а Иван Иванович снова построжал:
- Не пугайтесь, товарищи! Этот человек тоже к вашему брату касательство имеет, красный командир, значится, будет!
Командир дозора прочитал документы, истинные и фиктивные, озаботился:
- Все понятно. Вы отправитесь в штаб. Только вот этого товарища и его груз куда девать не знаю!
И тут в разговор опять вступил Иван Иванович.
- Эта вещь моя, товарищ. И ты до нее никакого отношения не имеешь. И не тронь ее.
Красноармейцы хохотали:
- Век бы ее не было. Чего ты беспокоишься?
Начальник бригады, в штаб которой привезли Макара, чернобородый, грузный питерец, выслушал о случившемся с вниманием.
- Ты давай, братишка, покуда в лазарет. А там отлежишься - увидим!
- В лазарет не пойду.
- Что так?
- Не время.
- Вон оно что! Понятно! - чернобородый почесал затылок, крикнул помощнику. - Тихон! Позвони Екимову. Пусть приедет! И коня свободного пусть с собой прихватит!
Через два часа появился вызванный Екимов, командир второго батальона, такой же, как питерец, грузный, только без бороды и с белыми ковыльными бровями.
- Знакомься, Екимыч, с новым комиссаром! Только вылечить его надо.
Макар подумал, что ослышался. Нет, питерец повторил:
- Добрый будет комиссар. Из гроба живой вылез!
18
В тревоге, в кровавых отсветах войны прошли осень и зима. Родники дымились кострами. Колчаковцы выбросили из школы все парты и изрубили их на дрова. Школу приспособили под лазарет. Спилили березки в рощице. Обезглавленные пеньки закраснели перед весной, заплакали желтыми слезами. Всю зиму пряталась Саня в подвале у Ивана Ивановича. Исхудала. Тоненькие лучики морщинок легли на лице. Уходили почти каждый день "в отпуск" колчаковские солдаты. Это Саня через уездное подполье снабжала их фирменными бланками отпускных удостоверений. Часто выдавались документы, напечатанные на пишущей машинке и заверенные картофельными печатями.
С наступлением весны отряд Терехи Самарина вырос почти в пять раз. Банда Безрукого, как называл партизан Колька, была грозна и неуловима. В деревнях, захваченных Терехой, устанавливались советские законы. Не снимал с себя Тереха и обязанности председателя ревтрибунала.
Лопнуло терпение колчаковских заправил, пришел от командования строжайший приказ: любыми средствами поймать Безрукого и уничтожить партизан. Колька решил действовать напором, Тереха - хитростью.
Тотчас после получения приказа Колька дал команду готовиться отряду к решающей операции. На рассвете следующего дня все три сотни вышли из Родников. Вместе с Колькой уехал и Гришка. Однако не улеглась еще пыль, а отряд Безрукого, одетый в новенькое, с иголочки, колчаковское обмундирование, расквартировался уже в Родниках. Затаились на гумнах, в овинах и по огородам секреты. Никого не выпускали из села.
На рассвете привел Колька свой особый карательный отряд в село не солоно хлебавши: следы Безрукого пропали.
- По домам! На отдых! - приказал он.
Каратели устало разъехались. Заглохли выкрики. Запохрумкивали в конюшнях овсом приморившиеся кони. И тут повисла над крутояром зеленая ракета. Партизаны выволакивали колчаковцев на площадь, строили в две шеренги.
Тереха, придерживая коня, размахивал плетью:
- Все вы объявляетесь врагами Советской власти, и судить вас надо судом революционного трибунала. Но, учитывая, что вы - темнота и просто сволочи и возиться с вами у Советской власти нет времени, разрешаем разойтись по домам. Закажите дружкам своим и недругам, и родителям: если мы увидим вас с белыми погонами - заставим назем горстями жрать! Ясно?
Партизаны выдернули из рядов пятерых унтеров, поставили перед строем, ударили из винтовок:
- Знайте, в кровь вашу душу, как над народом галиться!
Улизнули в эту ночь от расплаты только Гришка Самарин вместе с шурином своим Колькой. К полудню они подвели к Родникам около двух батальонов карателей. Тереха решил бой не принимать, партизаны оставили село. Снова запосвистывали шомпола, заголосили бабы:
- И куды ж вы у меня последнюю-то телушку забираете!
В эти дни и надломилась Гришкина карьера. Пригнал на тройке из уездного города колчаковский ставленник Алексеев. Велел выстроить солдат, оглядел их, проверил оружие, экипировку, прошел в волость. Гришка юлил перед ним, распекал большевиков и Красную Армию, хвалил эсеровское правительство. Но начальник рассвирепел по непонятной Гришке причине, вытолкал его в шею из волости. По приказу того же начальника власть в Родниках передали лавочнику Лаврентию. Когда шумливый ревизор умчался дальше, Гришка пришел к Николаю.
- Что же это такое выходит, власть-то опять не наша?
- Кто это тебе сказал?
- А выперли меня со старшин?
- Да ты разве не в курсе дела? - глухо объяснил Колька. - Колчак теперь верховный правитель. Нам надо тайком работать.
- От кого таиться-то? Ох, что-то я сумлеваюсь!
- Ты мне брось, "сумлеваюсь"… Подписку давал… Отцово богатство почти все у тебя… Смотри, лапоть… угодишь к стенке со своими сомнениями…
- Лапоть не лапоть, а не ясно мне!
После этого разговора только тягости прибавилось на душе у Гришки.
И дома его ждала беда хуже некуда: в передней горнице сидели два здоровенных взводных, пили водку, третий зауряд-прапорщик с пышными усами обнимал в маленькой спаленке, на пуховиках, догола раздетую пьяную Дуньку.
…Ночи холодные стояли над Родниками. Вот в окно угловой комнатушки, где жил Оторви Голова, кто-то тихонько заскребся. Изнутри слабый стук в ответ. Затем створка открылась и женский голос спросил:
- Ты, Поленька?
- Я, Александра Павловна.
- Залезай.
Девочка, легкая, как перышко, бесшумно вскарабкалась в окно.
- Ну, рассказывай, как погостили?
- До этого ли было, Александра Павловна.
Поленька, Санина ученица, худенькая, курчавая, с тонкими, как огуречные плети, ручонками, пришла из соседней волости, от дяди Егора, и принесла весть: "Колчака прут по всему фронту. Красные уже недалеко от Тобола".
- Дядя наказывал, - торопилась говорить девочка, - всех крестьян об этом оповестить. Всех-всех!
- Спасибо, Поленька! А посылочку принесла?
- Вот тут… - Девочка полезла за пазуху. - Бумаги и билеты отпускные… А еще передать он велел: видел нашего дядю Макара у красных. Живой, здоровый. Велел кланяться!
- Спасибо, девочка моя родная!
- Как тут Степа? - Поленька подошла к кровати.
- Спит. Весь день дом строил у прясла, намучился. К матери просится. А я молчу…
- Что еще в Родниках-то?
- А ты не увидела? Спалил Гришка ваш домик… И еще…
- Что?
- Иди ко мне, деточка моя дорогая…
- Говорите, Александра Павловна!
- Мамоньку твою родимую, Ефросинью Корниловну, вчера похоронили!
Поленька упала на руки Александры Павловны, забилась.
Уложив, убаюкав девочку, учительница вышла. Утром, перед обедней, в Родниках уже было известно о наступлении Красной Армии.
19
Отвезли Корниловну на погост после обеда. И вскоре (не до поминок) затребовал Гришку к себе поручик Сутягин.
- Долго еще мы будем терпеть выходки твоего Безрукого? - пошел напрямки Колька.
- А я-то как могу знать, Николай Сысоич? Не можете изловить его, а вину на меня сыплете. С больной головы на здоровую!
- Сдается мне, Григорий, что именно ты укрываешь Безрукого. Как ни говори, брат он тебе, кровный… Смотри, как бы я по начальству не доложил об этом.
Гришка испугался не на шутку, упал на колени:
- Клянусь господом богом! Николай Сысоич! За что такое недоверие? Господи, приди на помощь!
- Поможешь поймать - все простится. Не поможешь - пеняй на себя. За таких, как ты, мне свою голову подставлять не хочется!
Шел Гришка домой очумелым. Знал: Колька кому угодно нож в горло вобьет, хоть отцу родному, лишь бы его шкура целой осталась… А тут все ясно: брат партизанами командует. Брякнет карателям - и снимут шкуру, как с хорька на веревочке. Но как ты найдешь его, Терешку… Не такой он, чтобы на пустяке ловиться!
И тут Гришка, будто чего-то вспомнил, остановился. "А ведь он должон приехать к маминой могиле. Должон!"
Гришка повернул на кладбище. До полуночи просидел в кустах. Потом вылез на обочину дороги. Чернела перед глазами свежая насыпь. Крест белый, высокий. Жутко. И вот послышался издали копытный перестук. Едут! Более взвода партизан остановились около могилы. Гришка прилип к земле, держа наготове револьвер. Конники молчали. На коленях у края насыпи стоял Тереха.
- Прости, матушка! - расслышал, наконец, Терехин голос Гришка.
- Прости нас, Корниловна! - загудели вразнобой голоса партизан.
Потом они отъехали к самой дороге, едва не стоптав Гришку.
- Значит, завтра в Медвежку, - сказал Тереха. А там двинем к боровским. За мной!
Партизаны тихим шагом скрылись в темноте. Не чуя под собой ног, рысью кинулся Гришка в Родники. Он клял себя за то, что не догадался посоветовать Кольке и оцепить на эту ночь кладбище.