20
В доме-крепости старшины Бурлатова расположился колчаковский штаб. Рано утром к дежурному вошел Гришка. На голове картуз с лаковым козырьком, на плечах новенькая поддевка.
- Доложите обо мне господину поручику Сутягину!
Дежурный унтер подошел к Гришке вплотную, подозрительно взглянул в лицо:
- По какому делу? Откуда?
- Это тебя не касается, господин унтер!
- Как так не касается. Я здесь дежурный.
- Да так. Ведите скорее. Там скажут, кто я.
Унтер смутился: "Черт его знает, может, тайный агент какой?"
И тут же из приемной вышел Колька.
- Здорово, Григорий. Проходи. Расскажешь что нового?
- Новости отменные, Николай Сысоич.
- Не набивай цену. Говори.
Гришка приблизился вместе с креслом.
- Разрешите, по карте покажу.
- Показывай.
- Вот сюда, в Медвежье, должны прийти сегодня ночью на отдых. Тут вот может свободно пройти эскадрон или сотня незамеченной. Можно, Николай Сысоич, и захватить ночью всех. Я эти места хорошо знаю. Берусь провести.
- Прекрасно, Григорий. Если это так и операция удастся, вознаграждение будет доброе. И погоны обеспечены!
Вечером кавалерийский эскадрон особого карательного отряда рысью вышел из Родников. Впереди, в одном ряду с офицерами, в дождевике с поднятым башлыком подпрыгивал в седле Гришка.
Штаб Терехиного отряда расположился в пустовавшем поповском доме. Сам командир и его помощник Федот Потапов пили чай и негромко разговаривали.
- Ходят по нашим следам. Сердцем чую, - говорил Тереха.
- Ничего. Не расстраивайся… У нас дозоры, разведка!
- Так-то оно так. Но все-таки надо быть постоянно начеку.
Было уже далеко за полночь, когда во дворе щелкнул револьверный выстрел. Тереха разбудил Федотку, отдал приказ вестовому:
- Узнай, в чем дело?
Но вестовой не успел еще выйти за дверь, как в коридоре раздался крик:
- Белые! Нас окружили!
Тереха с маузером в руке первым выскочил в коридор.
- Закрывайте дверь! - крикнул.
Партизаны кинулись к выходу. Раздались выстрелы, посыпалась с потолка штукатурка. Дверь забаррикадировать не удалось. Белые были уже в помещении. Завязалась драка. Люди не знали, где свои, где чужие. Тереха стрелял из маузера через окно во двор по кавалеристам, окружавшим усадьбу. Рядом был Федот Потапов.
- Отходи в угловую комнату, а там в сад! - кричал Тереха.
Дом вздрогнул от взрыва гранаты. Рядом упало несколько партизан.
- Беги, Терешка! - крикнул Федот.
Но Тереха продолжал стрелять. По коридору пробежало еще несколько человек, один из них испуганно кричал:
- Уходи, товарищ командир!
Снова взрыв. Волна отбросила Тереху в глубь коридора. Колчаковцы ринулись в комнаты.
Очнулся Тереха от выстрела, который прогремел возле самого уха. Вскочил. Рядом мелькнули белые нашивки.
Несколько дюжих колчаковцев скрутили ему руки, вытащили во двор. И здесь Тереха увидел Гришку. В дождевике и высоком картузе сновал и сновал он среди пленных.
- Самарин, где тут комиссар?
- А вот он, господин прапорщик!
- Этот?
- Этот, комиссар Безрукий.
- Вот ты какая сука! - скрипнул зубами Тереха.
- Молчать! Обыщите его!
Двое карателей обшарили Терехины карманы.
- А это помощник комиссара, Потапов, господин прапорщик!
- Унтер, стройте эскадрон! Пленных во взвод разведки! И вперед! Быстро!
Эскадрон построился. Пленных погнали в сторону Родников.
Торопились. Беспрестанно хлестали плетьми. Сзади всех едва двигался раненый партизанский разведчик Ванюшка. Удары сыпались на его голову все чаще. Гимнастерка была сыра от крови.
- Господин прапорщик, разрешите его кокнуть? - услышал Тереха вопрос.
- Которого?
- А вон, сзади!
- Я бы их всех кокнул… Да этих птиц, - он показал на Тереху и Федотку, - велено доставить в полной сохранности. А того кончайте!
Разгорелся рассвет. На лесной полянке сделали небольшой привал. Пленных оцепили тесным кольцом и рассматривали, как диковинку.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда показались Родники. Эскадрон перестроился. Тереху и Федотку отделили от остальных, окружили со всех сторон и повели с винтовками наперевес. Первыми увидели эскадрон ребятишки. Они залезали на крыши, кричали по улицам:
- Пленных гонют!
Люди выходили из домов, тревожно вглядывались в степь. Вот колонна влилась в улицу. Замелькали похожие друг на друга лица карателей. А в середине истерзанные родниковцы. Шли по широкой улице, по самому ее створу.
- И что за хреновина? Русские русских уничтожают! - ругались старики.
- Все перепуталось, ума не приложишь, - толковали бабы.
- Чьи же они, горемычные? - выла Секлетинья. - И куда же вы их гоните, ироды!
- Ослепла, что ли? Раскрой гляделки-то… В середине-то Тереха наш идет!
Шествие двигалось. Впереди пленных Тереха и Федотка. Лица обоих черны от запекшейся крови. Колонна приблизилась к центру Родников, к дому старшины Бурлатова.
- Вот, кажется, и до места дошли, - сказал Тереха, поддерживая Федота под руку. - Крепись!
Их втолкнули в темный подвал. Там были люди. Тереха не сразу осмотрелся в темноте, поздоровался сдержанно. Арестованные ответили вразнобой.
- Садитесь, товарищ, - освободив чурбак, сказал один. - Мы тут уже насиделись.
- Худо?
- Каждый день расстреливают. Далеко не отводят. Прямо за стенкой.
Под вечер железная дверь отворилась, и белогвардеец в черной папахе прокричал:
- Кто тут Безруков, выходи!
Тереха подошел к Федотке, обнял его, прошептал на ухо:
- Это меня. Прощай.
Его провели во флигель, в маленькую комнатушку с кованными железом дверями. За столом сидели Колька Сутягин и незнакомый Терехе полковник.
- Садитесь, господин Безрукий. Так, кажется, вас зовут?
Тереха продолжал стоять.
- Орлом себя считал, а сейчас больше на мокрую ворону походишь, - скривились губы у Кольки.
- Я был орлом, писаренок, а вот ты сроду - дохлая ворона, - ответил Кольке Тереха. И добавил: - Когда от нас драпал, не одни кальсоны, наверное, обмарал. Характер-то у тебя, как у батюшки родного!
- Молчать!
- Не ори. Допрашивай!
- Хорошо. Нас интересует один вопрос, от ответа на который зависит твоя жизнь… Покажи расположение ваших бандитских шаек и назови их предводителей!
- Только и всего? Так это же просто. Пожалуйста. В каждой деревеньке, в каждой малой выселке есть сейчас партизаны. И повсеместно вам готовится крах! Вы разве не догадываетесь? Неужели настолько пусты ваши головы.
- Молчать!
- Послушайте, господа хорошие. Не кажется ли вам, что вы занимаетесь бесполезным делом… Вас гонят, как поганых ублюдков, Красная Армия уже недалеко, а вы? Бросайте все, удирайте скорее… Иначе же вам не сдобровать!
Колька побагровел, Тереха продолжал:
- Запомни ты, вислоухий, раз и навсегда запомни: пощады просить я у тебя не буду, предателем быть не собираюсь!
- Это не предательство, а спасение жизни.
- Вы все на свой купецкий аршин меряете… Раздавят вас!
И к полковнику:
- Неужели и вы, умный, видать, человек, поди, еще барин, не понимаете этого и равняетесь с такой шелупенью, как Колька?
- Ты шутник, Самарин! - Глаза полковника - оловянные картечины - налились гневом. - Сивков, - позвал он дежурного. - Познакомьте Безрукого с прапорщиком Лисихиным. Нам не хочется выслушивать эту большевистскую галиматью.
И повели Тереху в глубь двора, к конюшням.
- А-а-а! Безрукий пожаловал. Ну-с, со мной разговор будет особый, - пьяно хрипел прапорщик, к которому втолкнули Тереху. - На вопросы отвечай кратко и ясно. Понял?
Тереха разглядывал прапорщика, примечал все его движения. "Что этой кикиморе здесь, в Родниках, надо? - думал он. - И откуда ты, сволочь такая, взялася. Ведь тоже, поди, русская мать рожала и радовалась?"
- В каких деревнях и кто вам помогает? Подробности?
- Иди ты… к…
- Ах ты, быдло! - Лисихин ударил Тереху шомполом по лицу. - Раскрой хайло, или я с тебя с живого кожу сдеру!
Тереха молчал. Кровь струйками текла по груди, капала на выложенный гранитной плитой пол. Он понимал, что каратели будут пытать его, он был готов к пыткам. Прошло полжизни, а может быть, и вся жизнь, холодная, трудная. Но в ладах прожил Тереха со своей совестью. Советская власть народилась. Он верил в нее, как в Христа. Она - самое главное дело его жизни. Святая мечта. За нее он может и умереть.
Поздно вечером его, избитого в кровь, притащили в подвал. Ночью увели на допрос Федота. Когда вернули в камеру, Федот не мог говорить: кровь шла изо рта и ушей. Тереха подполз к нему по пыльному земляному полу, попытался заговорить, но пулеметчик сжал руку:
- Прощай, Тереша, не думал, что свидимся. И затих.
Утром вновь завизжала многопудовая дверь, и вновь заорал Лисихин с синим, пьяным лицом:
- Безрукого! На выход!
Тереха склонился над Федоткой, поцеловал его в холодный лоб. Обернулся.
- Прощайте, товарищи! Не сдавайтесь. Скоро наши придут!
- Выходи!
Тереха вышел из подвала, зашатался. Осеннее яркое солнышко ослепило его. Перед подвалом стоял взвод колчаковцев. Винтовки наготове: боятся, шкуры. Подошел Колька Сутягин.
- Что, может быть, одумался?
- Отойди, мразь!
Тереха был страшен. Бурыми запеками поднялись на лице ссадины. Из-под вздувшихся век едва-едва видны были щелочки глаз.
- Ведите! - приказал Колька.
Процессия двинулась к крутояру. На площади толпился народ.
- Земляки-и-и! - кричал Тереха. - Они меня хотят расстрелять, оттого, что боятся. Скоро Красная Армия придет, земляки!
Когда все было кончено, Колька брезгливо обошел труп Терехи, приблизился к бившемуся в ознобе Гришке.
- Что ты? А?
У Гришки задергалась голова. На губах показалась пена, он взял Кольку за лацкан мундира:
- А, а! Вопросы задаешь дурацкие!
Ночью конный патруль нашел недалеко от кабака мертвого прапорщика Лисихина. Его прикончили ударом ножа. На мундире картонка:
"Это тебе за наших командиров, буржуй поганый! Погодите, не то еще будет!"
И вновь полетели по деревням каратели. Мокли от крови кнуты, ржавели шомпола. "Банда Безрукого" так и не была разгромлена. Никто не знал, где партизаны.
21
Вгрызся в землю под Родниками сформированный более чем наполовину из офицеров и кулачья Иисусов полк. Ранним октябрьским утром бригада, в которой служил Макар, напоролась на него. Еще вечером разведчики докладывали Екимову, что колчаковцы замышляют что-то непонятное: выносят из церкви иконы, собирают на площадь мирное население, баб, стариков, ребятишек.
- Как думаешь, Макар Федорович, - спрашивал Екимов. - Выдернем эту репку?
- И не таких выдергивали, Екимыч!
- Что они хотят выкинуть, неплохо бы знать?
- Поживем - увидим!
Всю ночь перед боем поблескивали над Родниками опоздавшие зарницы, пугая привязанных по колкам коней. Утром полотнище дождя окатило Сивухин мыс и, раскачиваемое ветром, ушло на окопы красных.
Иисусов полк двигался медленно, торжественно. Топот нескольких тысяч ног. Церковное пение. Впереди солдат, как и догадывался Макар, - духовенство и мирные жители. Отец Афанасий с образом троеручной богородицы, тяжелой деревянной иконы.
- Вперед! Вперед! - подталкивали беляки женщин, стариков, ребятишек. - За веру господню, рабы божьи! Против супостата!
Поленька жалась к закутанной в старую черную шаль тетке Секлетинье, шептала фиолетовыми губами: "Господи, помилуй! Боюсь, тетя!"
Вот они, совсем недалеко, красные.
- Шакалы! Бога и того охмурили, - ругался озабоченный Екимов. - А пацанят-то зачем? Ну, подлые!
- Слушай, Екимыч, - решительно прервал его Макар. - По-моему, бой должен быть рукопашным. Передавай в роты пулеметчикам, чтобы без команды не стреляли!
- Правильно, Тарасов! Я это уже предусмотрел!
А Иисусов полк приближался. Были ясно различимы лица, казалось, можно услышать дыхание людей. Не более сотни сажен осталось до полка, когда запела по цепям команда:
- К бою-ю-ю готовсь!
- Мужики, славненькие, за что же нас-то? - завыла внезапно тетка Секлетинья. Она вскинула вверх руки, повернулась к белопогонникам, побежала на них. Ринулись назад и все остальные - старики, ребятишки.
- Стреляйте, проклятые! Убивайте, мучители!
И в эти же минуты с левого фланга вырвалась из лесу конница.
- Ур-р-р-а-а-а! - неслось оттуда. Всадники с красными полосками на шапках летели на Иисусов полк. Макар сразу узнал среди скачущих Ивана Ивановича.
Оцепенели вражеские ряды, замерли и разливающимся потоком, без единого выстрела, хлынули назад. Ударили по убегающим выдвинутые вперед пулеметы, завыли пули, щелкали, въедаясь в дерево. Раскололась троеручная богородица - две руки налево, одна - направо, - выпала из рук отца Афанасия.
И покатилось все лавиной на Родники.
Размеренно бил набат.
Прошумела толпа бегущих по улицам пустого села. Оборвалась за околицей пулеметная дробь. Подъехали к сбившимся в тесную кучу людям двое всадников. Один с мохнатыми льняными бровями спешился, широко расставляя ноги, подошел к свернувшейся на траве калачиком Поленьке, поднял ее на руки, зашептал что-то на ухо.
- А я знаю, где она! - встрепенулась Поленька. - Пустите, я покажу!
И вдруг зарделась вся, побежала к другому всаднику, громадному, в буденовке.
- Это же ты, дядя Макар?
- Поленька! - Макар схватил ее на руки, поднял в седло.
Поленька и провела Макара с Екимовым по задворкам к старому бурлатовскому овину, чудом не сгоревшему.
- Тетя Саня! - крикнула.
Командиры забежали в овин. Саня в стареньком черном полушубке, с заострившимися скулами, поднялась с соломы, упала на руки Макара. Проснувшийся Степушка громко спросил:
- Тетя Саня, это не Макар случайно приехал?
Только сейчас Макар увидел, что с кучи снопов смотрит на него черными, с азиатинкой, глазами мальчишка. Макар подошел к нему, взял на руки, прижал теплого, насторожившегося к груди.
- Милый ты мой, Тереха вылитый! - прошептал и отвернулся.
…А в штабе бригады, в бурлатовском особняке, разноголосый гомон. В кабинете начальника штаба спор.
- Не могу! - сердито говорит начальник штаба. Пенсне в серебряной оправе то и дело спадывает у него с носа. - Не могу, товарищ! Партизанский отряд, в основном, зачислен в нашу бригаду, а вас, извините, не можем!
- Ты что, контра какая, что ли?
Это особенно возмущает начштаба: часто люди, видя его интеллигентность и пенсне, принимают за "контру", хотя он, как и Екимов, рабочий знаменитого Путиловского завода.
- Ну, знаете, контра, контра, - краснеет он, - старикам воевать все-таки нельзя. Понимаете! У нас сейчас кадровая армия, а не сброд какой-то!
- Я - старик? Я - сброд! - Слезы выступают на глазах Ивана Ивановича. И уже более миролюбиво он просит:
- Родина наша с тобой, можно сказать, горит, а ты меня на печку посылаешь. Ну прав ты, скажи, или нет? Да самому-то тебе годков-то сколько? Поди, моложе меня, скажешь?
Это вконец разозлило начальника штаба.
- Да хрен с тобой! Иди вставай на довольствие! Но если какие замечания будут - шкуру спущу, так и знай!
- Есть идти! - Иван Иванович делает налево кругом.
22
Через день красные ушли. Ушел дальше на восток Макар Тарасов. Остались ждать его жена, приемные сын и дочь. Ушел с красноармейцами, не глядя на жалостливые стенания Секлетиньи, Иван Иванович Оторви Голова.
Натрепавшись по лесам, небритые, изодранные, подъехали к Родникам Гришка с Колькой. Солнце закатилось. Воздух будто застыл в безмолвии, земля размокла от непрестанных дождей.
На опушке ближнего к Родникам колка они расседлали голодных коней, пожевали черного хлеба и прилегли.
- В деревнях сейчас большевики. Надо вредить им неизменно, агитировать народ против них! - сказал Колька.
- А кто же нам поверит таким? - возразил Гришка.
Колька молчал. Он тихонечко щелкал зубами, кусая сухую былинку и напряженно о чем-то думал.
- Почему не верят? - нехотя спросил он Гришку.
На этот раз не ответил Гришка.
- Жрать завтра у нас будет нечего, - сказал он, помолчав.
Наступила ночь. Колька, завернувшись в плащ, заснул. Этого, кажется, только и ждал Гришка. Он поднялся, прислушался к мерному дыханию своего напарника, вытащил из-за голенища длинный финский нож.
Размахнувшись, ударил во всю силу.
Не оборачиваясь, пошел в Родники. Но вернулся. Ударил еще раз грязным широким каблуком по ножу, вгоняя его вместе с рукояткой. Достал из кармана убитого документы, деньги. Все сунул за пазуху.
Дунька встретила его омерзительно пьяной улыбкой.
- Батюшки-свет! Навоевался? Защитник власти!
- Дай что-нибудь закусить.
- И выпить?
- И выпить, конечно.
Дунька слезла в подвал. Подала мужу огромный кусок сала и буханку хлеба.
- А самогон?
- В ведре. Под кроватью.
Гришка выпил лишь малый глоток. Дунька опрокинула две чайные чашки. Навалилась грудями на стол, заплакала:
- Надоели вы мне все, кобели проклятые!
Гришка поднялся, подошел к ней и что было силы шибанул под дыхало. Потом притащил чересседельник, повесил тело, как большой куль, к матице…
Долго стоял, вздрагивая и озираясь, и только после того, как убедился, что Дунька мертва, вышел на улицу.
Недалеко от крутояра, около черемухи, увидел не почерневшую еще изгородь с остовом памятника посередине. Подошел к изгороди, легко перемахнул ее, всмотрелся. На черной грани белыми буквами было выведено: "Вечная память героям, павшим в борьбе за счастье народа", а ниже, первая в списке, фамилия, имя, отчество брата: "Самарин Терентий Ефимович".
Гришка погрозил памятнику кулаком, выругался и трусцой побежал прочь.
Начинался рассвет. На каланче плескался красный флаг. Флагами были украшены крестьянские дома. Когда солнце вытаяло из туч, кумач загорелся ярко. Под крутояром тревожно бормотали родники.
СОЛДАТЫ И ПАХАРИ
