8
Выписавшись из лазарета, Макар направился в Родники. В вагонах духота. Народ неделями мается на вокзалах, вшивеет. Тиф косит людей, больницы переполнены. И каждый день от них уходят подводы с наваленными, как бревна, трупами.
Макар оброс, похудел, рана в правом бедре нестерпимо ныла. В уездном городе он ушел из теплушки и направился в Совдеп.
- К комиссару, товарищ?
- К нему.
Из маленького кабинетика навстречу вышел сухощавый человек в военной форме. Когда Макар предъявил партийный билет и госпитальное удостоверение, тот улыбнулся, протянул руку:
- Нашего полку прибыло. Вы из Родников? Работы там, товарищ, невпроворот.
- Работать я не боюсь. Обрисуйте лишь обстановку.
- Земцы тут у нас в силу вошли. Хлеб революции - не давать. Война - до победного конца. Орут, слюной брызжут.
- Эта погудка мне знакома. Мы их самих без хлеба оставим!
- Вот это правильно… У нас есть решение Совдепа: разогнать эсеровские земские управы, - объяснил комиссар. - Вот как раз вам и придется в Родниках этим заниматься!
- Будем действовать! - Макар встал, поморщившись от боли.
Комиссар заметил.
- Вы нездоровы?
- Так, пустяки. Старая рана.
- Подождите минутку.
Он крутнул ручку телефонного аппарата, спросил в трубку:
- Ветрова мне! Николай Иванович? Направляю к вам товарища Тарасова. Продуктов ему. И доктору бы показать. Что, что? Да нет. Фронтовик. Ну, я надеюсь.
Положив трубку, разъяснил Макару:
- Это наш снабженец. Идите к нему. Он все устроит… Вы не смущайтесь… Мы всех наших так встречаем… Только побольше бы приезжало.
На другой день комиссар проводил Макара в Родниковскую волость, собственноручно подписав мандат уездного Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
- В случае чего - шлите гонца. А лучше постарайтесь опереться на бедноту. Вы ведь там многих знаете?
- Всех! - улыбнулся Макар.
- Вижу, парень вы не из робкого десятка. Держитесь. Берегите себя и товарищей. Всякое может быть. Прощайте!
Наступали холода. Солнце будто пряталось в куржаке, тусклое, бледно-желтое. "В мохнатке солнышко", - говорили мужики. Санки поскрипывали на выбоинах. Мороз пожигал щеки, леденил усы, выживал, наконец, из тонко плетеной коробушки в пробежку. Федот Потапов изредка похлестывал по отвислому заду своего рыжего меринка, рассказывал о житье-бытье.
- Неладно у нас получается, Макар. Весной Колька Сутягин приехал и от имени всего русского офицерства и от партии эсеров власть нам отдал в руки, а в управе богачей стеречь ее оставил.
- Кто в управе-то?
- Те же. Писарь, старшина. Да Гришку Самарина запихали. Попа, говорят, - для чести, а дурака - для смеху!
- Не такой он дурак, как кажется…
- А Тереха ждет чего-то… Надо бы ковырнуть эту шайку!
- Ковырнем! Ты только помалкивай.
Разговоры иссякли. Выкурено уже немало табаку. Путники молчат. Прячется за лес солнце. Поземка перехватывает дорогу большими кинжальными струями. Когда Федотка, уткнувшись в тулуп, начал посапывать, Макар перебрал в памяти все три с лишним года солдатчины. Петроград. Полковые комитетчики. А потом восстание. Лазарет. Отцвели тополя, запушили больничные дорожки ватой. Народу в палатах густо. Вонь. А сосед по койке, бывший офицер, говорит: "Тридцать лет мне. Слепым прожил. На обмане. Россию защищал. На кой черт она сдалась мне, эта Россия. Чрево императорское хранил, кретин. Нет, новую жизнь, друг, надо строить по-новому. Не ждать, а сейчас прямо строить. Понял?" Офицер плакал часто, бился на подушке: "Обманули, гады! Глаза занавесили!"
Потом мысли перескочили на уездный город… Когда уже уехал, догадался, что женщина, сидевшая в приемной комиссара, была та тетка Марья, которая снабдила его под Покров день листовками. Ах ты, тетка Марья! Вон ты какая! "Помните, Макар! Главное - раскрыть мужикам глаза, показать, на что способно кулацкое земство и что это за штука!" Это говорил комиссар. У него удивительно русское лицо. И улыбка добрая. Славный парень.
Глубокой ночью въехали в Родники. Вон она, школа. Вон березка, которую посадил сам. Выросла. А школа будто ушла в землю… Ни огонька, ни звука. Даже собаки не лают.
- Зайдешь ко мне обогреться или сразу домой? - спросил Федотка.
"Домой". Так еще никто и никогда его не спрашивал.
- Пойду к ней, - тихо отозвался. - Спасибо. Извиняй!
Под крутояром, около ключей, стоял пар и глухо рвалась от морозов наледь. В одном из школьных окошек зажглась лампа.
9
На рассвете Макар и Саня пришли к Терехе Самарину. Марфуша уже встала. Щепала лучину, готовясь растопить печку. Тереха и маленький Степка спали на полатях.
- Эй, георгиевский кавалер, подъем! - входя крикнул Макар.
- Ой, ты! - вскочил Тереха. - А я как раз тебя во сне видел, медведюшка!
- Как видел-то?
- А все так же! - Тереха обнял Макара. - Писаря будто бы обеими руками давишь. А я тебе помогаю. Давай, Марфушенька, кидай на стол, что есть!
- Некогда угощаться, товарищ Самарин, - полушутя заявил Макар. - Наша большевистская ячейка вся тут. Надо работать.
Около полудня, побывав у многих фронтовиков-родниковцев, они пришли в волость. Писарь, раскрыв сейф, сидел за столом и угрюмо рассматривал пустую чернильницу. Гришка, с глубокого похмелья, молча кусал прокуренные ногти. Весело поздоровавшись, Макар вынул мандат уездного Совета, бросил на стол. Сысой Ильич прочитал документ, злобно заводил носом:
- Пошел ты к едрене-фене! Не ты меня сюда выбирал, не тебе и убирать… А то сейчас же угодишь в чижовку!
- Прошу сдать все дела, - спокойно продолжал Макар и, не спуская с писаря глаз, вынул из кармана браунинг.
Писарь засуетился, начал спешно выгружать содержимое сейфа на стол.
- Товарищ Терентий, - приказал Макар. - Прими дела!
Через час в писаревой опочивальне сочиняли жалобу. Писарь под диктовку старшины выводил:
"Уведомляем сим, что родниковский поселенец Макарка Тарасов, преступник с удостоверением Совдепа, обманул при помощи большевистской агитации население, закрыл нашу волостную управу и угрожал нам револьвером, принуждая сдать всю власть в его бандитские руки".
А в волость уже собирали ребятишки всех фронтовиков, шныряли по улочкам, кричали под окнами: "На собрание, товарищи!" Пришли не только фронтовики. Вряд ли когда-нибудь в волости бывало столько народу. Большой темный коридор и боковые комнаты до отказа забили мужики и бабы. На подмостках оранжевым светом горели две семилинейки. Люди оживленно переговаривались, смеялись.
Вышла на подмостки учительница.
- Именем Российской Коммунистической партии большевиков сегодня в Родниковской волости объявляется Советская власть. Земля передается тем, кто ее пашет, на вечное пользование.
И разом заметалось пламя в лампах-семилинейках.
- Большевикам - ура!
Когда выборным на уездный съезд крестьян выдвинули Тереху, на сцену вылез Гришка.
- Товарищи-граждане! Большевики обманывают нас. Власть захватят рабочие, а крестьянам - опять каторга! Поразмыслите, граждане, зачем посылать на мужицкий съезд Терешку. Он и земли-то не знает, не имел ее сроду. Пастух! Надо послать хозяйственного крестьянина, доброго, справного человека… Вот помяните меня…
С передней скамейки, опираясь на батожок, встал Федотка.
- А ну слезай отсюдова! Быстро!
- То есть как это, граждане-товарищи?
- Убирайся, говорю! - побелев, рявкнул Федотка. - А то я тебе все кишки на кулак вымотаю!
Его удерживали мужики.
- Хватит, наговорился, - поддержали собравшиеся Федотку. - Долой его, прохвоста!
Гришка поглядел на увесистый костыль в руках Федотки, потоптался, высморкался обиженно в платок и пошел со сцены.
- Вот она, ваша большевистская правда, - зло крикнул он на ходу, повернувшись к Макару. Макар вскипел:
- Вы поглядите на него! О правде начал говорить? А где же правда в вашей мужицкой партии? Кто обманывал народ? Обещал ему землю и свободу? Эсеры. Кто утаил от мужиков известие уездного Совета о выборах представителей на съезд крестьянства? Вы. Старшина Бурлатов, писарь Сутягин и ты - верный лакей своих господ!
- Неправда!
- Неправда? А это что? - Макар вынул из кармана вчетверо сложенный листочек бумаги. - Я, товарищи, эту бумажку у писаря в сейфе нашел. Извещение о дне открытия съезда получено в Родниках вовремя, но делегатов на съезд не выбирали. Обманули вас всех!
И опять задрожали лампы:
- К ответу их!
10
Побывали Тереха с Макаром в уездном городе на крестьянском съезде. Послушали, как долбили уездные большевики эсеров. Разогнать эсеровскую земскую управу, создать в селах волисполкомы, организовать ревтрибуналы, взять с буржуев в пользу Советской власти контрибуцию - с таким наказом вернулись домой. Вызвали в волость писаря, старшину, Гришку, еще несколько богатых мужиков и торговцев.
Почти уверенный в том, что Советская власть явление временное, писарь подкатил к зданию волости на вороном, заграничных кровей, жеребце. Пройдя к Терехе, снисходительно кивнул и, бросив на стол перчатки, уселся в кресло.
- А ну, встать! - сказал ему Тереха.
- Что? - притворился писарь.
- Встать, говорю, контра! - забелел ястребиный Терешкин нос. Писарь поднялся.
- Сегодня к двенадцати часам выплатить контрибуцию - пятьдесят тыщ. Скот, лошадей сдашь. Лавочки твои закрываем для передачи казне. Все.
Писарь нервно осклабился.
- Веско, Терентий Ефимович, но, к сожалению, невыполнимо. Не имеешь права. Из-за женщины на меня гнетешь. Я тоже знаю, куда обратиться!
- Не выполнишь решения, завтра буду судить тебя судом революционного трибунала!
Это оказало действие. Сысой прослезился. Руки его тряслись. Расстегнув рубаху, достал с гайтана замшевый кошелек, похожий на солдатский кисет, ловко перевернул его, высыпал на стол кучу золотых.
- Возьми! Только не обижай! - в голосе сквозило: "Ну вот, на этом и уладим!"
Тереха секанул по столу кулаком так, что золотые подпрыгнули, зазвенели.
- Вон отсюдова, гад!
Подхватился бывший писарь, вылетел из волости и, свалившись в ходок, укатил.
Через малое время пришел Гришка. Он был хмур, лицо в сизых отеках. Тереху опахнуло перегаром. Остекленились глаза у Гришки, не мигали.
- Контр-р-р-р-ибуцию брать? - икнув заговорил он. - Разорить хочешь? Брат! Озолочу тебя, не разоряй. Тестя моего тоже не тронь. Что он тебе плохого сделал… Мы еще пригодимся тебе… Потом ведь, кровью нажито!
- Чьим потом и чьей кровью?
- Братишка, неужто не веришь? Разве не веришь? Побойся бога!
- Я бога давно не боюсь!
- Мать у нас одна, кровь одна, Тереша! А?
- Кровь одна? Нет. Твоя белая, сукровица!
- Ну поглядим. Мы ишо поглядим! - Гришка засеменил к выходу. - Мы вам покажем!
Макар принимал богатеев тихо, без крику и излишних разговоров. Впускал по одному, перекладывал браунинг с одного края стола на другой и говорил:
- Распишись.
- Где расписаться?
- Вот тут. Золото, какое есть в списке, - сдать. Ясно? Второй раз вызывать не буду.
Знали толстосумы: этот "посельга" шутить не любит. Трусили.
Поздно вечером Тереха с Макаром собрались идти по домам, но в дверях встретили Ивана Ивановича.
- Товарищи! На минутку можно вас?
- Что случилось?
- Случилось-то ничего… Вот маракуем мы с мужиками письмо Ленину написать.
Тереха взял из рук Ивана Ивановича измятый листок.
- Когда это вы сообразили?
- Вчера еще. Все мужики просют. Надо. Тереха прочитал:
"Дорогой ты наш Владимир Ильич! Мы, мужики Родниковской волости, приветствуем Советскую власть. Мы признаем ее за главную силу в нашей России! Будем берегчи Советское государство, потому как оно наше, родное. Да здравствует товарищ Ленин и Советская власть!"
- Дельно! - одобрил Макар.
- И еще у меня к вам такой вопрос: откуда он, Ленин-то, не слышали? В Елошанке у меня кум живет, тоже Ульянова фамилия и сыновей у него шестеро… Не из них ли?
- Нет! Владимир Ильич волжанин, из городских, - объяснил Макар. - Это я точно знаю.
Оторви Голова улыбался.
- Я мыслю так, хотя он и из городских, но крестьянствовать ему, наверное, приходилось.
11
Перед севом волисполком делил землю кулаков. Лошадей, телеги, сбрую, плуги раздавали бедным.
- Эй, дядя Иван, в волость тебя, к самому товарищу Тарасову! - крикнул в окошко десятник.
- Сейчас, - Оторви Голова свесил ноги с кровати. - Секлетинья! Рубаху давай! Вышитую!
- Ой-ё! Да ты, Ваня, никак рехнулся. Мы же ее про свят день берегем!
- Волость, Секлетинья, - это Советская наша власть. И туда реможным ходить не след.
Обкорнав овечьими ножницами нависший над губой волос, надев новую рубаху, Оторви Голова пришел в волисполком, к Макару.
- Вот, Иван Иванович, решили мы на исполкоме оказать тебе помощь, как беднейшему пролетарию.
- И что же это будет за помощь?
- Иди на приемный пункт, выбирай любую конягу. Сбрую, если надо, тоже возьми. Это от Советской власти, навовсе, то есть на вечное пользование.
Задергалась у Оторви Головы щека, покраснел нос.
- Спасибо! В жизни етого не забуду! - заплакал.
- Там Савраска писарев стоит, - тихо продолжал Макар. - Хотя и староват, годов семь мерину, но его бери. Могучий конь, работяга. Я сам его выпестовал с жеребячьего возраста!
Иван Иванович привел Савраску в полдень. А к вечеру уже успел кучу дел переворотить: телегу подремонтировал и смазал, стойло в пригоне отгородил, ясли починил, за сеном к одоньям съездил.
- Телегу, говоришь, давали, чего же ты не взял? - спрашивала Секлетинья.
- Зачем нам другая телега? Своя есть, и хватит.
- Ну и глупой же ты, Ваня. Да мы бы продали ее. Вот тебе и деньги.
- Что-о-о-о? - индюком налетел Иван Иванович на бабу. - Продать? Власть народная дарит, можно сказать, доверяет нам, надеется, а ты глядишь, как бы ее облапошить!
Савраска похрустывал в стойле сеном, храпал. Вечером Иван Иванович почистил его, намочил старых сухарей с отрубями, сделал мешанину. Уходить со двора, от собственной лошади, он не собирался: прилег на телегу, подмял в изголовье пучок сена. Лежал с открытыми глазами… Теплая волна обмыла сердце Ивана. Советская власть! Все мужики душой ринулись к этому чистому небу. Хвалят большевиков. Хвалят ревтрибунал, где верховодит Терешка, дорогой его зятек, хвалят Макарку. Макарка, он сильно степенный и сурьезный и раньше был. А сейчас спуску никому не дает. И все по правде: зазря кобелем не кинется. По избам ходит, смотрит, кто как живет… А с буржуев этих побольше можно бы контрибуции-то слупить. У них позакопано, поди.
Под утро стало холодно. Иван Иванович поднялся, подбросил Савраске свеженького сенца, погладил его по крупу, направился в избу. Вот в эту минуту и услышал он выстрел где-то в соседях, вроде у Терехиного дома. Прошлепал кто-то по грязи бегом мимо Ивановой ограды. Выскочил Оторви Голова за калитку, разглядел в темноте: убегает в степь человек… Что-то неладно.
Писарь Сысой Ильич в эту ночь тоже не спал. Он ворочался на кровати, вскакивал. Хватал лежащий под подушкой шестизарядный наган. "Ограбили совсем краснозадые. Опозорили. Даже законную жену отобрали, - он поскрипывал зубами. - Бить надо. Жечь. Пороть насмерть. Вот что надо делать".
Перед утром он надел охотничью кацавейку, сунул в карман оружие. Поколесив по деревне, приблизился к домику Терехи. Вошел в палисадник. В кухонном окошке горел свет. Писарь приник к самому стеклу, разглядел Марфушку. Она лениво потянулась, недавно, видимо, вставши, подошла к печке. Поковыряла горевшие ярко березовые дрова, повернулась лицом к окну, о чем-то задумалась. Из-под тесной кофточки, не застегнутой на крючки, видны были овалы располневших, наливающихся грудей.
Писарь тщательно прицелился через стекло в левую грудь, нажал спуск… Вскочил с кровати Тереха. Выбежал на кухню. Марфуша стояла у шестка, сжав прострел руками. Сквозь пальцы красными ручейками хлестала кровь.
- Марфушенька! Родненькая моя!
- Тереша, - она будто с удивлением посмотрела на возлюбленного. - Ничего, Тереша, я выздоровею… Ничего.
- Родненькая! - он схватил ее на руки, и она, дернувшись всем телом, будто от озноба, обмякла.
Иван Иванович прибежал к Терехе, когда тот положил уже покойницу на лавку. Не стало у Ивана Ивановича дочки.