36
Наташа с радостью включилась в знакомую и очень дорогую ей жизнь - жизнь прифронтового аэродрома.
На их участке фронта установилось длительное затишье. Дни текли спокойно и однообразно. Полк находился в резерве и в воздушных боях, изредка вспыхивавших тут и там, не участвовал.
На окраине уничтоженного села отцветали яблони. Грачи летали над березами с неуемным граем, с громкими скандалами и драками занимали прошлогодние гнезда, проступавшие черными узлами сквозь зеленое кружево сережек и раскрывающихся почек. С утра до ночи над полем аэродрома, покрывшимся молодой зеленой травкой, заливались жаворонки.
Весенний воздух, насыщенный терпким ароматом влажной земли, с каждым днем приносил новые дурманящие запахи оживающих полей и первых молодых светло-зеленых и липких березовых листьев. Пропитанный влагой, пьянящий и душистый, он будил в людях необъяснимое томление, похожее одновременно и на грусть, и на радость…
… В погожий день мая, задолго до сумерек, первая эскадрилья смирновского полка вылетела в глубокий тыл врага, сопровождая группу бомбардировщиков. Самолеты шли бомбить далекую станцию, забитую, по данным разведки, эшелонами с танками и самоходными орудиями, которые немецкое командование подбрасывало в район Курской дуги.
Наташа обрадовалась, когда узнала о боевом вылете и о том, что на операцию пойдет первая эскадрилья. Она предложила корректировать полег, потому что прекрасно знала расположение станции.
- Ладно, иди… Будь по-твоему! Вижу, хочется тебе покружить над родными местами! - согласился командир полка.
В итоге бомбежки могучая техника врага, именуемая "тиграми", "пантерами" и "фердинандамн", была превращена в груды разбитого и обгорелого металлического лома. Пока наши тяжелые бомбардировщики с удивительной методичностью перепахивали станцию, истребители вступили в жесточайшие схватки с немецкими самолетами. Когда бомбардировщики, сделав свое дело, ложились на обратный курс, Быстрова попала под обстрел вражеского истребителя, который с близкого расстояния меткой очередью поджег ее машину.
Единственное, что оставалось Быстровой, - это немедленно перевести горящий, с отказавшим мотором самолет в планирование и, закрыв лицо руками, через бушующее пламя выброситься из машины.
Несколько секунд она, не раскрывая парашюта, камнем летела вниз, потом нащупала вытяжное кольцо и рванула его. Сразу же ощутила вибрацию расплетающихся строп, вслед за этим над головой раздался глухой хлопок раскрывшегося парашюта. Быстрова расстегнула шлемофон: четко слышать все было сейчас самым главным.
Вблизи шелестели стропы, а где-то в стороне все еще тяжело сотрясали воздух глухие взрывы бомб, неистовствовала зенитная артиллерия да изредка длинными очередями стрекотали крупнокалиберные пулеметы.
Наташа посмотрела вниз, разыскивая самолет. Подобно яркой комете, он стремительно несся к земле, словно хотел и в последние секунды своего существования сохранить гордый, стремительный полет. Он упал в лес. Оранжевое пламя задрожало, заметалось, вскидывая к небу багровые искры и путаясь в густом дыму, медленно начало меркнуть…
Земля вырастала и приближалась. Чуть в стороне чернела свежая зелень леса, пушистая и легкая, напоминающая в сумерках клубы неподвижного дыма. Среди нее лежали извилины песчаных отмелей на реке.
Приготовившись к приземлению, Наташа напрягла ноги и немного согнула их в коленях. Мускулы ожили, руки, подтягивая тело, крепко сжимали грубые брезентовые лямки.
Еще несколько секунд - и справа промелькнула верхушка одинокой березы. Ноги уверенно встретили удар о землю. Наташа мягко упала на бок, парашют бесшумно накрыл ее.
Прикосновение к земле чем-то необъяснимо страшным кольнуло сердце: земля эта показалась странно чужой, хотя, как прикинула Наташа, до ее родной Пчельни было отсюда не более пятидесяти километров.
Поднявшись на колени, она огляделась по сторонам, потом торопливо отстегнула парашют, сбросила лямки.
Кругом тишина. Только где-то совсем недалеко монотонно шумела вода. По-видимому, рядом протекала река. Что делать? Что предпринять в этой совершенно новой и страшной обстановке? Если не схватят фашисты, нужно спрятаться, а затем найти пути к партизанам или подпольщикам: они сумеют помочь. Но прежде всего осторожность, бдительность и маскировка. Надо немедленно надежно укрыться, приглядеться, обдумать свое положение, потом что-то решать.
Прислушиваясь и оглядываясь, Наташа двинулась к реке. Выйдя к пологой отмели, разулась, закатала брюки комбинезона и пошла по воде, вниз по течению, до места, где песчаная отмель подступала к крутому берегу. Отсюда начинался перекат. Примостившись под кустом ивняка, она разрезала ножом парашют и стропы и утопила лоскутья.
Напряженно прислушиваясь, Быстрова улавливала то там, то здесь странные шорохи и звуки. Но ничего подозрительного не услышала.
Нужно было как можно дальше уйти от места приземления. Больше всего страшило: вдруг немцы начнут поиски сбитого летчика с собаками?.. А от них скрыться почти невозможно!
Не зная подлинной обстановки, гонимая чувством самосохранения, она медленно шла по воде вдоль берега. Через полкилометра уже в сумерках, заметив небольшой островок, заросший кустарником, зашла на него. Место показалось довольно надежным.
Вечерняя прохлада, сырость и легкий туман давали себя чувствовать. Ноги ломило от холодной воды. Присев на толстую корягу, Наташа ополоснула ступни от налипшего песка, натянула чулки и сапожки.
На островке среди молодого ивняка нашла сухую песчаную плешинку, положила под голову планшет, прилегла. Застывшие в воде ноги согрелись и горели.
Было тихо. Изредка плескалась мелкая рыба. Вблизи копошилась и попискивала птичка, наверно трясогузка, они любят такие места, у реки. Где-то вверх по течению, очень далеко, наперебой заливались несколько соловьев.
Все, что случилось и что предстоит в будущем, казалось Быстровой настолько ужасным, не вмещавшимся в сознании, что даже малейшую мысль об этом она старалась отогнать прочь. Такие мысли могли только изнурить, отнять силы, но едва ли помочь - ведь все было предельно ясно: она - на земле, оккупированной врагом.
Глядя в небо, на знакомые, везде одинаковые звезды, Наташа попробовала восстановить в памяти события дня. Но где-то защелкал соловей. Это отвлекло ее и обрадовало: значит, поблизости все спокойно и тихо.
Думы, самые горькие и тревожные, сменяли одна другую. Наташе представились первые дни оккупации. Возможно, именно тогда и погибла вся ее семья, погибла - или под пулями, выпущенными в затылок на краю большого свежевырытого рва, или на виселице посреди села, и злой ветер много дней и ночей раскачивал тела матери, сестры и братика…
"Мать такая норовистая, непокорная… Одним гневным словом, одним презрительным взглядом, устремленным на какого-нибудь немецкого солдата, могла себя погубить".
И отодвинутое этими раздумьями, совсем недавнее становилось бледным и далеким…
"Так всегда, - думала она. - Разве семья Бокерия уже не канула для меня в вечность? Не во сне ли я видела ее? А моряки?.. А Сазонов?.."
Вспомнились слова песни: "Но мы знаем, нас прикроет краснозвездный ястребок!" Наташа горько вздохнула. "Все прошло и забудется… Не забудется только Сазонов… И не догонит, не прикроет его корабль мой ястребок. Песня забудется тоже… Прощай, Игорь! Неужели придется застрелиться? А жить так хочется… Жить надо! Жить, бороться и любить…"
Наташа почувствовала, как слезинка скользнула по виску, забежала в ухо и защекотала его. Ей стало жалко себя. Ну кто она сейчас? Кто?..
"Как же получилось, что я стала летчиком? Ведь не всякая женщина идет в летчики, да еще в военные…"
Наташа вспоминала, как Осоавиахим призывал молодежь, желающую овладевать летным мастерством.
- Без отрыва от учебы вы будете учиться летать! - говорил летчик-инструктор на комсомольском собрании техникума, в котором училась Наташа.
Тогда-то у нее и закружилась голова от волнения. Она встала первой:
- Запишите меня, Быстрову Наталью. Я могу…
- Летать? - пошутил инструктор, не без удовольствия взглянув на стройную, красивую девушку с толстой косой, решительным взглядом и твердым певучим голосом.
- Хочу учиться летать…
* * *
Через неделю она сидела у подошвы пологого холма на зеленом лугу возле планера и внимательно слушала инструктора. В группе было девять человек, из них восемь - мальчиков.
Потянулись дни учебы, светлые и радостные, полные волнений и переживаний, юношеского нетерпения и задора.
Наконец наступил долгожданный день. Резиновый стартер туго и упрямо растягивался под планером, в котором сидела Наташа, готовая к первому самостоятельному полету.
Взлет и посадка были приняты на "отлично".
Минул год.
Наташа решила обязательно поступить в летную школу. А до этого она приняла участие в авиационном празднике. В городке при большом стечении народа были показаны полеты учеников аэроклуба.
Первой заняла место в кабине планера Наташа. Ей, как самой способной ученице, предоставили право открыть праздник и показать фигуры высшего пилотажа.
Ребята разошлись длинным клином, натянув стартер до отказа.
- Старт!
Наташа придавила педаль отцепа, и планер, скользнув по грунту холма, взмыл вверх. Круто развернув его по ветру и описав первый круг, она поднялась метров на шестьдесят. Второй заход… Еще и еще по восходящим потокам воздуха…
Через пятнадцать минут полета она была уже на высоте шестисот метров. Никто из учлетов еще не поднимался так высоко - только инструктор… Но можно ли было не показать своего умения парить так же, как он?
Хотелось кружить еще и еще, забираться все выше и выше! Но надо придерживаться программы полета. Ведь на планер смотрят сотни людей.
Пора. Планер круто пошел вниз. Подчиняясь заданию, Наташа перевела планер в мертвую петлю. Мертвая петля! Инструктор называл ее петлей Нестерова. Планер круто пошел вверх, затем вышел из петли и как ни в чем ни бывало устремился дальше, снова набирая скорость. Еще одна петля, за ней - другая. Потом несколько переворотов через крыло. Затем, описав полукруг, планер легко и плавно сел на поле.
Выйдя из кабины, Наташа услышала громкие аплодисменты.
Дальше - летная школа, учеба, тренировочные сборы, полеты… И опять - учеба, учеба и учеба…
Затем война.
И вот она, гвардии капитан Наталья Герасимовна Быстрова, сбитая и побежденная в бою, затаилась здесь, на "необитаемом" островке, вблизи от родных мест… Как изменилась она и повзрослела за эти три года, даже за один этот день!
Думы, то сладкие от теплой грусти о прожитом, то мучительные при воспоминании о той неизвестности, которая ждет ее впереди, не давали Наташе покоя. "Как же так? Почему я валяюсь, как бродяга или вор, прячусь в кустах?.. Преступлений за мной никаких нет… Я скрываюсь от "новых хозяев"… Нет, не то!.. Я должна, я обязана спастись и вернуться к своим! Только так!"
Ночь прошла без сна.
При первых проблесках зари, еще в седой темени утра, Наташа покинула островок. Ей было ясно: надо кого-то встретить, конечно, человека своего, надежного, расспросить об обстановке и попытаться установить связь либо с партизанами, если они здесь есть, либо с подпольщиками. Они помогут связаться с командованием или перейти линию фронта. Отсиживаться на островке - бесцельно: здесь никого не увидишь. Но действовать надо осторожно.
Наташа двинулась на север и, пройдя не больше километра, вышла на проселочную дорогу, по всем признакам малоезженую. Облюбовав удобное для наблюдения место под густым кустом орешника, откуда дорога хорошо просматривалась в обе стороны, она укрылась там.
Над землей занималась заря, и вокруг звенел стоголосый птичий гомон. Замысловатые трели и посвисты наполняли лес, поднимались вверх, таяли в синеве неба. Свежий воздух, перекатываясь волнами, бродил по лесу, и медовые запахи трав и листьев поочередно сменяли друг друга. А когда поднялось солнце, веселые "зайчики", переливаясь, затрепетали на белоснежной коре берез, на молодой траве, на соснах, фиолетовых внизу и ярко-оранжевых, похожих на янтарные свечи, вверху.
Вытащив карту, Наташа попробовала хоть приблизительно сориентироваться. Если станция, которую вчера бомбили, лежит километрах в тридцати к северу, то она сама находится сейчас у реки, километрах в пяти-шести к западу от села Воробьево… Вот оно: кружочек и надпись… За Воробьевой через реку - Неглинное, дальше к югу - Никольские Хутора, а километрах в двадцати пяти должна быть родная Пчельня. На карте ее нет: она где-то южнее, за обрезом листа.
Внимательно разглядывая десятиверстку, Наташа почувствовала облегчение: в крайнем случае, она могла пробраться в Пчельню, и там, может быть, даже повидавшись с матерью, если она жива, узнать кое-что, достать одежду.
До полудня по дороге прошла группа женщин с топорами и лопатами.
Наташа впервые увидела земляков и, не отрываясь, с любопытством и грустью смотрела на них. Думалось, будь это до войны, женщины шли бы со звонкой песней, веселые и задорные, громко и жизнерадостно о чем-нибудь судача. Сейчас они брели молча, хмурые и изнуренные…
Выйти к ним Наташа побоялась: их много, а нужен был один человек.
Час спустя проехал на мотоцикле немецкий солдат, и дорога снова стала пустынной.
Под вечер, часов в шесть, когда Быстрова уже отчаялась увидеть кого-либо еще, мотоциклист проехал обратно. Потом протарахтел грузовик с железными бочками, и вскоре прошли женщины с топорами и лопатами. Шли такие же скорбные, молчаливые, понурые, как и утром.
"Крикнуть бы им, - подумала Наташа, - сказать бы несколько слов в утешение… Что мы живы и боремся!.. Что мне надо помочь". Но желание крикнуть осталось желанием. Выйти к землячкам, не зная обстановки, было бы неблагоразумно. Жадно наблюдая за крестьянками, Наташа проводила их взглядом до самого дальнего поворота дороги, видимого ей с бугорка.
Стало опять тихо. Что предпринять?..
Как ни думала, как ни гадала она, так ни к какому определенному решению не пришла. Ясно было одно: лежать у дороги еще сутки бесполезно.
- Буду пробираться к матери! - прошептала она. - Больше делать нечего…
Наташа решила дождаться темноты. Казалось, ночью идти безопасней.
Солнце уже коснулось горизонта, когда летчица заметила идущего по обочине тропинки парнишку лет четырнадцати. Он шел и, беззаботно насвистывая, сбивал длинным хлыстом головки одуванчиков.
Надо попытать счастья. Вытащив пистолет, положив его под грудь на траву и незаметно придерживая рукой, она тихим и спокойным голосом, так, чтобы не испугать, окликнула парнишку. Он резко остановился, оглянулся по сторонам и торопливо подошел к ней.
Они поздоровались.
Мальчик пристально рассматривал синий комбинезон Наташи.
- Штурманша небось? - спросил он. - На станции ночью ох и бомбежка была! Давали фашисту жару, аж земля трескалась… Стало быть, сбили тебя?
- Да, парень, сбили… А ты кто?
- Русский.
- Вижу.
- Ну советский…
- Помочь мне надо. Сумеешь?
- Подумаем…
- Расскажи, что и как тут у вас?
- Не ахти…
- Партизаны в вашем районе есть?
- Сам Дядя…
- Ясно… Здесь партизанить удобно: лес велик.
- Это как сказать, насчет удобства-то, - усмехнулся паренек. - Вчера под вечер, к примеру, километрах в десяти отсюда наш самолет упал. Дядя с небольшим отрядом возьми и сунься туда летчика искать. А немцы его опередили… Схватка была. Здорово друг другу шеи намылили! Я тоже на поиск направлен. Если ты та самая, значит, мне повезло…
- А ты не скажешь, как мне Дядю найти?
Мальчуган задумался:
- Не спеши; дело не простое… Дай срок…
- Так ведь я та самая, чей самолет сгорел. Летчица я…
- Твой, говоришь, самолет?
- Мой.
- Я помогу тебе спрятаться на время. А обманываешь если… Смотри… Все равно не уйдешь…
- Ты чего такой подозрительный?
- Всякое бывало. У нас закон: держи ухо востро!.. Если же ты правда тот самый летчик… Я тебя пока в Воробьеве отведу. Костюм у тебя больно не подходящий для наших мест. Согласна?
- Тебе виднее. Надежно там?
- И для нас и для них… Словом, разберемся.
- Звать-то тебя как?
- Василием…
- Воробьевский?
- Воробьевский… Брат Дашки, которую год назад расстреляли.
- За что?
- За политику. Топором немца убила. Донимал ее - ну, она и не стерпела… Я с той поры дома не живу…
Паренек сел рядом с Наташей, достал из кармана кусок газеты, оторвал аккуратный прямоугольничек на цигарку, потом развернул скомканную пачку табака, потряс ее, осаживая вниз пыль и труху, и не спеша принялся умело крутить папиросу.
Наташа взяла газету, мельком пробежала названия заметок.
"Правда" была относительно свежей.
- Закурить хочешь? - спросил Вася.
- Не курю я… Так подняла, не знаю сама зачем. - Наташа потянулась к пачке табака: - Видать, крепкий? Первый сорт куришь?
- Табачишко что надо!
Летчица собрала табак в центр листа, понюхала его и сложила пачку наподобие большого аптекарского порошка. Прочла: "Отборный. Тбилиси".
Вася стучал кресалом. Когда запахло тлеющей тряпкой, он принялся раскуривать цигарку, глядя на ее конец опущенными книзу, сошедшимися к переносице глазами.
- Сложила ты табачок здорово, - сказал он, - и даже название прочитала… Думаешь, не заметил?
- Ну и что же, что заметил?
- Разведку вести ты, я вижу, не мастер. - Он глубоко затянулся и стал неторопливо рассказывать: - Появилась тут как-то разведчица одна, поопытней тебя. И голова у нее под солому крыта. По виду городская…
- Как это - под солому крыта?