- Порой фрицы охоту устраивают даже на какого-нибудь отдельно шагающего солдатика. Словно развлекаются, - наконец высказался шофер.
- Почему бы им и не развлечься, если мы позволяем это?.. Остаешься в машине, Терентьич. Остальные тоже. Сначала иду сам.
- Мое дело - руль и тормоза, - пожал плечами шофер, замечая, однако, что к перевернутой легковушке уже поспешила одна из женщин - та, статная, с черными, подернутыми легкой сединой волосами. Явно из "бывших", потому как до сих пор ни разу не заговорила с ним, словно его и не существовало вовсе.
- Вас это дело не касается, Анна, - попытался остановить ее энкавэдист.
- Меня здесь все касается, майор! - послышалось в ответ, и Дмитрий впервые уловил в ее голосе командирские нотки.
Машину явно отбросило взрывной волной. Теперь она беспомощно, словно огромный жук-навозник, лежала на боку, иссеченная пулеметными очередями и осколками. Судя по всему, шофер успел выскочить из кабины, однако та "догнала" и, навалившись всей своей металлической тяжестью, добила его.
Окровавленная голова городского главы покоилась между рулем и приборным щитком. Старшего лейтенанта Вегерова в салоне не оказалось.
Пока майор нащупывал пульс Кречетова, Анна уже пошла по кровавому следу, ведущему вниз, к небольшой речушке.
Изъяв два портфеля, городского головы и энкавэдиста, остававшиеся в машине, Гайдук передал их подошедшей Серафиме Акимовне и приказал отнести к полуторке:
- С этих минут ты у нас - главный хранитель секретных документов, - как можно строже объяснил он. - Хотя полагаю, что основные архивы эти службисты успели отправить в тыл еще раньше.
Энкавэдист лежал буквально в метре от кромки воды, рядом валялся неиспользованный армейский перевязочный пакет. Анна издалека сразу же поняла, что он хотел промыть рану и перевязать ее.
Как только Жерми стала приближаться к нему, раненый Вегеров, воспользовавшись в качестве упора небольшим, словно бы произрастающим из земли валуном под левым плечом, развернулся и от бедра выстрелил в ее направлении. Все это произошло настолько быстро, что Анна едва успела отшатнуться. Она уже хотела воздать хвалу Всевышнему за то, что не позволил энкавэдисту попасть в нее буквально с четырех шагов, но как раз в эту минуту боковым зрением заметила спешащего к ним Гайдука и догадалась, что пуля предназначалась ему.
Увидев, что промахнулся, Вегеров процедил:
- Чтобы я вот так вот подох? А ты, собака, остался и дальше делал карьеру?! Несправедливо… Если уж уходить в ад, то вместе.
- Отставить! - крикнула Жерми, видя, как, собираясь с последними силами, старший лейтенант снова приподнимает отяжелевший пистолет дрожащей, не слушающейся его рукой. - Не стрелять! - заходя как бы со стороны, несколькими прыжками подскочила она к нему. - Ты же видишь, что свои!
- Уйди, стерва! Тебя давно следовало в лагерную пыль стереть. Вместе с любовничком твоим и всем родом гайдуцким.
Они оба заметили, что, выхватив пистолет, Дмитрий в пяти метрах от них бросился на землю; услышали, как он прорычал: "Опусти оружие, сволочь! Не видишь, кто перед тобой?!" Однако Вегерова это не остановило. С огромным трудом приподнимаясь, чтобы лучше прицелиться, он нажал на спусковой крючок как раз в ту минуту, когда Анна нанесла резкий удар ногой по кисти его руки, после чего пистолет улетел в сторону, вслед за пулей.
- Вставайте же, майор, вставайте, - иронично окликнула Жерми Гайдука, слегка приподнявшегося на ладонях и всматривавшегося в то, что происходит у валуна. - А то, чего доброго, простудитесь!
- Спасибо, Анна; возможно, вы спасли мне жизнь.
- Вот видите - как это непросто: понять, от кого ждать выстрела в спину, а от кого - спасения. Оказывается, русские делятся не только на белых и красных.
- В общем-то, я и раньше догадывался об этом, - отряхивал Дмитрий с повлажневшего кителя прилипшие листики и травинки.
- А вот, в этом уж позвольте усомниться, майор. Ввиду того, что соперник, нарушив правила дуэли, прибег ко второму выстрелу, ответный выпад - за вами!
- Да не хочу я брать его на свою совесть, неужели не понятно? Чтобы потом всю жизнь чувствовать себя среди своих же отступником и предателем?
- Я поняла только то, что ждать от вас во время этой дуэли выстрела возмездия - бессмысленно. Уходите к машине, мы тут сами разберемся.
- Нет уж, - проворчал Дмитрий, приближаясь. - Хочется в последний раз посмотреть в глаза этому завистнику.
- Это не зависть, это ненависть, - едва слышно ответил старший лейтенант. - Скольких мы в тридцать седьмом перестреляли таких, как ты, Гайдук; но, видно, плохо старались. Будь моя воля, каждого второго б - под "вышку"! И только так! - произнеся это, Вегеров то ли потерял сознание, то ли попросту затаился.
2
Осмотрев раны энкавэдиста, Жерми поняла, что, очевидно, раненый уже успел основательно изойти кровью, но для транспортировки до ближайшего госпиталя, находящегося черт знает где, ран явно было многовато - в грудь, в предплечье и в бедро.
- Итак, что делать? - растерянно спросил Гайдук, поднимая валявшийся у камня перевязочный пакет. - Его бы нужно перевязать.
- Берите и перевязывайте.
- Но этого бинта слишком мало.
- Рвите свою рубаху. Взвалите вашего старшего лейтенанта себе на плечи и несите к машине.
Дмитрий не оценил сарказма Анны и в самом деле приподнял раненого за плечи, но тот вдруг громко застонал и сквозь зубы процедил:
- Что ты делаешь, сволочь? Подай мне пистолет!
Все еще поддерживая его за подмышки, Гайдук вопросительно взглянул на Жерми.
- Что вы смотрите на меня, словно на волкодава? Подайте ему пистолет. Однако стрелять он снова станет в вашу сторону. Уверена, что с третьего выстрела наверняка не промахнется.
- Он ведь не идиот, видит, что мы пытаемся спасти его.
- А кто утверждает, что идиот здесь он?
- Что ты предлагаешь?
- Если речь вести о тебе, майор, то совет только один - застрелиться. Но обязательно из пистолета этого энкавэдиста. Доставь ему такое удовольствие.
Дмитрий осторожно опустил плечи Вегерова на валун, и умоляюще взглянул на Анну:
- Почему ты так агрессивна?
- Разве существует иной способ привести тебя в чувство? Если существует, подскажи его.
- Но ты же понимаешь, что я не могу бросить раненого офицера на произвол судьбы, не оказав помощи. Это же настоящее предательство.
- Тогда, как следует именовать обе попытки этого негодяя застрелить тебя? А заодно - и меня…
- Нам бы с Вегеровым надо было кое в каких вопросах разобраться и тогда…
- Самое время разбираться! Пожалуйте за стол переговоров, господа офицеры.
- Нам действительно нужно кое в чем разобраться, но сама видишь, в каком он состоянии…
- Что вы, майор, блеете, как ритуальный барашек: "разобраться", "он в таком состоянии…"? Пока что мне только одно понятно: вам не следовало подходить сюда, - процедила Жерми. - Не следовало - вот в чем ваш просчет. Мы бы тогда со старшим лейтенантом как-нибудь сами… разобрались. Без слабонервных.
- Еще бы! Все тот же "поцелуй Изиды" перед "выстрелом милосердия"?
- "Выстрела милосердия" он как раз и не достоин. Вегеров не зря говорил о ненависти и тридцать седьмом годе. Сам как-то хвастался во хмелю, что в тридцатые сначала командовал расстрельной командой на каком-то закрытом полигоне, где осуществлялись массовые казни и захоронения политических, а затем служил в особом отделе лагеря политзаключенных.
- Я этого не знал, хотя и замечал: речь у него какая-то слишком "приблатненная". Конечно, не он один во всем этом повинен.
- Судя по словам этого мерзавца, он ненавидел и тех, с кем служил, и тех, кого по долгу службы расстреливал, - непонятно только во имя чего. Разве что во имя пролетарского истребления.
- Да! Служил я! Служил. И стрелял, сколько обстоятельства позволяли, - вновь заговорил Вегеров. - Я все слышу. Порой теряю сознание, но… Словом, пристрели меня, стерва, - и дело с концом. Слишком уж долго приговор зачитываешь.
- Это ты сделаешь сам, - поднял его пистолет Дмитрий, чтобы вложить ему в руку.
Старший лейтенант даже протянул было ладонь, чтобы принять оружие, но Анна с силой вырвала его у майора и швырнула в речку.
- Так о "выстреле милосердия" не просят, Вегеров, - молвила она. - И вообще его еще нужно заслужить. А такой гнус, как ты, должен оставлять этот мир в тяжких муках искупления, - она презрительно осмотрела обоих энкавэдистов и зашагала по склону наверх.
На подходе к машине Анна встретила Серафиму и шофера, которые решили выяснить, что там, внизу у речки, на самом деле происходит.
- Назад! - решительно скомандовала она им. - Это зрелище не для вас. Майор сейчас появится, - и, обхватив их за плечи, увлекла за собой.
Не прошло и десяти минут, как у машины возник Гайдук. Серафима и шофер уже сидели на своих местах. Жерми широкой мужской походкой измеряла лужок, где они ждали майора, правда, в отличие от водителя и Серафимы она еще и напряженно ожидала выстрела, но его так и не последовало.
"Слизняк, - проворчала про себя Жерми. - Он все еще считает, что в войне позволительно запятнать себя только вражеской кровью… Вопрос в том, чью кровь считать таковой. Сквозь Гражданскую войну тоже кое-кто пытался пройти в парадных белых перчатках, да-с… Увы, господа, не получилось…"
- Старший лейтенант умер, - мрачно, не поднимая глаз, сообщил майор, появляясь на гребне, отделяющем равнину от мыса. - Личные документы изъяты, - он похлопал по ладони маленькими книжицами. - Оружие утеряно.
- Какая жалость! - саркастически ухмыльнулась Анна. - Столько времени потрачено вами, майор, ради спасения еще одного доблестного воина. Но если, - едва слышно добавила она, - в конце концов он все-таки выживет, я вам не завидую.
- Не выживет, - отрубил Гайдук. - Слишком большая потеря крови.
- А мне бы хотелось, чтобы выжил. Пусть бы его возвращение в строй и вся дальнейшая месть послужили вам простым солдатским уроком: "Если в руках у тебя оружие - сражайся! Причем со всяким, кто намеревается загнать тебя в могилу".
3
Единственным лучиком света в кроваво-трупном царстве госпиталя стало для Евдокимки неожиданное появление в нем подполковника Гребенина.
При всей своей чудовищной усталости и нервном истощении, что уже трудно было скрывать, начальник штаба все еще держался молодцевато: укороченная, хорошо приталенная шинель, до блеска надраенные сапоги, фуражка со слегка подрезанным на "белогвардейский манер" козырьком; молодящая, с тщательно подведенным затылком, стрижка. И как же все это дополняло, в глазах влюбленной Евдокимки, благородство осанки, почти античную красоту его лица! Знал бы подполковник, как тщательно старалась девушка сохранить в своей памяти его лик, как мечтала когда-нибудь заполучить фотографию!
Кавалерийский полк, где служил Гребенин, имел большие потери. Его отвели с передовой и, расквартировав в соседней Возрадовке, спешно пополняли теперь людьми, лошадьми и особенно вооружением, реорганизовывая при этом в резервный стрелковый полк. За пополнением начальник штаба как раз и прибыл в Томаковку.
- Это ничего, что уже в который раз я появляюсь рядом с вами? - извиняющимся тоном спросил подполковник, когда начальник госпиталя позволил Гайдук отлучиться на час из палаты, где она дежурила.
Вместе с Корневой и еще одной медсестрой, Евдокимка квартировала в спрятавшемся посреди старого сада большом доме. В саду, отделявшемся от просторного больничного двора лужайкой с родничком и миниатюрным озерцом посредине, эти двое и спрятались от любопытствующих глаз.
- Наоборот, плохо, что вы слишком редко появляетесь, - потупив глаза, но в то же время довольно решительно, ответила девушка.
- То есть тебе хочется, чтобы…
- Ну, конечно же хотелось бы! - решительно молвила Евдокимка, даже не дослушав подполковника.
Мужчина с признательностью взглянул на девушку и надолго умолк.
Только вчера, перехватив ее грустный взгляд, умудренная жизнью Корнева, давно превратившаяся не только в подругу, но и в старшую сестру, наставницу, спросила Евдокимку:
- Что, госпитальер, по дворянину своему тоскуешь?
С легкой Вериной руки Виктора Гребенина они называли теперь только так - "дворянином", чтобы никто посторонний не догадался, о ком именно идет речь.
Степная Воительница вздохнула:
- По ком же еще?
- Так ты что, в самом деле влюбилась в него? То есть вот так, по-настоящему?!
- Наверное, по-настоящему, - пожала плечами Гайдук. - А как еще иначе можно влюбляться?
- Вообще-то по-всякому, - уклончиво ответила Корнева. - Сама видишь, как оно в жизни происходит. Видно, права все-таки наша сестра-хозяйка: "Война - войной, а природа своего требует". Судя по мне, как раз в войну эта самая "природа" просто-таки готова взбеситься. И это сейчас, осенью. Представляю себе, что со мной будет твориться весной. Просто какое-то бешенство плоти. Порой думаю: "Может, потому все это бешенство и зарождается, что вокруг такое несметное количество людей гибнет?"
Евдокимка понимала, что имела в виду медсестра. Уж чья-чья, а Корневой женская природа требовала своего все чаще и настойчивее. Несмотря на то, что хозяйка плоти душой все еще оставалась приверженной капитану Зотенко, у нее то и дело появлялись новые ухажеры - из медперсонала местных больниц, из легкораненых или из тех бойцов, которые по случаю посещали своих товарищей. "Полевые романы" эти были хоть и краткотечными, но, как правило, отчаянными. И медсестра давно не стеснялась их: "Если я позволила мужчине обнять себя, - то уж не выпущу из рук, пока не пресыщусь им". Пресыщаться же Корнева, как сама утверждала, очень любила, а главное, умела это делать…
- Так ты, госпитальер, не будь дурой, - поучала ее медсестра. - Как только дворянин твой появится, так и откройся ему… Пардон, отдаваться тебе пока что рановато. Но признаться в любви - уже можно.
- А то, что подполковник намного старше меня?
- Зато ты у нас юная, а значит, впереди у вас - целая жизнь. И потом, разницы в возрасте должен страшиться он, а не ты.
- Вот он и страшится… - удрученно обронила Евдокимка.
- Что-что?!
- Говорю, что, наверное, именно этого он и страшится: ему - вон сколько, а мне всего-то… Поэтому он такой сдержанный в поведении со мной. И ни одного письма не написал.
- А разве обещал писать?
Евдокимка решительно покачала головой:
- Не обещал.
- То-то и оно… - по привычке своей Вера вытаращила на нее свои огромные карие глазища и даже языком пощелкала от наплыва каких-то каверзных мыслей. - А ведь ты, госпитальер, права: наверное, из-за возраста своего наш подполковник тушуется перед тобой. Не хочется отбивать его, все-таки мы подруги, - вновь мечтательно пощелкала языком Корнева. - А то я бы оч-чень быстро и оч-чень наглядно объяснила бы тебе, как в подобных случаях следует вести себя с мужчинами.
- Так объясни! - наивно загорелись глазки Евдокимки. - Что тебе стоит?
- Дура, я же сказала "наглядно". А как тебе, младовозрастной, объяснять такое?
- Но ведь здесь, с вами, на войне, я - как все.
- Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет? Понимаю, несправедливо. Но что поделаешь? Вот что мне по-настоящему нравится в твоем подполковнике, так это порода… Словом, порода - она и есть порода. С удовольствием родила бы от него сына!..
Однако все эти разговоры оставались в прошлом, а сейчас, посреди затянувшегося молчания, подполковник вдруг взглянул на часы и этим словно бы подстегнул Евдокимку:
- Скажите, вы, наверное, чувствуете себя неудобно от того, что у нас большая разница в возрасте?
Они прогуливались по едва приметной тропинке, ведущей через сад. Стараясь идти рядом с девушкой, начальник штаба как раз хотел перешагнуть через старый, исполосованный короедами, пень. Однако, услышав Евдокимкины слова, он так и замер, упираясь носком сапога в трухлявое корневище.
- Это хорошо, что ты спросила об этом. Особенно, что ты сама начала этот разговор, хотя должен был бы я. - Виктор достал портсигар, постучал мундштуком папиросы о его серебряную крышечку, но, передумав, нервно вложил табачное зелье на место. - Признаться честно, я только об этом и думаю.
- Права была Корнева, когда сказала: "Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет".
- Не одобряет, значит, что между нами, ну… такие отношения?
- Что вы?! Только и делает, что подбадривает, вас при этом всячески расхваливая.
- И к какому же выводу мы придем, юная леди?
- Наверное, к самому естественному: меньше думайте о своем возрасте, а больше обо мне.
Взобравшись на пень, подполковник вдруг запрокинул голову и на всю мощь своей луженой командирской глотки рассмеялся:
- Господи, а ведь ты права! Как только вспоминал о тебе, тут же ловил себя на мысли: "Ну что ты творишь?! Ведь это же совсем еще ребенок. Найди себе нормальную взрослую женщину".
- Так ведь я и есть - та самая, уже достаточно взрослая, нормальная женщина.
- Даже так?! - вновь пошел он рядом с Евдокимкой. Шаг у него был легкий, пружинистый, плечи почти не шевелились, словно на параде. - Одно могу отметить: со дня нашей последней встречи ты заметно повзрослела.
- И если учесть, что скоро мне исполнится восемнадцать… Кстати, в моем возрасте мама уже была замужем и даже вынашивала меня в утробе.
- Эт-то аргумент, - признал Гребенин. - Как я ни укорял себя по поводу твоего возраста, все равно мысленно возвращался к тебе, к твоему облику, к твоей улыбке. Неужели действительно судьба? - о судьбе подполковник не спросил, а как бы произнес, рассуждая вслух.
- Да конечно же судьба! - с подростковой убежденностью заверила его Евдокимка, невольно вызвав у офицера снисходительную, покровительственную улыбку. - Неужели вы все еще сомневаетесь в этом?
- Уже не сомневаюсь, госпитальер, - сдержанно, едва оголяя кончики ровных, удивительно белых зубов, улыбнулся Виктор.
4
Заводское предместье Днепропетровска встретило машину майора Гайдука массированной бомбежкой, кварталами чадящих руин и скопищем беженцев, которые почему-то устремлялись к центру города, словно там, под стенами "властных" учреждений, всех их способны были приютить и защитить.
Не рискуя окончательно увязнуть в этой, никакому регулированию не поддающейся людской трясине, особист сам сел за руль, поскольку немного знал весь город. На одном из перекрестков он ушел в сторону от магистральной дороги, пробился через какие-то закоулки, через опустевшую территорию эвакуированного завода и счастливым образом оказался перед КПП воинской части.
Полковник Яхонтов, только что назначенный командиром дивизии, встретил Дмитрия, на удивление, приветливо. Причем объяснение этому нашлось очень быстро: фамилия полковника Шербетова прозвучала для него, как пароль. В результате комдив не только предоставил майору возможность связаться с полковником по телефону, но и выписал для машины Гайдука пропуск на армейский понтонный мост (поскольку на обычном мосту царило вавилонское столпотворение). Он даже выделил Дмитрию своего офицера-интенданта для сопровождения, тому все равно нужно было попасть на левый берег Днепра.