7
Утром госпиталь подняли по тревоге и в спешном порядке стали готовить к эвакуации. В городе ощущалась нервозность, граничащая с паникой.
Поначалу никто не верил, будто немецкие танки так глубоко вклинились в оборону советских войск, что речь уже идет об их выходе к Днепру. Но к обеду в городе стали появляться беженцы из Покровки, поселка, расположенного буквально в тридцати километрах севернее города. Они-то и сообщали, что целая орда немецких танков, с солдатами на корпусах, словно бульдозерами, прошлась по ближайшим селам, устремляясь на восток. Причем в саму Покровку танкисты свои машины не вводили, в мелкие стычки с красноармейцами не вступали. Становилось ясно: немцы спешили к Днепру, чтобы, с ходу форсировав эту реку, обойти Запорожье, с его предприятиями и прочим потенциалом, с севера и северо-востока.
- Когда ж это наконец кончится?! - нервно прорычал начальник госпиталя, получивший приказ об эвакуации в присутствии Евдокимки и Корневой, и рванул кобуру так, словно намеревался пустить себе пулю в лоб или же самолично разобраться со всем германским воинством. Через некоторое время он застегивал кобуру, но снова ругался и рвал…
- Вот только кобуру оставь пока что в покое, - холодным, властным голосом остудила его Корнева. - До нее еще дойдет очередь, только чуть позже.
- Но как можно сворачивать госпиталь, если раненые все прибывают и прибывают?!
- Словно тебе это впервой, эскулап-капитан? Мы еще столько раз будем сворачиваться и разворачиваться, что этот случай тебе очень скоро забудется. Упустим время - окажемся в окружении, вот тогда и поймем, что такое настоящая война.
Слова медсестры подействовали. Зотенко проворчал: "Пожалуй, ты права: нельзя терять время", - и тут же отдал распоряжение готовить людей и транспорт к отходу.
Ни эскулап-капитан, ни в штабе дивизии пока что представления не имели о том, в каком именно городе или поселке найдут они очередное пристанище, но все с каким-то внутренним облегчением и надеждой твердили: "На этот раз перебросят за Днепр. Теперь уже - за Днепр!" Порой у Евдокимки создавалось впечатление, что и солдаты, и беженцы свято верили: их спасение - за Днепром. Причем спасение от всего - от немцев, от оккупации, от бесконечных отступлений, от самой войны. Понятие "за Днепром" в сознании множества людей приобретало значение некоего символа "земли обетованной", где их ждало спасение.
Всем остальным было проще: они снимались и уходили на восток налегке; или же спешили занять "заранее подготовленные позиции". А вот свернуть госпиталь, где полно тяжелораненых, формируя целые колонны из машин и подвод, и по пути разворачивая походные операционные, чтобы спасти тех, кого еще можно… Порой Евдокимке и самой хотелось по этому поводу "рвать кобуру" и, наверное, рвала бы, если бы таковая у нее имелась.
Настоящим спасением для госпиталя стало известие, что к вечеру на станцию ожидается прибытие санитарного эшелона. С помощью коменданта города Зотенко удалось "выбить" два вагона - из тех, с которыми в город прибывало пополнение. Самых тяжелых пациентов решено было разместить в них, под присмотром хирургической бригады и двух медсестер. Остальные спешно формировали обоз, где легкораненые, как обычно, превращались в подразделение охраны.
Неожиданно появился отец Евдокимки. Он буквально влетел на территорию госпиталя верхом на коне, в сопровождении двух кавалеристов, и криком "Где здесь санитарка Гайдук?!" умудрился всполошить значительную часть его обитателей.
- Гайдук, там тебя опять какой-то офицер ищет, - вбежала Вера в палату, в которой убирала Евдокимка.
- Какой еще офицер? Подполковник Гребенин?
- Причем тут подполковник? Этот пока еще в более скромном чине. Но видный такой, весь из себя…
- Тогда не понимаю, о ком ты, - начала приводить себя в порядок Евдокимка.
- Вот и я говорю: как это понимать? Какой офицер ни появится в окрестностях госпиталя, все ищут встречи с тобой, а бедную медсестру Корневу никто не замечает.
- Да это же мой отец! - выглянув в коридор, неуверенно как-то произнесла Евдокимка, распознав что-то очень родное в статной фигуре офицера.
Она попросту не поверила своим глазам. Лишь оказавшись в объятиях отца, девушка поняла, как истосковалась по нему, осознала, какое это счастье - встретить в омуте войны родную душу. Фразу: "Тебе что-нибудь известно о матери?" - они произнесли одновременно. И понимающе помолчали. Отец тут же пообещал, что, как только окажется в Запорожье, попытается разыскать своего брата, майора Дмитрия Гайдука; уж он-то должен что-либо знать о ее судьбе.
- Наверное, она писала тебе, да только почта сейчас вон как работает, - попыталась успокоить отца и себя Евдокимка. - Десятки тысяч людей одновременно с мест срываются, - и тут же представила Веру - старшую подругу, наставницу и самого надежного человека в госпитале.
Здороваясь, Вера, со странной для Евдокимки преданностью, посмотрела в глаза старшему лейтенанту. Она, кажется, даже задержала на какое-то время его руку.
- Вы уж тут присмотрите за моей Степной Воительницей, - попросил ее отец. - Помогите, в чем сможете.
- Именно этим я и занимаюсь с первого часа знакомства с вашей дочерью, товарищ старший лейтенант. Она у вас - стойкий оловянный солдатик.
- Она и в самом деле удивительный человечек, - расчувствовавшись, согласился с ней Николай Гайдук и, достав из прикрепленного к седлу подсумка небольшой сверток, вручил его Евдокимке. - Потом развернешь, потом, - стыдливо как-то попросил он, попридержав одной рукой руку дочери, а другой - снова прикасаясь к руке Корневой. - А мне пора. Наш полк только что переформировали и превратили в обычный пехотный. Стрелковый то есть. И я уже не полковой ветеринар, а командир роты!
- Это куда опаснее, - сочувственно покачала головой Евдокимка.
- Ничего, - растерянно улыбнулся отец. - Я вообще не обращал бы внимания на ужасы войны, если бы ни ежедневный страх по поводу твоей судьбы. Ложусь спать, поднимаюсь, иду в бой или пережидаю артобстрел - всегда с одной и той же мыслью: "Господи, только бы она уцелела!" Это невероятно тяжко осознавать, что дочь твоя - тоже на фронте.
- Считаете: осознавать, что она оказалась в немецком тылу, на оккупированной территории, было бы легче? - как можно деликатнее напомнила ему Корнева.
- Ты права, - не осталось незамеченным, как быстро отец перешел в обращении с Корневой на "ты". - Это было бы еще тягостнее, а главное, безысходнее.
- Наверное, жалеешь, что оказался вне своего ветеринарного поприща? - спросила Евдокимка, только бы как-то увести отца от разговора о себе.
- Да нет, просто однажды я понял, что во мне гибнет настоящий солдат, и сам попросился на передовую. Поначалу в штабе отказались рассматривать мою просьбу, слишком уж нужны были ветеринары. А затем вызвали и сказали: "Принимай роту, ветеринар. Нам вон людей добивать после боя приходится, а ты тут своих лошадей лечить собрался". Такая вот философия войны, - разволновавшись, он не сразу попал ногой в стремя, да и садился в седло без гусарской лихости - очевидно, сказывались возраст и отсутствие кавалерийского опыта.
- А как же теперь твоя кандидатская диссертация? - подалась к нему Евдокимка.
Едва спросив, дочь испугалась возможной неуместности сказанного. Она задала этот вопрос только для того, чтобы еще хоть на несколько мгновений задержать отца. К тому же Евдокимка помнила, что в последние месяцы до войны отец только и говорил что о своей диссертации по ветеринарной хирургии. Ради нее, сразу же после окончания заочного отделения сельхозинститута, он тут же поступил в аспирантуру.
Другое дело, что мать устремлений его не одобряла. Поездки на институтские сессии она еще кое-как терпела, хотя явно ревновала и к однокурсницам, и к преподавателям, и к самой столице. А вот увлечение кандидатской властная Серафима Акимовна считала непозволительным излишеством. Тем более что саму Серафиму собирались назначить заведующей районным отделом образования. И наверняка назначили бы, если бы в ход событий не вмешалась война.
- Скажи, пожалуйста, кому нужна диссертация о том, как дорезать больных лошадей?! - Серафима не считала необходимым сдерживать свой саркастический гнев.
- Сколько раз тебе объяснять, что научная работа моя - не о "дорезании больных лошадей"? Она - о хирургических методах их лечения. Ведь существуют же породистые кони, которых спасают всеми возможными методами; им проделывают сложнейшие операции. Неужели ты, женщина, считающая себя женой ветеринара, до сих пор не способна уловить различия в этих понятиях?
- А кто тебе сказал, что я считаю себя женой ветеринара? В мыслях ничего подобного не держала!
- А чьей же тогда… женой?
- Это не я должна считать себя женой ветеринара. Это ты, жалкий резник, должен считать себя мужем педагога, директора ведущей городской школы! А касательно твоей научной работы скажу без обиняков: каждому сельскому конюху известно, что, когда лошадь серьезно заболела, ее дорезают! - стояла на своем Серафима Акимовна. Как директор школы, она профессионально не способна была допустить, чтобы ее мнение кто-либо оспорил или подвергнул сомнениям. - А коли так, то при чем здесь научная работа? При чем твоя кандидатская диссертация?!
Несколько раз Евдокимка даже пыталась вмешиваться в их "диссертационные конфликты", но всякий раз получалось это неумело, а главное, приводило к нулевому результату. Серафима Акимовна пребывала в уверенности, что карьеру в их семье способна делать только она, поскольку это карьера, достойная их семьи.
Порой Евдокимке казалось, что день, когда отец сумеет защитить диссертацию, станет для его супруги самым черным днем и самым последним в их совместной жизни. К тому же для Евдокимки, как и для ее отца, уже не оставалось секретом, что Серафима Акимовна увлеклась двоюродным братом своего мужа. Причем настолько, что однажды Николай не выдержал и в присутствии дочери обронил: "Если ты решишь развестись, чтобы стать женой Дмитрия Гайдука, я возражать не стану. Такой шаг оказался бы спасительным для всех троих". Евдокимка ожидала, что мать высмеет его, но вместо этого услышала: "Только бы Дмитрий согласился, только бы поманил…" После этой словесной стычки девушка несколько дней прожила в состоянии шока.
Насколько все в отношениях родителей оказалось запущенным, дочь обнаружила через несколько дней - после того, как отец сумел-таки пройти через последний "кандидатский" экзамен. Вернувшись из города, он сразу же признался Евдокимке - ей, а не матери, - что уже получил приглашение поработать на кафедре академии. Правда, возникала проблема жилья, поскольку предоставить ему могли пока только комнату в общежитии.
- Вот пусть он эту комнату в общежитии сам и осваивает, ветеринар несчастный, - в сердцах выпалила мать, узнав о новости уже из уст Евдокимки. - Потому как нога моя туда не ступит.
- Знаешь, - сказала ей тогда Евдокимка, - порой мне кажется, что ты стыдишься профессии отца. Хотя как ветеринара его все уважают.
- А тебе не кажется! - осталась верной своей категоричности и безапелляционности Серафима. - Она бесит меня. И ветеринару нашему это хорошо известно.
- Но почему бесит? Профессия как профессия.
- Потому что еще в то время, когда он поступал в зооветеринарный техникум, я умоляла его не делать этого, а идти в медицинское училище, чтобы со временем стать нормальным, человеческим, а не скотским, хирургом. И когда он поступал в сельхозакадемию, тоже просила не делать этого. У него была возможность учиться в обычном медицинском институте. А теперь я готова выцарапать глаза каждому, кто посмеет бросить мне вслед: "Ветеринарша"!
- Наверное, поэтому в спину тебе, в большинстве случаев, бросают другое - "Атаманша".
- Потому что фамилия повстанческая - Гайдук. Однако это прозвище мне импонирует, поскольку отвечает сути моего характера.
8
Вопрос Евдокимки о научных изысканиях отца в самом деле мог бы показаться несвоевременным, однако девушка была приятно удивлена, услышав, как отец бодро объявил:
- А я и не отрекаюсь от кандидатской, - он с трудом развернул нетерпеливого буланого, спешившего присоединиться к своим боевым собратьям, уже бившим копытами у ворот больничной территории. - Только тема ее будет несколько иной, более актуальной.
- Почему? Ты отказался от темы, которая уже утверждена?
- Война многое переменила, - проговорил отец, озорно как-то подмигнув. - И мою тему тоже. Теперь она коснется развертывания госпиталей полевой ветеринарной хирургии в условиях боевых действий. Кстати, материала я уже успел собрать столько, - заговорщицки, вполголоса, сообщил он приблизившимся к нему девушкам, - что на две диссертации хватит. Дожить бы только до окончания войны.
- Вы обязательно доживете, - тут же выпалила Корнева, опережая какие-либо проявления чувств со стороны Евдокимки. - И защититесь.
- Вашими устами, Вера, да судьбу бы приворожить.
- Считайте, что уже. Кстати, мать моя была сельской знахаркой и колдуньей. Как и все прочие женщины из ее рода.
Когда всадники оставили территорию госпиталя, Евдокимка с грустью в голосе произнесла:
- А ведь он сказал неправду.
- Какую неправду? - насторожилась Корнева. - Что сменил тему или что стал командиром роты?
- Что в конечном итоге ему приказали стать этим командиром, лишив должности ветеринарного врача. Уверена: он упорно настаивал на своем праве стать настоящим, боевым, а не ветеринарным, офицером. Чтобы жена не стыдилась его.
Вера на несколько мгновений задумалась, потом пожала плечами:
- Это неправильно. В армии много всяческих профессий и должностей. Получается, что наш эскулап-капитан тоже ненастоящий офицер? По-твоему, тот, кто занимается ремонтом самолетов, танков или кораблей, - тоже должен стыдиться своей участи?
- Это не "по-моему", - с грустью заметила Евдокимка. - Я здесь вообще ни при чем. Просто, когда он появился в доме в офицерской форме и сказал, что будет служить ветеринарным врачом, мать ехидно заметила: "Ну, вот. Все остальные мужья вернутся с войны боевыми офицерами, а мой - ветеринаром".
- Жестокая она женщина, хоть и твоя мать.
- До жестокости, возможно, и не доходит, но слишком уж властная. Она ведь у нас - первая, везде и во всем.
- Понятно… А отец - просто ветеринар, влюбленный в лошадей и в свою работу. Вот только жена его этой профессии стыдится.
- Она хотела, чтобы он стал настоящим хирургом, человеческим… Впрочем, тебе все это не интересно.
Корнева не отозвалась на зов сестры-хозяйки Игнатьевны, проигнорировала комплимент "Верочка, вы, как всегда, бесподобны" престарелого холостяка стоматолога Зельмана, и только тогда произнесла:
- До этой встречи с твоим отцом действительно вряд ли было бы интересно. Что же касается судьбы твоего отца, то, хотя на войне загадывать не принято, но уж он-то в самом деле останется жив и станет доктором наук.
- Лучше признайся, что он тебе очень понравился, - благодушно укорила ее Евдокимка.
- Даже не пытаюсь скрывать.
Евдокимка удивленно взглянула на подругу, не желая верить, что слова эти услышала именно от нее.
- А как же эскулап-капитан?
Корнева несколько раз порывалась объяснить свое нынешнее отношение к Зотенко, но всякий раз обреченно махала рукой, отказываясь от этого намерения раньше, чем было произнесено хотя бы слово.
- Знаешь, чего не хватает таким людям, как твой отец, чтобы добиться в жизни всего, о чем они мечтают?
- Наверное, этого не знает никто.
- Напрасно ты так думаешь. На самом же деле ему не хватает женщины, которая бы видела в нем будущего ученого, профессора; женщины, способной восхищаться его успехами, им самим.
- Слушай, как же правильно ты все поняла! - широко открыла глаза от удивления Степная Воительница. - Даже мне самой помогла понять.
- Существует древняя, как мир, теория: каждый творец, каждый ученый несет свой крест таланта на Голгофу искусства или науки. Но, чтобы уверовать в это свое призвание, ему необходима непоколебимо верящая в него женщина, благодаря которой и зарождалась бы эта подвижническая романтика. Женщина, до конца верящая в талант своего избранника и благоговеющая перед его научным подвигом, его творческой судьбой. У поэтов такие женщины именуются музами. Так вот, перед тобой - почти идеальная муза, кому судьба все никак не решится подарить настоящего поэта.
В какую-то минуту Евдокимка вдруг поняла, что заслушалась - так искренне и артистично Корнева говорила. Она вообще заставила по-другому взглянуть на себя. Степной Воительнице даже в голову не приходило, что эта медсестра, казалось бы, лишенная чувственного сострадания и страха крови, способна на такое возвышенное понимание роли женщины, своей собственной роли в судьбе мужчины.
- Погоди, Вера, но ведь все, о чем ты только что говорила, касается поэтов, ну, еще художников, композиторов. А мой отец - всего лишь ветеринар.
- Неправда, он - ветеринарный врач, готовящийся защищать кандидатскую диссертацию. Будущий преподаватель, ученый, возможно, даже с мировым именем… Впрочем, если честно, старший лейтенант понравился мне сам по себе, независимо от того, станет ли ученым или нет. Однако между мною и твоим отцом стоит очень близкая, родная тебе женщина. Словом, не пристало нам говорить с тобой на эту тему…
9
Паузу Дмитрий Гайдук держал довольно долго; он хотел выяснить, какова же на самом деле реакция его командира на сообщение о дочери царского генерала Подвашецкого. Но полковник неподвижно смотрел на него, глаза в глаза, словно прикидывая, стоит ли лишать своего подчиненного еще и ефрейторского звания.
- Ты хоть подумал, прежде чем произнести то, что только что произнес? - наконец выговорил Шербетов.
- А что такого, особенного? Всего лишь констатировал.
- Но о какой генеральской фамилии идет речь?!
- Именно поэтому я и не торопился заявлять о ней в НКВД, - все же подстраховался Гайдук. - А сначала решил поговорить с вами.
- С энкавэдистами вопрос об этой твоей генеральской наследнице улаживать будут другие.
- Ну, вот. А думать над тем, как обойтись с таким "трофеем", как им распорядиться, нужно вместе.
- Откуда она взялась на нашей территории?
- Откуда ж ей взяться? Жила тут еще со времен Гражданской войны.
- Правду говори, Гайдук. Сам понимаешь, когда особисты возьмут её в оборот, как на духу все расскажет. Но потом уж и тебя привлекут.
- Я сам предложил ее кандидатуру. Какой смысл врать?
- То есть ее не забрасывали к нам по морю или на самолете?
- Говорю же, со времен Гражданской спокойно жила на Украине, учительствовала в известном вам Степногорске…
- И сумела убедить тебя, что приходится дочерью генерал-адъютанту императора Подвашецкому?
- Никаких сомнений быть не может. Она - дочь генерала, предстающая, ясное дело, под другой фамилией.
- Какой именно?
Гайдук замялся, однако полковник резко подстегнул его:
- Хватит играться в заговорщики, подполковник. Как имя этой женщины?
- Анна Жерми, - неохотно выдал свою последнюю тайну Гайдук. - Анна Альбертовна. Педагог.
- Жерми, говоришь? Фамилия на французский лад.