- Муж её, давно покойный, был "орусаченным", как она выражается, французом.
- Но она и сама, очевидно, пребывает в почтенном возрасте?
- В определенном, скажем так. Но выглядит моложаво и достаточно энергична. Кстати, в юности Жерми умудрилась пройти подготовку в английской - то есть наших нынешних союзников - разведывательно-диверсионной школе. Прекрасно владеет оружием, получила медицинскую и педагогическую подготовку, свободно общается на немецком, английском и французском языках…
Только теперь Гайдук обратил внимание, что полковник навалился на стол и, с широко открытым ртом, постепенно пододвигается к нему, словно собирается схватить его за грудки.
- И все же: как ты на нее вышел, ефрейтор Гайдук? Где она сейчас? Кроме тебя, еще кто-либо знает о ее существовании? Не тяни, не порть мне нервы.
- Кроме меня, никто, - подполковник счел возможным ответить пока что только на последний вопрос.
- И, до поры, никто не должен узнать!
- Сейчас она здесь, в городе, почти рядом с нами.
- Так ты наткнулся на нее уже здесь?
- Привез в кузове своей машины.
Шербетов подхватился, нервно прошелся до двери, зачем-то выглянул в приемную, словно опасался, что их подслушивают, и снова вернулся за стол.
- Ты хоть понимаешь, что, при удачном стечении обстоятельств, разработка этой твоей Жерми может вылиться в большую агентурную операцию?
- При удачном - это если командование одобрит нашу разработку Анны Жерми, а не станет подозревать нас в сотрудничестве с вражеской агенткой? Если оно поверит в перспективность работы с этой неординарной личностью.
- В самом деле - неординарной? Или это так, ради восхваления "товара"?
- Мне пришлось видеть ее в стычке с шайкой дезертиров. Хладнокровна, прекрасно владеет собой и оружием.
- Словом, разумное использование Жерми способно вылиться в масштабную операцию, которую назовем… - пощелкал он пальцами, ища название. Перед начальством он хотел предстать во всеоружии, с наброском плана вполне конкретной операции. - Кстати, как бы ее поэффектнее назвать?
- "Поцелуй Изиды". Выражение самой Жерми.
Полковник заторможенно уставился на Дмитрия, но, тут же преодолев себя, произнес:
- "Поцелуй Изиды", говоришь?
- Название не только эффектное, но еще и вполне оправданное.
- Изиды, Изиды… - полковник попытался вспомнить, что связано с этим, в общем-то, знакомым именем, но так и не смог. - Слышать, конечно, приходилось. Не спорю, звучит. Но ведь неминуемо спросят, что оно означает. Какой такой финтиклёш за ним вырисовывается?
- Это поцелуй, которым награждают на поле боя раненого, прежде чем удостоить его "выстрела милосердия".
- Впервые слышу о подобном ритуале. В какой такой армии он практиковался - уж не у римлян ли?
- У белогвардейцев так было заведено. Жерми знает об этом ритуале значительно больше, поскольку не раз прибегала к нему.
- Мне же слышать не приходилось, - задумчиво качнул головой Шербетов. - Ладно, принимается.
- Заодно и кодовая кличка у подполковника Подвашецкой вырисовывается - "Изида".
- Что, в самом деле… подполковника?!
- В самом… Личным приказом барона фон Врангеля, буквально в последний день своего правления…
- Это ж, за какие заслуги? Уж не палачом ли у него служила?
- Нет, что вы. Не того полета птица.
- Среди белых встречалось множество высокородных аристократов, однако родословные не мешали им зверствовать.
- К сожалению, любители зверствовать встречались по обе стороны фронта. Что же касается Жерми, то она служила инструктором разведшколы. Готовила контрразведчиков и диверсантов.
Полковник откинулся в кресле и несколько мгновений бездумно смотрел в пространство рядом с Гайдуком.
- Тогда получается, что готовить ее особенно не придется?
- Наоборот, она сама может выступать в роли инструктора. Ведь известно же, что многие германские диверсанты и разведчики набраны из белоэмигрантской среды. И кто, лучше нее, способен подготовить к работе с ними? Тем более что среди русской агентуры абвера может оказаться немало ее бывших курсантов и сослуживцев.
- А что? Это ход, - признал полковник. - Стратегически мыслишь, Гайдук. Уже чувствую, что заваривается нечто серьезное! Хотя… такое впечатление, будто какой-то рассказ из истории "беляков" читаю. Но, если все это действительно не сон и не бред…
- Это жесточайшая реальность, - заверил его Гайдук.
- В таком случае с анкетой Изиды и с ее личным заявлением о сотрудничестве я и полечу в Москву. Что из этого всего получится, сказать пока что трудно, зато не с пустыми руками…
Кто-то сунулся к полковнику в кабинет, однако тот выставил посетителя за дверь и, откинувшись на спинку кресла, потребовал:
- А теперь снова об Изиде, только все по порядку, до мелочей и как на исповеди…
10
Город госпитальная колонна оставляла уже на закате солнца, после очередного налета немецкой авиации. Капитан Зотенко планировал вывести ее следующим утром, однако дежурный по гарнизонной комендатуре, куда он с трудом сумел дозвониться, посоветовал ему "рвать подметки" как можно скорее, потому что утром дороги к Днепру уже могут быть окончательно перерезаны. "И потом, - сказал дежурный, - учтите, что по ночам немецкая авиация, как правило, не зверствует. А значит, километров тридцать, более или менее спокойных, подарит".
В этот раз охрана колонны состояла из девяти выздоравливающих пациентов госпиталя, и Евдокимки, которая, уже по традиции, ехала на последней, крытой машине, доверху заваленной тюками с бельем. И хотя старшей в машине снова была назначена Вера Корнева, однако та перебралась к Евдокимке в кузов, а в кабинку, для солидности и усиления боевой мощи, усадили какого-то раненного в предплечье младшего лейтенанта, вчера только прооперированного. "На тот случай, если машина вновь отстанет или подвергнется нападению, - объяснил Зотенко. - Все-таки боевой офицер, и при оружии".
Поскольку остальные раненые были отправлены в тыл санитарным поездом, сборы оказались недолгими, и колонна, состоящая из пяти машин и восьми повозок, двигалась почти налегке. Госпитальерам повезло, потому что сразу за городом они пристроились к какой-то армейской тыловой колонне, поэтому двигаться стало веселее, а главное, в случае нападения немцев, легче было бы обороняться.
К тому же выяснилось, что армейские тыловики нацелились на переправу, наведенную в районе острова Хортицы. От офицера, сообщившего об этом, госпитальеры также узнали, что переправа эта неплохо прикрывается зенитками и даже авиацией, а сам остров, довольно большой по площади, значительно сокращает водный путь и используется в качестве перевалочной базы.
Причем говорливость старшего лейтенанта явно стимулировалась тем, что ему приглянулась Вера Корнева. Да так, что Евдокимка даже начала по-своему ревновать: ведь всего несколько часов назад та возвышенно говорила об увлеченности ее отцом. И вообще она привыкла к тому, что основное внимание Корнева уделяет ей, поэтому вторжение в их дружбу любого постороннего вызывало у нее внутренний протест.
Поскольку во всех колоннах машины шли вперемешку с подводами, то тащился весь этот караван медленно, то и дело, застревая в пробках, а следовательно, взрываясь руганью и проклятиями. Но Евдокимка уже успела привыкнуть и к кочевой жизни, и к терпкому запаху стираного белья, настоянному на йоде, лекарствах, хозяйственном мыле, и еще чем-то таком, сугубо больничном, чем неминуемо наполнялась ее машина.
Их грузовик держался замыкающим. Позади, на значительном расстоянии, двигались лишь беженцы, впряженные в тачки с домашним скарбом.
Устроившись между тюками, Евдокимка выложила на один из них карабин, приготовила две гранаты, конфискованные у кого-то из раненых, и две запасные обоймы. Она хорошо помнила бой на окраине Степногорска и теперь, как закаленный боец, чувствовала себя последним и единственным защитником всех госпитальеров. Корневу, раненого младшего лейтенанта и даже водителя - солидного дяденьку с седеющими кончиками усов - она в расчет не принимала. Опыт нападения десантников у Степногорска подсказывал, что рассчитывать она должна только на свой карабин и собственную меткость.
Нет, встречи с ними она уже не боялась, а вот налеты авиации все еще вызывали у нее почти панический страх. Смерть от бомбы она считала совершенно бессмысленной. В обычном бою все-таки можно отстреливаться, сопротивляться; там хоть что-то зависело от ее меткости и храбрости. А во время бомбардировки она чувствовала себя жалкой и совершенно беззащитной. Евдокимка уже знала, что в современных войнах стороны должны придерживаться определенных правил, которые называются "законами войны" - скажем, в отношении к военнопленным, к медикам и журналистам… Так вот, будь ее воля, она ввела бы священное требование: летчики воюют только с летчиками, и только в небе, не имея права нападать на наземные войска, особенно вот на такие беззащитные колонны.
Когда она поделилась этим суровым соображением с Корневой, та, уже пребывая в полусонном состоянии, иронично проворчала:
- Ну, ты, последний рыцарь последней войны. Тебя забыли спросить, кому, где и как сражаться. Особенно страдают от этого неведения германцы.
- Но признай, что такие войны были бы справедливее.
- Как только ты произнесла слово "война", о жалости и справедливости тут же забудь. Это не мои слова, это один полковник сказал. Мудрый мужик. Жаль, что во время третьей операции скончался прямо под скальпелем.
Они отогнали двух подростков, которые, ухватившись за борт, попытались пиратским способом захватить их кузов, после чего Корнева вдруг, прерывая тему разговора, неожиданно произнесла:
- Как только определимся с развертыванием госпиталя, надо бы написать письмо твоему отцу. Насколько я поняла, до сих пор ни одной весточки ты ему не посылала.
- Как и он мне. О письмах мы даже не договаривались. Считали, что все время будем находиться недалеко друг от друга.
- Легкомысленные вы люди. Если не против, давай напишем ему вместе. Причем писать могу я, но чтобы от твоего имени тоже.
Евдокимке нетрудно было догадаться, что за этим предложением скрывается коварная женская хитрость. Однако, немного поколебавшись, она согласилась - уверенная, что мать ему тоже не пишет; эти двое людей давно существуют как бы каждый сам по себе. Получать в промежутке между боями письма от дочери и своей новой знакомой отец будет рад - тут и сомневаться нечего. Ну а после войны пусть они в этих своих треугольниках сами разбираются.
Корнева предложила ей поспать, чтобы затем, под утро, сменить ее на "лежачем" посту, и Евдокимка, радостно согласившись, тут же уснула…
Проснулась она от воя моторов, взрыва бомб и жуткой тряски.
- От машины! Всем - от машины! - раздался хриплоголосый крик младшего лейтенанта, уже успевшего на ходу выскочить из кабины и убегавшего в поле.
В ту же минуту грузовик, который водитель попытался увести подальше от колонны, застрял в какой-то выбоине, благодаря чему Евдокимка буквально выпала из его кузова. Вслед за ней неуклюже выбралась и Корнева.
Устремившись вслед за офицером к ближайшему оврагу, Степная Воительница заметила с возвышенности огромный изгиб реки да серый скалистый островок у берега и поняла, что они уже у Днепра.
- Почему же ты не разбудила меня в полночь, как договаривались? - укорила она медсестру, падая рядом с ней на вершину глинистого склона.
Вера проследила за тем, как пикируя, немецкие пилоты начали бомбить расползавшуюся во все стороны колонну и как откуда-то из речного прибрежья по самолетам ударили русские зенитки, и лишь после этого, в промежутке между взрывами, призналась:
- Жалко стало. Тем более что к нам пристегнулись еще какие-то машины, и мы оказались не в конце колонны, а в ее глубине. А потом и сама, тетеря сонная, уснула.
- Да… Мы с тобой - еще те часовые!
- Зато выспались. И главное, что мы уже у самого Днепра. Где-то неподалеку должна быть переправа. Как ее там называли?
- Говорят, сама переправа проходит по южной оконечности острова Хортица, - уточнил младший лейтенант, залегший неподалеку. До этого он приказным тоном пытался заставить водителя тоже покинуть машину, но тот, очевидно, решил, что если уж суждено погибнуть, то вместе с грузовиком, и, открыв дверцу кабины, продолжал попытки задним ходом вывести его на равнину. - Если только удастся дотянуть до этой переправы.
* * *
Что скрывается за этим "если", Евдокимка поняла чуть позже - когда с помощью солдат маршевой роты, отправлявшейся на передовую, им с трудом удалось вытолкать машину на дорогу и буквально втиснуть ее в колонну войск и беженцев.
Они еще трижды попадали под бомбежку, от чего не спасали ни зенитки, ни те несколько истребителей, которые, неся потери, пытались прикрывать колонну с воздуха, где преимущество немцев по-прежнему оставалось неоспоримым. На самой переправе саперы жертвенно восстанавливали понтонные и наплавные деревянные части или же заменяли их запасными прямо под вражескими бомбами. До острова их экипаж добраться все же сумел, но во время налета осколок повредил мотор грузовика. Тюки с госпитальным бельем пришлось срочно распихивать по уцелевшим повозкам и уже вместе с ними переправляться через левый рукав реки.
На наплавной мост Евдокимка уже вступала с каким-то странным предчувствием, которое обычно предшествует самому страшному, что может произойти с человеком на войне. Она переживала то душевное состояние, когда чувство самосохранения требовало оставаться на острове, забиться под один из прибрежных скальных выступов, чтобы дождаться там ночи и таким образом уцелеть, во что бы то ни стало - уцелеть. Однако приказ, чувство долга и солдатского товарищества вынуждали ее снова окунаться в самый ад, где полуразрушенные повозки люди сталкивали в воду вместе с лошадьми; где офицеры яростно шли друг на друга с пистолетами в руках, а стоны раненых заглушались отборным солдатским матом и где осколки сбитых самолетов усеивали обочины переправы вместе с осколками бомб, щепками и мощными "султанами" холодной речной воды.
Последнее, что Евдокимке запомнилось на переправе, - это как эскулап-капитан вырвал из ее руки уздечку впряженной лошади и, схватив за предплечье, толкнул вперед.
- На берег, - как-то страшно тараща глаза, орал он ей, как оглушенной, на ухо. - Кончай бузу! Приближается новая волна самолетов, давай скорее на берег! Подводу дотянут и без тебя, - гнал он ее по кромке переправы вслед за Верой Корневой.
Когда до спасительного берега оставалось буквально несколько шагов, какая-то сила вырвала ее из солдатской массы и, раскроив болью плечо, швырнула на каменистое мелководье…
11
Выслушивая подполковника, Шербетов уже по ходу делал себе кое-какие пометки, готовясь к встрече с Анной Жерми.
- То, что в свое время Жерми инструктировала белогвардейских контрразведчиков и что она приходится дочерью Подвашецкому, делает ее неоценимой, - подытожил полковник. - Причем независимо от того, каким образом командование решит использовать ее: то ли в разведшколе, то ли в агентурной работе за рубежом. Сегодня же доложу о ней и попрошу разрешения доставить в Москву. Не исключено, что тебе, как ее первооткрывателю и поручителю, придется лететь вместе с нами.
- Если учесть, что судьба поручителя всегда сродни судьбе заложника…
- Ты правильно понимаешь и ситуацию, и меру ответственности, подполковник. Сейчас же садись в мою машину и, не позже чем через час, доставь свою Жерми в этот кабинет. Прежде чем докладывать командованию, я должен увидеть эту женщину и задать ей несколько вопросов.
Найти Анну оказалось несложно. Она прохаживалась у канцелярии госпиталя, куда ее вызвал лейтенант из особого отдела, очень уж ему фамилия новой медсестры показалась странной. Особист этот уже сидел у начальника госпиталя, расспрашивая о том, каким образом сотрудница попала в его часть. Сама Жерми, в ожидании беседы, оставалась высокомерно хладнокровной, и даже не курила.
- Да ты не волнуйся, сейчас все уладим, - молвил Гайдук, узнав, в чем дело.
- Когда надо мной нависает опасность, я всегда становлюсь максимально собранной, - Жерми продемонстрировала свое олимпийское спокойствие.
- Молодец. Мне бы твою выдержку.
- Еще выработаешь, майор.
- Уже подполковник.
- Вот видишь, какой неожиданный взлет. И это - при твоей-то несдержанности.
Войдя в кабинет, Гайдук тут же представился, предъявив начальнику госпиталя удостоверение, и поинтересовался, что тут происходит.
- Да вот, лейтенанта насторожила фамилия моей новой фельдшерицы Жерми.
- Что, в самом деле? - уточнил Гайдук у скелетообразного лейтенанта-очкарика с цыплячьей шеей.
- Жерми Анна Альбертовна… Согласитесь, товарищ подполковник…
Гайдук окатил его сочувственным взглядом (и как только людей с подобными физическими данными принимают в особый отдел?) и нравоучительно поинтересовался:
- Неужели вы всерьез полагаете, что немцы засылали бы к нам в тыл агента с такой фамилией и таким отчеством?
- А почему бы и нет?
- В таком случае мой вам совет, лейтенант: впредь ищите в этом городе агента абвера с документами, выписанными на имя Геббельс Марты Гансовны. Тогда уж точно не ошибетесь.
Если бы лейтенант способен был багроветь, он наверняка побагровел бы, но единственным проявлением досады его стала побледневшая переносица. Впрочем, его реакция уже не интересовала Дмитрия Гайдука. Когда он сообщил начальнику медсанчасти, что забирает Жерми, тот благодарно развел руками:
- Пожалуйста, пожалуйста. Судя по всему, женщина она - добрейшей души и высокого образования, - однако за этой любезностью явственно слышались слова: "Забирай ее, куда угодно! Только поскорее! Не хватало еще, чтобы моими сотрудниками занимались особисты".
- Жестко вы с ним, я слышала. И мельком видела этого лейтенанта. Не стоит быть психологом, чтобы определить, что человек он - желчный и злопамятный.
- Считаете, к нему следовало бы применить ритуал Изиды?
- Если будет наглеть, то… все может быть.
- Тем более мне следовало спасти вас. И от него, и от вас самой.
- Если считать спасением передачу меня из рук одного энкавэдиста в руки другого… - невозмутимо пожала плечами Жерми.
- Умеете же вы быть признательной, Анна Альбертовна.
- Впрочем, заинтересовалась мной, полагаю, все же не НКВД, а военная разведка? - вопросительно взглянула она на подполковника.
Гайдук многозначительно промолчал, понимая, в какой омут проверок ввергает женщину, в свое время подарившую ему немало умопомрачительных ночей.
- Несколько слов о полковнике, который будет беседовать со мной…
- Почему ты решила, что беседовать станет именно полковник?
- Потому что организовать мне встречу с вашим генералом вы не в состоянии. К тому же слишком рано.
- С логикой у вас все в порядке…
- Она у меня подобна "поцелую Изиды"… - вежливо улыбнулась Жерми. - Мне это свойственно.
К появлению в его кабинете женщины такой красоты полковник явно оказался не готов. Вместо того чтобы тут же предложить Анне стул, он стоял и смотрел на нее, как на ожившую Нефертити. Подполковник не мог вспомнить, женат ли Шербетов, поскольку тот сам о своих семейных делах речи никогда не заводил.