Все чувства, какие Гайдук когда-то питал по отношению к Анне, давно остыли. Сдержанная в отношениях с любым мужчиной, Жерми, очевидно, не принадлежала к особам, способным подпитывать нежные чувства влюбленного в нее ухажера. В лучшем случае Анна позволяла любить себя, твердо уверовав, что страсть любого мужчины способна распалить после первых же страстных ночей, во время которых она всегда поражала очередного любовника своей неутомимостью и сексуальной ненасытностью.
Словом, теперь Дмитрий не только не пытался ревновать ее, но и, наоборот, ощущал некую гордость за то, что сумел удивить полковника. По существу, он гордился знакомством с такой женщиной. И даже в том, что сегодня он, словно благодетель, преподносил эту красавицу Шербетову, просматривался некий кураж: наслаждайся лицезрением ее, полковник, и помни мою щедрость!
Гайдук уже намеревался оставить их вдвоем, однако полковник осадил его:
- Оставайтесь, подполковник, - и движением руки указал женщине на стул. - Важно, чтобы вы присутствовали при разговоре.
- Вряд ли он услышит что-либо новое для себя, - сдержанно отреагировала на это предложение Жерми. - Да и вы тоже.
Шербетов попытался задать несколько вопросов, однако разговор не заладился. Уловив это, Жерми покровительственно улыбнулась:
- Давайте договоримся, господа, что наша встреча продолжится таким образом: я кратко, с предельной содержательностью, расскажу о себе, а затем отвечу на ваши вопросы.
Полковник исподлобья взглянул на Гайдука и тут же решительно кивнул:
- Предложение принимается.
- Но, прежде чем приступить к повествованию, хочу в присутствии вас обоих заявить… Первое: я согласна участвовать в борьбе с германцами, независимо от того, какой способ этой борьбы мне предложат. Поэтому не старайтесь ловить меня на каких-то неточностях и утомлять самих себя недоверием. Второе: дайте слово офицеров - если почувствуете в переговорах с командованием, что что-то пошло не так или меня как врага народа решили поставить к стенке, - наберитесь мужества и порядочности предупредить об этом.
- Не слишком ли жесткие условия, госпожа Жерми?
- Они одновременно и жесткие, и деликатные. Как и ваше предложение, господин полковник.
- Но это - условия вашей службы Родине, собственно. Условия вашего искупления.
- Искупления чего? Вины? Перед кем? Почему вы решили, что я чем-то провинилась перед своим Отечеством, причем настолько, что требуется искупление? Впрочем, нет смысла отвлекаться от той цели, ради которой мы собрались.
- Справедливое замечание, - примиряюще проговорил Гайдук. - Однако же нам не стоит обращаться друг к другу, прибегая к старорежимным "госпожа", "господин", дабы это не превратилось в пагубную привычку.
- Не волнуйтесь. Ни уходить в подполье, ни бежать к германцам я не стану, - невозмутимо восприняла Жерми слова Дмитрия. - Предупреждение, о котором я говорила, понадобится мне только с одной целью - чтобы я могла достойно, как подобает офицеру и аристократке, уйти из жизни. Так что? Такое понятие, как "слово офицера", вам, товарищ полковник, еще не чуждо? - сделала она ударение на слове "товарищ".
Контрразведчики бегло переглянулись, и полковник снова кивнул:
- Тоже принимается.
- Но ваше согласие - это еще не "слово офицера".
- Слово офицера, - без энтузиазма подтвердил Шербетов.
Подполковник тут же последовал его примеру.
- Поскольку меня сразу же обезоружат, кто-то из вас должен позаботиться о том, чтобы снабдить меня любым стволом с одним патроном. Терпеть не могу висельников и людей, наслаждающихся вскрытием собственных вен.
- Уверен, что до подобных крайностей дело не дойдет; думаю, ваш опыт и патриотизм командованием будут учтены, - прибег к размышлениям вслух полковник.
- Вот неубедительно как-то вы все это говорите… - все с той же холодной покровительственностью улыбнулась Жерми, словно только что удостоила Шербетова своим незабвенным "поцелуем Изиды".
12
Госпиталь расположился на невысоком плато. С одной стороны к нему подступала выжженная осенняя степь, с другой - вечно штормящий, всеми ветрами пронизываемый залив Азовского моря.
Две шеренги выздоравливающих, а значит, подлежащих возвращению в действующую армию, выстроились на небольшом плацу, который в лучшие времена служил спортплощадкой санатория флотского комсостава, а в нынешние, госпитальные - местом ритуального прощания с умершими офицерами. Здесь же представители различных частей набирали для себя основательно обстрелянное пополнение.
Формально все построенные сегодня на плацу уже числились выписанными из госпиталя и причисленными к запасному полку, формировавшемуся на окраине поселка из таких же, как они. Но поскольку полк еще только начинал обустраиваться, подлаживая под свое существование складские помещения и домики базы отдыха, а бойцы требовались фронту немедленно, то очередную волну выздоравливающих даже не стали переводить в казармы, ибо размещать их пока что было негде. Наоборот, их только что перебросили на госпитальный плац.
Сжалившись над молоденькой Гайдук, прошедшей через две сложные операции и четырехнедельное лечение, главврач Христина Нерубай - грудастая, с рыжеватыми усиками над бледными губами, не замеченная в сердобольности - угрюмо изрекла:
- За то, голуба моя невенчанная, что годок себе внаглую приписала, и, природы не спросясь, подалась на фронт, война тебя, будем считать, уже наказала.
- Не меня же одну, вон сколько их! - попыталась оправдать свое госпитальное прозябание Степная Воительница, не уловив сути затравки к разговору.
Но, даже не взглянув на девушку, главврач пропустила ее слова мимо ушей:
- …Так что теперь, голуба моя, есть все основания комиссовать тебя из войсковых рядов с надлежащей инвалидностью, а значит, со всем, по этому случаю полагающимся довольствием и почетом, - она прямо в лицо дымила сидящей напротив нее Евдокимке. Самокрутки свои главврач наполняла не обычной солдатской махоркой, а каким-то едким, и, в понимании Гайдук, дурно пахнущим самосадом. - Тем более что и ефрейтора тебе вон присвоили. Чуть ли не в младшие командиры выбилась…
- Да вы что, товарищ подполковник?! - подхватилась Евдокия. - Зачем меня комиссовать? Какая еще инвалидность?! Я что, без руки или без ноги осталась?!
Главврач даже чуть-чуть приподнялась, словно бы усомнилась, действительно ли все названные части тела у раненой наличествуют, и, окинув ладную фигуру семнадцатилетней, "под ноль" стриженной красавицы, - тоже, как выяснилось, из казачек - демонстративно повела мощными плечами:
- Спасти тебя, дуру, хочу. Прежде чем ты без основного органа своего останешься, - выдержала паузу и только тогда, ехидно осклабившись, уточнила: - Без головы то есть. А не без того, о чем ты скабрезно подумала, голуба моя.
- И в санитарки госпитальные меня не нужно, как мне уже предлагали, - упредила Евдокия (к армейской беспардонности она уже понемногу стала привыкать). - Пусть, как всех, на фронт пошлют; в нашем госпитале знают, как я стреляю.
Главврач поморщилась, покачала массивной, в парике, головой:
- И пошлют, голуба моя невенчанная, - проворчала она, оставляя в госпитальном "деле" выздоравливающей Гайдук какие-то медицинские пометки. - Двух дней не пройдет, как пошлют… Кстати, госпиталь твой почти весь там, на днепровской переправе, и полег. Тебя чудом спасли. Благодаря главврачу вашему, капитану Зотенко - к слову сказать, моему бывшему стажеру.
О гибели на днепровской переправе почти всего госпитального обоза Евдокимка уже знала из письма Веры Корневой. Как знала и о том, что они с сестрой-хозяйкой Игнатьевной выловили ее на мелководье почти утопленницей и вместе с Зотенко увезли на единственной уцелевшей машине. К отходящему эвакогоспитальному эшелону, начальником которого оказалась Христина Нерубай, капитан уже пробивался с пистолетом в руке и криком: "Прекратить бузу! Дорогу носилкам! Перестреляю, к чертям собачьим!"
Теперь они, все пятеро уцелевших "полевых госпитальеров", служили в медсанбате, под командованием все того же Зотенко. От каждого из них девушка получила по письму; и ничего, что написаны они оказались в один день, одной и той же рукой - Веры Корневой.
* * *
"Покупатели", как здесь именовали гонцов за пополнением, прибыли на третьи сутки. И вот теперь, обмундированная с иголочки, сугубо по-мужски, Евдокия Гайдук стояла на осеннем ветру, в большой сводной шеренге бывших пациентов госпиталя и расположенного неподалеку медсанбата и ждала своей участи.
Прежде всего находили своего "покупателя" те, кто уже служил в авиации, артиллерии и в танковых войсках, а также те, кто, по мирной профессии своей, числился в шоферах или трактористах. И только коренастый меднолицый капитан-лейтенант, занимающийся формированием десантного батальона морской пехоты, всякого из них осматривал с той снисходительной улыбочкой на лице, в которой явственно читалось: "Да такого я бы и не взял! Таких вон среди призывников навалом!"
Наконец, представитель местного военкомата, кавказец, с трудом разбиравшийся даже с помощью рукописного списка в славянских фамилиях и напропалую путавшийся в именах, объявил:
- Ефрейтор Гайдук! - и тут же в очередной раз запнулся на имени: - "Евдок.". Что за имя такое, слушай, "Евдок."? - обратился он к стоявшему рядом майору-танкисту. - Никогда не слышал. Писаки чертовы, вах! Кто так пишет: "Евдок.", "Никол."?!
Однако морской пехотинец, уже заметив, как названный боец, на кого он еще раньше обратил внимание, качнулся в строю и ступил два шага вперед, упредил замявшегося майора:
- Евдоким это значит, если по-людски, а не сокращенно… Этого я, кажется, беру, - и тут же, отходя чуть в сторонку, чтобы получить возможность поговорить с бойцом, зычным командирским басом скомандовал: - Гайдук Евдоким Николаевич - ко мне!.. Где служил? - окинул капитан-лейтенант рослую, плечистую фигуру ефрейтора, с новенькой нашивкой "за ранение" на гимнастерке.
Сообразив, что ее принимают за мужчину, Евдокимка решила не разочаровывать морского пехотинца, и, стараясь придать своему голосу солидности - благо после простуды тот звучал хрипловато, - ответила:
- Санитаром, товарищ капитан-лейтенант. А заодно - в охране госпиталя.
- Где принимал боевое крещение?
- В районе Степногорска. Участвовал в уничтожении немецких воздушного и танкового десантов как строевой солдат, - чего-чего, а терминов армейских здесь, в госпитале, Евдокимка нахвататься успела.
- Что вражеских десантников истреблял - это по-нашему. Говорят, вермахт готовит их основательно. Ну а самому в тельняшке десантника повоевать что - парус гнилой?
- Да я соглас… Словом, согласен я, - лишь на последнем выдохе успела Евдокимка сдержаться и этим не выдать себя, а значит, не загубить на корню свою удачу.
- Батальон, повторяю, десантный, а потому сугубо добровольческий, - уже записывал ее фамилию в командирский блокнот капитан-лейтенант. - Отсюда - известный тебе вопрос…
- Я согласен служить в десантном батальоне морской пехоты, товарищ капитан! - неумело приложила она руку к пилотке, молодцевато сидевшей на ее большой, крутолобой голове.
- Вот это уже мужской разговор! - пробасил моряк с таким облегчением, словно для этого ему пришлось долго уговаривать бойца. - Только не "капитан", а "капитан-лейтенант". Комбат Кор-рягин, если уж для всеобщего знакомства. Морской устав знать надо, салага, - все с той же снисходительностью поправил моряк и тут же метнулся к военкому, просеивать остающихся "некупленными".
13
Последних своих десантников Корягин подбирал уже под вой "мессершмитов", налетевших на караван судов, идущих под прикрытием бронекатеров в сторону Керченского пролива. В эту же схватку вступили и береговые зенитки, расположенные метрах в трехстах западнее госпиталя и обязанные прикрывать его.
На виду у госпитальеров разгоралось настоящее сражение, их шеренги пришлось тут же рассредоточить, но капитан-лейтенант все же умудрился отобрать полтора десятка крепких парней, в основном из бывших военных и гражданских моряков. Напоследок он присовокупил к ним тройку жилистых сельских ребят, да пару бойцов из милицейского отряда, получивших свои пули в схватке с группой дезертиров.
Оказавшись в одной команде с ними, Евдокия поневоле съежилась: "Господи, что ж я буду делать рядом с этими крепышами во время высадки десанта или в рукопашном бою?! Первый же бой окажется для меня последним! Но еще позорнее будет, если эти коновалы вдруг обнаружат, что я не парень, а девка… Добро бы всерьез не поглумились, да целым табуном".
Исключительно для успокоения нервов она порылась в санитарной сумке, спрятанной в вещмешок и, достав оттуда кинжал барона, засунула его за голенище. Там же, в санитарной сумке, находился и трофейный пистолет - к счастью, никто в ее вещах, хранившихся в госпитальной каптерке, не похозяйничал.
- Гайдук! - прервал ее душевные стенания Корягин, случайно заметивший эти приготовления. - Что это за нож у тебя за голенищем?
Отбомбив, немцы улетели, не потеряв ни одной машины. Корабельный конвой тоже уходил на юго-запад без особых потерь. Теперь оставалось лишь дождаться батальонного грузовика, который уехал куда-то на заправку.
Заметив, что интерес у Корягина непраздный, Евдокия победно осмотрела сгрудившихся вокруг них морских пехотинцев и выхватила ритуальный клинок барона фон Штубера. Держа кинжал за кончик лезвия, чтобы все могли полюбоваться красотой рукоятки, она торжественно протянула его командиру.
- Как видите, это трофейный кинжал; у убитого мною диверсанта занял, - приврала Евдокия. - Перед смертью он даже успел представиться.
- Галантным оказался? - въедливо уточнил комбат.
- Поскольку он появился в составе десанта переодетым красноармейцем, то я поинтересовался, кто он такой, - Гайдук старательно следила за тем, чтобы не проговориться о себе в женском роде. - Признался, что является обер-лейтенантом, бароном фон Штубером, кстати…
- И что, барон этот вот так вот взял и подарил тебе кинжал? - спросил Таргасов, из бывших военных моряков.
- А что ему еще оставалось делать, раненому да в плену?
- А мне пока что ни одного немца - чтобы так, вблизи - видеть не приходилось. Я ведь на тральщике ходил, - посетовал Таргасов.
- Специально приведу тебе одного, - пообещала Евдокимка. - И даже разрешу потрогать собственными руками.
Таргасов - широкоплечий, но слишком исхудавший, кожа да кости, парень лет двадцати пяти, хотел что-то ответить, однако капитан-лейтенант сурово одернул его:
- Не твоя вахта сейчас, салага. Не тебя слушают, дай человеку сказать.
- Барон сообщил, что это - "кинжал викинга", родовое ритуальное оружие, с которым уходили на войну его предки. А потом заявил, что вручает его мне, в признание моей храбрости.
- Неужели так и сказал? - не удержался Таргасов. - Ну, о храбрости твоей? Немец все-таки.
- Так ведь аристократ. Предки рыцарями были. Очевидно, придерживался традиции.
- Странно все же. Фашист…
К счастью, всего пятеро бойцов из группы лечились в других полевых госпиталях, иначе ефрейтору Евдокиму Гайдуку небо с овчинку бы показалось. Женская же палата их госпиталя находилась в отдельном корпусе, в дальнем конце территории, и праздношатающихся мужчин бдительные дежурные туда не пропускали.
Таргасов оказался одним из этой пятерки, но именно он как-то слишком уж пристально присматривался к Степной Воительнице. Понятно, это настораживало Евдокимку; она опасалась, что парень давно приметил ее.
- Как знаешь, - отрубила Евдокимка. - Сам барон подтвердить мои слова уже не сможет, поэтому придется поверить мне на слово. Кстати, в его документах действительно оказался титул барона.
- Значит, одним аристократом стало меньше, все какая-никакая помощь мировой революции… Работа, однако, знатная и, судя по всему, старинная, - комбат прошелся оценивающим взглядом по родовому оружию фон Штубера.
Степная Воительница в это время подумала: "Не дай бог, в районе действий батальона возникнет "старший лейтенант Волков". Если мой миф о плененном бароне фон Штубере развеется - мне конец! Ведь развеется он вместе с легендой о бравом ефрейторе Евдокиме Гайдуке".
- Извините, для меня этот кинжал - что-то вроде реликвии. Память о первом бое, - вдруг занервничала Степная Воительница и вежливо, но жестко изъяла оружие из руки офицера. - В следующем бою попытаюсь такой же добыть для вас…
- Не трави якорь, салага. Все, что потребуется, комбат Кор-рягин и без посторонней помощи добудет. Кстати, насколько я понял, ты владеешь немецким?
- Мать - учительница немецкого, отец - офицер, и тоже неплохо "шпрехает", так что, хочешь не хочешь, а…
- И шьо я слышу? - неожиданно процедил сквозь зубы доселе молчавший мужичок лет тридцати пяти, которого во время переклички капитан-лейтенант назвал Аркашиным - единственный из всех, у кого под расстегнутой гимнастеркой просматривалась тельняшка - выцветшая и почти до дыр застиранная. - Среди нас офицерско-учительский сынок затесался…
Евдокимка обратила на него внимание еще до построения перед "покупателями". Стоя в кругу сухопутных новобранцев, он артистично рвал на себе тельняшку, приговаривая: "Я - хлопец из Голой Пристани, где рождаются лучшие моряки Азовского и Черного морей".
- Ты только одессита из себя не строй, - осадил его главстаршина флота, рослый парень, с плечами и ручищами сельского кузнеца.
- Так ведь я ж - исключительно по существу вопроса…