Сколько я еще разглядывал немцев - представления не имею, начисто угасло чувство времени. Топот множества ног насторожил меня. Я схватился за автомат, два других здорово мешали. Напрасная тревога, это свои. Разгоряченные, сопящие бойцы перебегали широкую улицу, тянущуюся через все село, скрывались на задах дворов, огородах, в пыльной зелени садочков. По дороге с лязгом катил танк. Откуда он взялся? Наши танки давно сгорели. В боковую улочку проскочила двуконная упряжка с подпрыгивающей "сорокапяткой".
Кто такие? Может быть, подкрепление?
Размышления прервал окрик:
- Товарищ боец!
Оглянулся и попятился. На меня буквально налетел свирепого вида командир: багровый, остро пахнущий потом, глаза навыкат, весь в ремнях.
- Что вы делаете здесь, чем любуетесь?! - заорал он, размахивая пистолетом с длинным стволом. - Вы кто, боец или иностранный наблюдатель? Для вас что, отдельный приказ требуется - занимать оборону?
Какой приказ? Я совершенно потерялся. Подчеркнутое "вы" совсем не вязалось с размахиванием пистолетом у самого моего носа.
- Вы что, с луны свалились? Кто таков?
- Боец сводного батальона…
- Вот как, - перебил командир. - Что же вы здесь отираетесь? Батальон воюет, - он ткнул пистолетом туда, где угасала перестрелка, - а вы… Навешал на себя автоматов…
Мучительно покраснев, я соврал:
- Приказано собрать трофейное оружие.
Соврал удачно. Командир перестал махать пистолетом, сказал неожиданно усталым голосом:
- Ладно, проваливай. И без тебя тошно. На всякий случай передай командиру… может, и он, вроде тебя, ничего не знает. Занимаем круговую оборону. Батальонного-то своего знаешь?
- Знаю, товарищ… - от волнения так и не разобрал чин грозного командира. - Сперва генерал командовал, но его убило (мне почему-то было стыдно сказать, что генерал умер сам), а сейчас старший батальонный комиссар Бобров. Если, конечно…
Командир с интересом посмотрел на меня. Даже голову набок склонил.
- Вот, пожалуйста, полюбуйтесь, - возле нас никого не было, и поэтому приглашение полюбоваться относилось ко мне. - Полюбуйтесь образцовым воином. - В голосе его опять зазвенело - Отвечать надо коротко и ясно… Навоюешь с такими! Марш в батальон.
Приказание это я не заставил повторять дважды. От стыда горело лицо. Действительно, вояка! Товарищей бросил, комиссара потерял. Люди воевали, а ты прохлаждался да фашистское пойло лакал. Был бы жив Миляга… Жив! А что с Глебом, с Вилькой!..
Со всех ног бросился к своим.
На околице уже все кончилось. Фашистов выбили за увалистый пригорочек. Оттуда изредка прилетали мины.
Батальон спешно окапывался. Бойцы мастерили, пулеметные гнезда, рыли окопы. Возле дороги копали большую яму. Поодаль от нее рядками лежали те, для кого ее копали. Убитых немцев не трогали. Они валялись никому не нужные, похожие на добротные чучела.
Ребятсвоих я нашел на правом фланге, за клуней. Глеб и Вилька ковыряли землю под раскулаченным трактором ХТЗ, остальные бойцы - чуть правее. Командовал ими кавказец-артиллерист. Он все их поторапливал, сам трудился за двоих, зло выкрикивал:
- Давай нажми! Давай!
Глеб, завидев меня, радостно вскрикнул:
- Юрка! Живой… Юрка!.. - Он кинулся ко мне, ощупал, вроде бы не веря тому, что я жив. - Юрка!
По-иному реагировал Вилька. Он тоже просиял, однако не упустил случая кольнуть:. -
- Явление третье. Те же и Юрий Стрельцов. Вооружен до зубов. Идет, пошатываясь под грузом лавров героя. Ну как там, дома, все в порядке? Можно воевать дальше?
- Вилька! - досадливо поморщился Глеб. - Не обращай на него внимания, Юрка. А автоматы - это ты хорошо придумал. Мою винтовку осколком раздолбало. Где ты пропадал, дьявол? Мы уж думали, все.
- Стукнуло чем-то, - соврал я. - Пока очухался…
- Эй! - сердито прикрикнул артиллерист. - Зачем увещание? Работать нада. Живой - харашо. Пусть бе-оет лопату. Это о-очень харашо, что живой.
Он сказал так, словно рад видеть меня только потому, что мне можно дать в руки лопату.
- Почему этот тип командует? - спросил я, принимаясь за работу.
- Командир взвода. Сержант Мчедлидзе.
- А куда девался лейтенант? Глеб рассердился:
- Куда-куда! Вопросик, называется. В отпуск уехал, на Черное море. Куда! Ну ранен он. - Глеб успокоился так же быстро, как и взорвался. - И вообще дела. Связиста помнишь?.. Красивый такой еврей с немецким автоматом… в клочья. Ткачуку руку осколком перебило. Ушел перевязываться. В тыл бы его.
- В тыл, - протянул Вилька. - Где он - тыл?
Тыла у нас, оказывается, теперь не было. Ребята рассказали такое, что я ахнул. Засосало под ложечкой.
Наш батальон взял село. Однако правофланговый полк не продвинулся ни на шаг. А соседи слева, за озерцом, и вовсе преподнесли сюрприз: немцы опрокинули их и охватили нас с тыла.
- Странно ведут себя фашисты, - удивлялся Глеб. - Их же сила, а помалкивают. Чего ждут?
-. Твоего приглашения. Потерпи минуточку, сейчас принесут приказ на подпись… - Он не договорил, прислушался. Все разом перестали копать - с севера, из-за хуторка и кукурузных зарослей, вспыхнула канонада, доносился пулеметный перехлест и непонятный гул. С пригорка, куда батальон вышиб немцев, и в тылу у нас взлетели десятки ракет. В ответ сверкающая россыпь вспыхнула на севере, за кукурузой.
Прошло минут двадцать. Стрельба и шум нарастали. Еще немного погодя из кукурузы выскочили крохотные фигурки. Одни падали, отстреливаясь, опять вскакивали. Немцы, не давшие продвинуться, нашему соседу, почему-то не трогали бегущих. Из кукурузы появлялись все новые и новые человечки, выкатилось несколько игрушечных пушечек. Почти вся эта снующая масса неправдоподобно маленьких людей устремилась к позициям соседнего полка. Часть двигалась в нашу сторону. Фигурки увеличивались в размерах, то исчезали за скирдами, то вновь появлялись.
Странный шум превратился в тяжкий рокот. Грудь, словно железным обручем, сжало предчувствие беды.
…Вот она беда! Из кукурузы показалась коробочка, другая… десятая… двадцатая!.. Танки! Лавина танков. Другая лавина катила восточнее, прямо по дороге, колонной, она вроде бы ни на кого не обращала внимания. Катила быстро, гораздо быстрей той, что перла на нас. Ясно теперь, почему немцы на - пригорке вели себя смирно. Наш батальон и все остальные попали в стальное кольцо. Фашисты решили раздавить нас без лишних хлопот.
Танки росли на глазах. Нас они пока не трогали - расправлялись с бегущими. Страх тискал когтистыми лапами внутренности. За танками показалась фашистская пехота, она шла густыми цепями и почти не стреляла. Все делали танки, их башни медленно поворачивались вправо, влево, резко бабахали танковые пушки, свирепо собачились их пулеметы. Танки, как заводные, разворачивались, растекались по всему полю, глубоко охватывая соседний полк вторым стальным кольцом. А танки, грохотавшие по дороге, катились на юго-восток нескончаемой колонной.
- Крепко прижучили, - хрипло сказал Вилька и облизнул губы.
Глеб был бледен. Он дернул плечом и полез под ХТЗ, в окопчик, к "дегтярю". Вилька отправился за ним, подхватив по дороге принесенные мною автоматы.
- Идем с нами, Юрик, места хватит.
Окопчик под ХТЗ вселял кое-какие надежды. Сверху стальная крыша. Если сидеть тихо, немцы могут не заметить.
Сидеть тихо! Значит, не стрелять. Хорошенькие мысли лезут в голову…
- Скорей бы стемнело, что ли, - с досадой проговорил Глеб. - Пора ведь, а еще светло.
- Черт с ним, - Вилька сплюнул. - На фиг нам темнота, все равно деваться некуда. Приготовьте поллитровочки, ребятки, и гранаты. Воевать - так с музыкой.
Я вспомнил, что в карманах моих штанов две бутылки с горючкой, вытащил их, положил на дно окопчика. Потом вспомнил, что у меня нет спичек.
Вилька одарил меня зажигалкой.
- На, владей. У фрицев разжился. - Потом вдруг ни с того ни с сего - И сапоги они мне одолжили. Во, смотри. Мои хромовые совсем развалились, а эти - сносу нет. На подошвах по тридцать две заклепки.
- Мародер. - Глеб не сводил глаз с танков. Они рычали метрах в пятистах, и, казалось, не было силы, которая могла остановить их.
- Слушай, мародер, - сказал Глеб. - И, ты слушай, Юрка. По танкам не стрелять без толку. Пропустим их и по живым фрицам. А если что… бутылками.
- Ясно, - кивнул Вилька и опять облизал губы. - , Как учил Миляга: "По заднице их, по заднице!"
Я поражался обыденностью нашего разговора, вроде бы нет никакой войны и танков перед самым носом. И тут же сообразил, что и Глеб, и "мародер", и Вилькины словечки - все это от страха и от желания скрыть этот страх ото всех на свете, даже от самих себя.
Понял - и мне совсем стало муторно.
Батальон наш сидел тихо, но танки не принимали этого во внимание, теперь они кинулись на нас. Часть стальных коробок, правда, поползла на правофланговый полк, но туча валила на нас, на меня! Все - на меня!
Их не остановить. Они неотвратимы, как судьба.
…Вспыхнул, дымно зачадил один танк… третий… пятый…
Что случилось?!. А! За сараем притаились две пушечки. Возле них не наводчики, а снайперы. Пять танков!.. Вот и шестой мотанулся, как пьяный хулиган, схлопотавший в рыло. Замер. Не горит. Просто сдох.
Возле самого окопа взметнулся земляной столб, ударил вонью. Вилька, оскалившись, бил короткими злыми очередями из "дегтяря". Глеб едва успевал снаряжать диски. Задергался и мой автомат. Дым, копоть, путаница сверкающих трасс, острая горечь взрывчатки - вот что осталось в памяти… Потом мелькнула кожаная куртка летчика, и вдруг совсем близко от нас выросла рычащая серая глыба. Она харкнула огнем, и наш ХТЗ с визгом И скрежетом опрокинулся на бок. Стальное чудовище, как бы в раздумье, остановилось, медленно повело тонким хоботом. Вновь плюнуло смертью. Чуть левее, скрежеща гусеницами, карабкались на взгорье еще три огнедышащие туши.
Вновь показался летчик. Он шел в полный рост к наползавшему на наш окоп танку. Над его головой засверкали ядовитые пучки трасс, но летчик не замечал их. Кожаная куртка взмахнула рукой, метнулась в сторону, к танкам, наползающим слева, утонула в дымном всполохе и исчезла, словно провалилась сквозь землю. А чуть погодя три громадины выбросили Из своих утроб огромные фонтаны огня и жирного чадного дыма.
Тут только мы вспомнили о бутылках с горючкой, лежащих на дне окопа. Но сейчас они были нам без надобности - в легких сумерках мы видели, как обходили стороной остальные танки, положенные летчиком машины, возле которых валялись срезанные красноармейскими пуклям и танкисты. Лавина охватывала батальон и соседний полк железными клещами. Слева танки напоролись на овраг, остановились, открыли свирепую пальбу. Справа, там где окопался полк, они прорвали оборону. Оттуда доносилась суматошная трескотня автоматов, рев, взрывы. Пехота не торопилась штурмовать нас в лоб. Она залегла и обрушила на скупо огрызавшийся батальон огненный ливень, откуда-то, должно быть, из хутора, воющими стаями летели мины, они крушили окопы, в клубах дыма исчезли окраинные хаты.
Вилька, чумазый от копоти и гари, с плачущим выражением лица, продолжал изводить патроны. Глеб дернул его за рукав:
- Хватит. Последний диск остался. Нет больше патронов.
- Чего?! - Вилька не понял, провел ладонью по лоснящемуся от пота лицу, размазал грязь. - Чего? Патронов?
- Патронов нет! Нет их. Понял?
- А-а…
С запада, там, где малиново горело наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, накатился знакомый ноющий гул. Самолеты!
- Все ясно! - прокричал Вилька. - Теперь ясно, почему их пехота легла. Ждет, когда нас искромсают в лапшу и раскатают танками. - Ему почему-то стало весело.
От страха, что ли? - Грязные вы, ребята… как черти! Ух и дадут сейчас…
Вой и свист кинули нас на дно окопа.
"Юнкерсы" обрушились на село свирепо. Мы лежали полузасыпанные землей, оглушенные, а над нашими головами носилась рычащая орава.
Едва исчезли "юнкерсы", справа вновь затявкали танковые пушки. Чужими, непослушными руками разгребли землю, кое-как поднялись на ноги, огляделись. "Дегтярев" исчез, дьявольская сила отбросила ХТЗ далеко в сторону. Село вылизывали огромные золотисто-багровые языки.
Справа затукали винтовочные выстрелы, несколько раз фыркнул пулемет. Значит, не всех перебили, можно еще держаться.
Показались силуэты немцев, брызгающие огненными струями. Мы схватились за автоматы… Вдруг, перекрывая автоматную трескотню, пронесся дикий звериный рев:
- Бра-аа!.. Окружа-а-а!!! Спаса-ай… Окружа…
Вой подхватил другой голос, третий. Казалось, что это я сам, это мой вопль, мои вопли!..
Ноги приросли к земле, потом земля с силой выбросила меня из окопа. Я падал, вскакивал и бежал, бежал… Ужас гнал меня все дальше и дальше, стрельба и взрывы прибавляли сил, бегущие силуэты людей подгоняли: "Быстрей! Быстрей!"
Треск, шум - и я лечу под уклон. Больно ударился спиной. Сердце готово выскочить из горла, перед глазами туман, а в ушах - топот, крики. И вдруг кто-то выстрелил несколько раз: "Бах-бах-бах!" и гаркнул яростно:
- Стой! Мать, вашу так… Застрелю. Прекратить! Всем в байрак… В овраг всем. Туда танки не пройдут - Вновь раздалось "бах-бах-бах". - Без паники, слушай мою команду!..
Этот властный голос заставил меня чуточку успокоиться. Поднялся на ноги, пощупал автомат - на месте ли. Стыд ожег, как плетью. Опять бросил товарищей! Где они, что с Глебом и Вилькой? Надо бы разыскать их.
Легко сказать - разыскать! Там уже фашисты. Стемнело. Навстречу, отстреливаясь, пробираются бойцы.
Если пойти к селу, пристрелят, как дезертира. Что делать?..
Остатки окруженных частей углублялись по байраку все дальше на запад. Другого выхода не было. Позади изредка бахали пушки, вспыхивали короткие перестрелки. Стадное чувство тащило меня за теми, кто брел по байраку, Я шел, втянув голову в плечи, и плакал - беззвучно, но слезы лились ручьями. Рядом покачивались беловатые пятна лиц, хрустел под сапогами валежник. Странно было слышать начальственные распоряжения: "Головной дозор… боковое охранение…" К чему все это? Чей голос? Очень знакомый голос… Да ведь я знаю его. Он кричал на меня в селе: "Навоюешь с такими" и командовал: "Стой… Мать вашу так. Застрелю… Всем в байрак! Без паники".
Послышался въедливый шепот:
- Куда идем, а? К своим бы надо. А мы на запад.
- Топай себе, - отозвался басок. - Разговорился. Запад ему не подходит. На Берлин идем, ясно?
- Ясно, - покорно ответил тот, кто спрашивал.
- Эй, - негромко спросили в темноте (я узнал голос Очкарика и чуть не вскрикнул от радости), - кто здесь на Берлин собрался? Отзовись.
- Ну я. А ты кто?
- Старший батальонный комиссар.
- Виноват, старший батальонный комиссар! - всполошился басок. - Темень ведь, не признал, думал, какой боец, решил под свое начало принять. Извините. - Басок вновь спохватился - Докладывает старшина Могила.
Старшина назвал свою часть, а я поразился его фамилии. Угораздило же человека! Весело воевать с таким старшиной, ничего не скажешь.
- Это вы хорош насчет Берлина сказали, - заметил комиссар Бобров. - Раз живо чувство юмора, значит, и воин жив. А вот за то, что днем нас не поддержали, - не хвалю. Что же это вы, соседушки справа, оплошали?
- Наша рота не оплошала, товарищ комиссар. Не мое дело, конечно, приказы обсуждать, но так думаю, что лучше бы и вовсе не атаковать. Маловато сил.
- Хм, - ответил комиссар. Очевидно, и он был того же мнения:
Натыкаясь в темноте на устало дышащих бойцов и по-дурацки вякая "извините, пожалуйста", я направился к Боброву - единственно близкому мне сейчас человеку. Вот он, шагает со старшиной. Я пристроился рядышком. Сердце билось тревожно и радостно.
- Не оплошала, говорите, ваша рота? - спросил Очкарик.
- Так точно, товарищ комиссар. И полк был боевой.
- Почему "был"? - резко бросил Бобров.
- Номер от него один остался… Горстка бойцов уцелела. v
- А знамя?
- Знамя тоже. Полотнище у сержанта Седых.
- Значит, не был полк, а есть полк, товарищ старшина. И пусть знают об этом все бойцы. Ваш полк еще повоюет.
- Повою-ует, - с сомнением протянул тот, которому не хотелось идти на запад.
- Да, обязательно намнет фашистам бока, - Бобров вроде бы не заметил иронии. - И в Берлин войдет. Не нынче разумеется, - попозже. Не одолеть фрицам России.
- Да где он - полк-то? - не унимался зануда-боец. На месте Очкарика я наорал бы, пригрозил судом, - и без него тошно.
- Где полк, спрашиваете (на собственном опыте я уже убедился, что в подобных ситуациях вежливое "вы" хуже матюка и пощечины)? Где полк? Вокруг вас шагает. Вокруг вас, уважаемый. Пробьются бойцы со стороны Умани - усилится. Вырвется к своим, переформируется - и даст немцам под дых.
"Вокруг вас", "уважаемый" - слова эти вогнали меня в краску. Ведь и я думал, как тот гнус.
Кончился байрак, мы прошли - через кустарник и укрылись в небольшом урочище. На северо-западе слабо пробивалась заря. Что за черт! Заря на северо-западе?
- Что-то горит, - вздохнул Могила.
- Они у нас тоже погорят, - деловито произнес Бобров. - Еще как погорят!
Не знаю, что со мной произошло, но словно кто-то толкнул меня в спину. Я шагнул к Очкарику, сказал, силясь проглотить комок в горле:
- Товарищ комиссар, товарищ комиссар… Павку убили… И Глеба с Вилькой убили. Что теперь делать, товарищ комиссар?.. Мы добровольно, а нас всех… Товарищ комиссар…
В темноте тускло блеснули очки Боброва.
- Ничего не пойму. Какой Глеб? Фамилия… Как твоя фамилия?
- Стрельцов, товарищ комиссар. Только вы меня не знаете. Мы, когда колонной шли, все про газеты говорили, помните? Глеб думал, что врут газеты, и обижался на лозунг "Смелого пуля боится". Помните?
- А-а, - протянул комиссар, - как же, припоминаю. Только вас вроде четверо было.
- Четверо. Павку вы не знаете, его еще раньше убило. А тот четвертый… Ткачук без уха… ему руку перебило, и он куда-то пропал. - Я говорил сбивчиво, - мне почему-то казалось, что комиссар знает о моем постыдном поступке и вот-вот оборвет злым вопросом: "Где твои товарищи? Бросил, негодяй!"
Бобров, однако, не перебивал меня, даже подбадривал:
- Ну-ну, без глупостей, а то я ничего не пойму, яснее, сынок, говори.
- Глеба и Вильку убили. Один остался.
- Убили, говоришь? Сам видел или, может, предполагаешь? -
Кровь хлынула мне в голову. Я замолчал, не зная, что сказать. Видел! Ничегошеньки я не видел, бежал, как последний трус.
Комиссар словно в душу заглянул, спросил:
- Глеба и Вильку… так, кажется… убитых видел собственными глазами?
- Н-нет… испугался очень.
- Кого? Фашистов? Танков их?
- Фашистов испугался, конечно, но не так, чтобы очень. Мы их… мы им… Своих перепугался, как закричали: "Окружают! Спасайся".