Первая военная неделя напоминала чем-то человека, переболевшего брюшным тифом. Все были взвинчены и слабо улыбались бледными губами, чему-то радовались, чего-то остерегались.
Появилась песня "Священная война". Она бодрила и настораживала. После "Трех танкистов", "Если завтра война" вдруг ворвались в наше сознание тяжкие слова:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Мы пришли в горком комсомола, все одиннадцать. Зильберглейт устроил нам истерику - и его пришлось взять с собой, хотя всем было ясно, что предательская близорукость вырвет Витьку из наших рядов.
Однако все вышло не так, как мы думали. Секретари нас не приняли. Заявление взяла плюгавая девчонка - технический секретарь. Она подарила нам хилую улыбку, сказала: "Руководство очень занято", - и пообещала, что скоро нас вызовут.
Сзади напирали другие ребята. Уходя, мы слышали ее "Руководство занято"… и так далее.
На улице Павка сказал:
- Все это липа, ребята. Айда в горвоенкомат.
Мы прорвались в приемную военкома. Народу здесь было, что сельдей в бочке, а на дворе творилось невесть что. Пели песни, плясали, корявые переборы гармошек вплетались в глупые вопли вроде: "Василь ты мой, Василе-о-очек!.."
Из кабинета военкома быстро выходили разные люди. Одни улыбались (и им зверски завидовали), другие уходили, обиженно хмуря брови, не глядя по сторонам. Таких мы жалели. Жалели потому, что боялись за себя.
Через полчаса в приемную протиснулся смущающийся лейтенант, крикнул протяжно:
Товарищи! Военком приказал: которые непризывного возраста, - по домам, ждите особого распоряжения.
Было такое чувство, будто нам надавали по щекам. Я покраснел. Точно так, когда меня два года назад выставили из табачного магазина, хотя я и уверял, что хочу купить сюрпризную коробку отцу на день рождения. Грубый продавец сказал мне тогда: "А ну, проваливай отсюда, байстрюк. Молоко: на губах не обсохло, а туда же - цигарку ему сосать. Катись, пока по шеям не надавал".
- Я этого так не оставлю! - кипятился на улице Павка. - Как хотите, ребята, а я этого так не оставлю..
Вилька вытащил из кармана свежие вчерашние "Известия" и объявил:
- Спокойствие, мальчики, без паники. Мы все-таки что-нибудь смаракуем. А сейчас, чтобы охладить ваши оскорбленные головы, я почитаю газету.
Это была удивительная газета - мирная газета первого дня войны… Подготовка к выборам в народные суды… Война в Сирии… Происшествия: некий гражданин Лордкипанидзе сорвался с подножки поезда, но был спасен ловким проводником Буачидзе… В театрах - "Ромео и Джульетта", "Анна Каренина", концерт джаза Цфасмана… Какая-то фабрика принимает заказы на изготовление переходящих красных знамен… С глубоким прискорбием извещают о преждевременной смерти сотрудника артели Лурьи Семена Григорьевича…
Что за дичь! Очень интересно сейчас знать р счастливом спасении гражданина Лордкипанидзе. И что за глупое объявление о преждевременной смерти?! Будто бы смерть бывает и своевременная. "…С глубоким прискорбием извещают о своевременной смерти…" Чепуха. Ересь.
Эта газета вызывала странное чувство; я никогда не бывал за границей, но, наверное, нечто подобное испытывают те, кто впервые проезжают мимо пограничного столба: секунда - и они в новом, неведомом мире.
Ребята приумолкли - и они испытывали такое же чувство.
Уличный репродуктор загремел:
- Сводка Главного Командования Красной Армии за двадцать третье июня тысяча девятьсот сорок первого года…
Появились Шауляйское, Каунасское, Бродское и другие направления… Противник отброшен за госграницу… Уничтожено 300 танков… Захвачено около 5000 пленных… Противнику удалось потеснить наши части прикрытия и, заняв Кольно, Ломжу, Брест…
- Брест - это на границе, - успокоил Павка. - Ничего страшного. Странно, что про Варшаву - ни слова… Что же нам теперь делать, ребята?
Глеб предложил разбиться на четверки. Так легче пробиться к начальству, пристать к эшелону.
Тут же сформировали три группы. Нашу группу пожелал возглавить Павка. Тарас Колесниченко, белобрысый здоровяк, взял на себя вторую. Группа Витьки Зильберглейта выглядела несчастной - сердечники и прочие нестроевики; нам было стыдно смотреть им в глаза. Каждому ясно, что ее создали нарочно, абы отвязаться.
- Ребята, это нечестно, - не выдержал Витька; лицо его сморщилось - вот-вот заплачет. - Ребята!..
- Честно, - сурово сказал Павка.
И мы разошлись, смущенные, с пылающими щеками, словно совершили что-то гадкое.
Больше мы группу Зильберглейта не видели. Близорукие, сердечники смертельно обиделись на нас, а мы стыдились своего эгоизма.
Через три дня исчез Колесниченко с товарищами. Родители их метались по городу. Соседи судачили и сокрушались по привычке:
- Ну и молодежь нынче пошла!..
Павка рвал и метал. Его, Павку Корчнова, опередили, натянули нос! Нет, сидеть сложа руки нельзя. Надо действовать.
И мы действовали: отирались в горкоме комсомола, досаждали военкоматчикам - сердитым красноглазым людям, ошалевшим от каторжной работы первых мобилизационных дней. Нам отвечали: "Ждите. Когда понадобится - вызовем".
Мы тихо бесились и ломали головы: как же все-таки Колесниченко удалось дать тягу на фронт?
Между тем острота первых впечатлений, суматошный патриотизм постепенно обретали в наших душах новое качество: еще не было сознания смертельной опасности, но и надежда на скорое взятие Варшавы гнездилась теперь где-то в тайничке сознания, мы стали меньше говорить о войне и нашем долге, зато больше и серьезнее думали о них} мы стали сдержаннее и, пожалуй, чуточку взрослее.
Город привыкал к военной жизни. Школы спешно переоборудовались под госпитали, создавались группы МПВО, почти каждая семья получила по противогазу. Появилось много военных в новых горбящихся на спине гимнастерках. Товарищ из Осоавиахима, прицепив к заду пустую кобуру, ходил по дворам и разъяснял, что фашисты, должно быть, попытаются бомбить Днепрогэс; наша задача - подготовиться к возможному воздушному нападению на "отлично". Что он под этим подразумевал - оставалось неясно.
На стенах домов пестрели плакаты: "Раздавим фашистскую гадину!", "Победа будет за нами", "Болтун - находка для шпиона!"
По ночам город погружался в чернильную темноту, днем пытался вспомнить о мирной жизни. В кинотеатре показывали фильм "Таинственный остров", кувыркались на цирковом манеже клоуны, бородатые молчуны каменели на берегу Днепра возле удилищ. Небо, чистое, светло-голубое, пело птичьими голосами. Но война все же подминала под себя даже видимость мира.
Война рвалась с газетных листов, хрипела уличными репродукторами, оборачивалась шумливой, еще не растратившей сил змеей у продуктового магазина.
Город наш не бомбили, и это вселяло надежду: скоро произойдет перелом. Все жадно читали сообщения Советского информбюро. Чтение напоминало азартную игру. Наши бомбили Данциг, Кенигсберг, Варшаву!.. Значит, о Варшаве не зря ходили слухи. И вообще наши бьют врага. Пленный летчик заявил: "Воевать с русскими не хотим. Война надоела". Оно и понятно, скоро германские рабочие поднимутся… Ударит Красная. Армия.
Поначалу многие, по крайней мере мальчишки, не сознавали, с какой стремительностью сменяются названия направлений боев: Бродское, Каунасское, Черновицкое… Озадачило появление Минского направления, да и то потому, что отец Глеба получил из Москвы телеграмму-молнию, категорически запрещающую выезд в Минск.
В душе шевельнулась тревога - дела на фронтах приобретали странный характер. Хотя, впрочем, не военная ли это хитрость - заманить врага, окружить и уничтожить! Под Луцком в танковом сражении участвуют четыре тысячи танков! Силища!! Даже финны отказываются воевать и сдаются в плен… Конечно же, хитрость.
Окончательно убедил нас в этом Павка. Сухолицый, вихрастый, он вбежал к нам в садик, размахивая газетой.
- Вот, читайте!.. Хотя нет, это на закуску. Сперва вот что… Я записал вас в группу МПВО, будем охранять территорию городского парка и строения. Как увидишь зажигательную бомбу, хватай щипцами и песочком ее или в бочку с водой. Здорово?
- Здорово, конечно. Это уже похоже на войну. Жаль только - бомбежек нету.
- Так, - резюмировал Павка. - А сейчас слушайте внимательно. Читаю Указ Президиума Верховного Совета СССР о дополнении Закона о всеобщей воинской обязанности…
Мы затаили дыхание. Неужели и нам позволят воевать?.. Да не мотай душу, Павка!
- Военное обмундирование, - торжественно пел Павка, сияя синими девичьими глазами, - выданное лицам рядового и младшего начальствующего состава, призванным в Красную Армию и Военно-Морской Флот по мобилизации и по очередным призывам и отбывшим на фронт, переходит в их собственность и по окончании войны сдаче не подлежит..
Павка умолк.
- Ну, каково, а?!
- Что - ну? Дальше читай.
- Все. Дальше подписи… Сами знаете, чьи. Глеб разозлился:
- Ну и Павка! Отличился. Думаешь, мы из-за обмундирования воевать хотим? Дубина.
Мне тоже стало обидно. Вот так Павка! Лишь Вилька отнесся к нему с добродушной иронией, сказал:
- Гражданин полководец, что касается шмуток, Вилен Орлов в них не нуждается. Я лично просто так, задаром желаю отличиться.
Павка не спеша пригладил вихры, произнес сочувственно:
- С кем я связался? Ваша неспособность видеть дальше, собственного носа приводит меня в отчаяние. При чем здесь какие-то шмутки? Сколько, по-вашему, может проносить боец обмундирование во фронтовых условиях?.. Ну месяц… от силы - два. Поняли, в чем суть?. Живее шевелите мозговыми извилинами!
Мы, наконец, смекнули, куда он клонит. Восторгам нашим не было предела.
- Ты - гений, Пашка, - объявил Глеб. Вилька и я охотно подтвердили: Пашка - гений.
- Ну уж… - смутился Корчнов. - Скажете тоже. Я еще вчера вечером задумался, когда по радио итоги семидневных боев передавали. Фашисты потеряли полторы тыщи самолетов и две с половиной тыщи танков. Еще недели две-три, а дальше что? Палками будут воевать? Наши их заманили, а потом ка-ак вдарят, окружат, - гитлерята и лапки кверху.
Павка подпрыгнул, сорвал черешневую сережку, пожевал, сморщился.
- Кислая еще… Значит, ребята, насчет МПВО - это железно. Послужим, осмотримся, наберемся опыта, всевобуч пройдем быстренько - и на фронт. У меня план разработан. Вот только бы обмундировку раздобыть. Без нее трудно.
Вилька оживился.
- Обмундировку беру на себя… Ты, Глебчик, не пронзай меня смертоносным взглядом. Довоенный Вилька отдал концы. Завязано. Я все по-честному. Кой-какое барахлишко у меня есть? Есть. Я обращаю его в денежные знаки, подделка которых карается законом… Ну в общем все будет, как полагается: товар - деньги - товар.
- В остальном положитесь на меня! - Павка ликовал. - Сработаем, как по нотам.
Глеб молчал, молчал и ошеломил:
- А родителей… Родителей не жаль? Волноваться будут.
Мы погрустнели. Я представил себе картину: мама просыпается и видит - кровать пуста, на столе записка! Мама хватается за сердце, расталкивает папу. Они, конечно, не станут кричать и валяться на полу в истерике. Они у меня не такие. Но, говорят, когда переживают скрытно, нутром, - это еще больнее. И без того мама - милая моя маленькая, тихая мама! - седеет, серые глаза поблекли, морщины вокруг них паутинятся. Да и папа уже не тот, не довоенный. Сутками на работе пропадает, приходит злой, усталый. Злой - это потому, что и его на фронт не пускают, я об этом догадываюсь. И изменился он как-то очень быстро. Вдруг обнаружил я у него лысину. Все время ее не было, а вчера появилась. Вот тебе и хваленые папины кудри!
Имею ли я право причинять горе родителям?.. Нет, конечно. Они поймут, обязательно поймут: их сын ушел выполнять свой долг. Они должны гордиться мной.
Я сознавал, что лишь прикрываюсь словом "долг" как щитом. Поэтому угрызения нечистой совести давали о себе знать: "Долг! Врешь, братец. Ты еще толком не понимаешь, что такое - долг. Был бы уверен, что война протянется год, не суетился бы. Просто боишься прозевать настоящую военную игру. Честолюбие заедает, мол, такой удачный случай храбрость свою показать. Такого случая больше не сыщешь. И потом… как приятно будет рассказывать в Театральном институте: "Когда мы штурмовали Берлин…" - "Как, ты был на войне?! - девочки-студентки смотрят на тебя круглыми восторженными глазами. - Сколько же, Юра, тебе лет?" А ты в ответ небрежно бросаешь: "Семнадцать с половиной. А на фронт я ушел добровольцем…" Вот ты какой гнус, Юрка. Долг, конечно, долгом. Но ты ведь главным образом о медали мечтаешь. И об ордене. Только в этом даже самому себе признаться боишься".
Ребята, видимо, думали примерно о том же. За исключением Павки. Этот, я уверен, считает унизительным думать о наградах. Для него возможность повоевать - уже награда. Вот и сейчас Павка, скептически улыбнувшись, нарушил молчание:
- Вояки, патриоты! Тошно смотреть. Особенно он ополчился против Вильки.
- Ну еще можно понять этих двух героев. Боязно им мамкину юбку из рук выпускать. Но ты, Вилька, чего нос до полу свесил? Один-одинешенек, что хочешь то и делай.
Вилька хитро прищурился.
- А я за компанию. Задумался - и так мне грустно стало! Вдруг убьют - кто тогда плакать будет? Обидно.
- Не убьют, - заверил Глеб и изложил свою новую теорию. - Война - это как государственный беспроигрышный займ. У меня целая кипа облигаций. Все беспроигрышные, а двадцать пять тысяч никак не загребу. И не видел счастливцев, которые отхватили четвертак с тремя нулями. На войне погибнуть - все равно, что…
- Двадцать пять тысяч карбованцев прикарманить! - чуть ли не плача от смеха, заорал Вилька. - Браво, товарищ Аристотель. Вот это называется выдал!..
Мы катались по траве, держась за животы. На этот раз Глеб превзошел самого себя. От избытка чувств мы навалились на нашего "теоретика" и устроили "кучу-ма-лу". Глеб рычал, отбивался, разбрасывал нас в разные стороны, а мы все налетали и налетали. Наконец он взмолился:
- Хватит, ребята, сдаюсь…
Взмокшие, тяжело дыша, мы повалились в траву и с наслаждением "доедали" Глеба.
- Слышь, философ, если башку оторвут - какой это выигрыш? Тысяч десять, а?
- А в мягкое место угодит?
- В мягкое - это все равно, когда номер совпал, а серия не та. Повезло, значит, но не совсем.
Давно мы так не смеялись - с самого начала войны. Глеб сперва обиделся, но потом раздумал и сам рассмеялся.
Вскоре мама позвала нас обедать. Мы ели молочную лапшу, зло наперченные голубцы и выдумывали наши будущие подвигу которые мы, конечно же, совершим, сражаясь с зажигательными бомбами и пожарами.
Мама печально улыбалась и вздыхала:
- Ребятишки вы еще, ребятишки…
Следующие дни город лихорадило. Судя по сводкам и газетным статьям, немцев били на всех фронтах. Озадачивало лишь появление все Новых направлений. По улицам грохотали сапогами новобранцы и с присвистом пели:
От пули нам не больно,
И смерть нам не страшна!..
Песня эта удивляла и радовала.
Появились первые транспорты с ранеными. Мы, разумеется, кинулись перетаскивать носилки - я в паре с Глебом, Вилька - с Павкой. Переносили искалеченных бойцов в нашу школу. Первый же раненый изумил, испугал и, пожалуй, рассердил. Стараясь идти в ногу, я жадно рассматривал человека, побывавшего в настоящем сражении, пролившего свою кровь. Собственно лица его я так и не разглядел - одни воспаленные глаза в белесых ресницах; все остальное старательно упаковано в бинты с искусно сделанным отверстием, чтобы можно было кормить и поить.
Мы несли носилки осторожно, но раненый все равно стонал и ругался. Ругался довольно культурно. Значит, он чувствовал себя не так уж плохо. Изнемогая от любопытства, я не выдержал, спросил:
- Ну как там, на фронте? Здорово дают прикурить фашистам?
Он посверлил меня злым, тяжело больным взглядом, и вдруг из отверстия для кормления вырвались странные слова:
- Любопытный больно - дуй сам на передок, а то вымахал с Коломенскую версту…
Определенно он был не в себе. При чем тут Коломенская верста? Росту во мне сто восемьдесят два сантиметра. Что в этом плохого? Разве я виноват, что в армию не берут, хоть и рост подходящий? Разве…
Я чуть не выронил из рук носилки. Только сейчас я заметил, что человек на носилках, прикрытый тонким одеяльцем, выглядит очень странно. Он был широкоплеч, с массивной грудью, из рукавов бязевой рубахи выглядывали здоровенные кулаки. Но снизу он походил на карлика. Там, где полагается быть коленям, одеяльце сбегало словно с крутой горки и дальше уже стелилось гладко, плоско.
Он, видимо, заметил мое смятение, сказал хрипло:
- Ты… "не того… Это я со зла - ноги у меня померли. Не серчай, парень.
Потом мы переносили других раненых. Были среди них и сердитые, и капризные, и веселые. Среди не очень тяжелых балагуры даже были, но образ первого увиденного мною человека, обгрызенного войной, поразил воображение. Не такая уж, оказывается, веселая штука - бить фашистов. Подспудно шевельнулась подлая мыслишка: "А чего, собственно, спешить? Раз не берут, значит, так надо. Сказали же - до особого распоряжения".
Я отогнал эту гнусность, однако ей на смену явилась другая, похитрее: "Что ты знаешь о войне? Чем она тебя зацепила? Ну приемник отобрали… затемнение, комендантский час… А вот если бы у тебя ноги… померли!"
С сумерек и до рассвета мы поочередно дежурили в городском парке. Фашистские самолеты не прилетали. Это радовало и раздражало.
Вилька раздобыл два вещевых мешка, очень похожих на военные, и шесть пехотных пилоток. Павка, Глеб и я разжились съестными припасами: кило конфет, четыре банки шпрот, банка малинового варенья, мешочек сладких сухариков и три пачки сливочного печенья, Готовились к побегу серьезно, но уже без бешеного энтузиазма, вроде бы по инерции. Лишь Павку больше и больше разбирал воинственный зуд. Он буквально извел Вильку, который все тянул с обещанной формой.
Хороший парень Павка. Настоящий комсомолец, не то что мы с Глебом. И все-то он знает, всегда в курсе разных событий.
…Вот и сегодня он ворвался ко мне.
- Скорей… На проспект… Да шевелись же, Сталин сейчас будет выступать!..
Мы примчались вовремя. Возле уличного репродуктора, похожего на раструб граммофона, собралась огромная толпа… Я сразу же узнал голос. В позапрошлом году папа получил премию - альбом пластинок "Доклад товарища И. В. Сталина о проекте Конституции СССР". Собственно говоря, не на всех пластинках был доклад, несколько штук - громовые аплодисменты, возгласы - и больше ничего. Но был и доклад. И поэтому я сейчас сразу же узнал его речь и вновь (как ив позапрошлый год) поразился его акценту.
И еще я поразился, услышав:
- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!
Озноб пробежал по позвоночнику. В растерянности Оглянулся на Павку. Он замер. А толпы словно и не было - такая стояла тишина, и ее распарывали страшные слова: