Папа показал себя молодцом. У меня буквально мурашки по спине бегали - так я боялся, что он расскажет о моем позорном бегстве с вверенного мне поста. А он оказался дипломатом, помалкивал, выжидая, пока ребята выложат все. А они-то старались вовсю. Когда ударила бомба, их, как и меня, шмякнуло оземь. И они тоже решили, что убиты. И поэтому долго лежали, не шевелясь, и, конечно же, дрейфили отчаянно, не хуже моего! А когда поднялись - ахнули: исчез Юрка Стрельцов, разнесла его бомба в дым!
- А ты, оказывается, живой! - восхищенно крикнул Павка.
Глеб все же смотрел на меня как на привидение и недоверчиво покачивал головой. Вилька хлопал по спине и приговаривал:
- Ай, молодец! Ай, чертяка!
И тут папа показал себя просто великолепно. Он сказал:
- Юрка не только чертяка. Едва он увидел вас, растерзанных и поверженных в прах, он побежал за помощью, чтобы спасти то, что от вас осталось. Естественно, он обратился ко мне - старому солдату. Мы, правда, малость замешкались… пришлось доставлять в укрытие женщин и детей, - папа ехидно щипнул меня за руку, - новее же мы поспели вовремя. Так-то вот, аники, они же воины.
Бомбежка была странная. В небе гудело, но бомбы больше не падали. Мы выбрались из ровика, сели на скамейку. Друзья мои конфузились. Они понимали, что сплоховали. Павка нахохлился.
Едва утренний туман заволок Днепр, исчезло и нудное "Ззу-у-уз-з-у-у…"
Папа давно ушел домой, а мы все сидели. Товарищи с завистью разглядывали мое дергающееся веко, разорванную губу и расцарапанное ветками лицо.
Я ликовал.
Утром Софья Борисовна (она все-таки хорошая тетка, если бы не война) зашила мне губу, помазала йодом ссадины. Веко продолжало дергаться. Настоящая контузия! Соседские ребята ходили за мной гуртом.
В городе только и было разговоров, что о бомбежке. Старые и малые бегали смотреть на воронки, собирали осколки, судачили насчет того, что, мол, прилетел герман, а стрелять в него не из чего.
Ходили самые разноречивые слухи… Немцы выбросили парашютный десант на Хортицу… В город проникли диверсанты!.. Неизвестные в гражданском разбрасывают в щелях комки ваты с чумой и сибирской язвой.
Началась волна шпиономании, и я стал ее жертвой. Мы бродили по городу в поисках разрушений. Их оказалось до обидного мало. Говорили, правда, что угодило в плотину и затон с турбинами, но там было оцепление.
Павка предложил осмотреть район железнодорожного моста.
Возле здоровенной воронки толпились мальчишки. Спускались на дно ее, искали осколки. Мы тоже занялись делом.
Павке повезло, он подобрал фиолетово-сизый кусок стали величиной с кулак - зазубренный, с колючими коготками. Если понюхать его - пахнет кислым, вонючим.
Мы нюхали осколок долго, с наслаждением.
- Диверсант! - раздался вдруг звонкий ребячий голосок. - Дядя, смотри - диверсант.
Я оглянулся и обомлел: белесый мальчуган лет десяти показывал на меня пальцем. Усатый дядек в замасленной кепке машиниста открыл от удивления рот.
- Диверсант?!
- Диверсант, дяденька, диверсант! - заверещал сопливый Шерлок Холмс, испуганно вращая глазами. Голос его срывался от ужаса и восторга. - Смотрите, дяденька, - настоящий немец-перец-колбаса, и морда вся изодрана, это он, наверно, брякнулся, когда ночью с парашютом прыгал!..
Поднялся невообразимый галдеж. Вмиг меня обступило колышущееся кольцо. Откуда-то появились взрослые. От моста к месту происшествия бежали двое с винтовками наперевес, они словно, собирались с ходу поднять меня на штыки.
С испугу у меня язык отнялся. И у моих друзей тоже. Павка, правда, пытался развеять подозрения, кричал: "Граждане! Успокойтесь, граждане!", но его попросту вытолкнули в сторону. Все смотрели на меня с опаской и злобой. Руками, однако, никто не трогал, видимо, побаивались - вдруг я из штанов выхвачу гранату.
Я покосился на Вильку и Глеба - на них лица не было. Бледные, губы трясутся. Честное слово, в тот момент они здорово смахивали на настоящих фашистов. Воображаю, какой вид у меня!
Двое с винтовками - сержант и боец - наставили на меня граненые штыки, а потом уже спросили:
- Который тут диверсант, этот, что ли?
Я поразился: неужели я так похож на фашиста, что они сразу же принялись именно за меня? Могли бы ведь ткнуть штыками в Вильку или в Глеба.
А толпа бушевала. Павку отталкивали все дальше и дальше. Он беспомощно размахивал руками.
- Вот он, колбасник! Ишь рыло отъел…
- Гляди, хлопцы, небось в штаны с переляку наклал! Глазищем-то як моргае.
- Веди его до начальства…
- И дружков его за компанию. Сержант смотрел на меня, словно на заморское чудо.
Простецкие глазки его часто мигали. Молоденький боец громко сопел от волнения и усердия - острие его штыка я ощущал пупком, и от этого прикосновения холодок пробегал по всему животу. Сержант подозрительно зыркнул на Вильку и Глеба, засек и вновь стал на меня мигать. Вдруг он улыбнулся, как человек, которого осенила счастливая мысль, крикнул, словно глухому:
- Гутморген, фашист!.. Слышишь? Гутморген, тебе говорят?! Сознавайся, вражина, клади оружие.
Я продолжал стоять, как истукан.
- Не хотит! - загалдели мальчишки.
- Щоб тебе повылазило!
- Ишь будку себе отожрал…
Больше всего почему-то меня поразила реплика насчет "будки". И вовсе я ее не отожрал. Будка как будка. А общего веса мне не хватает десять кило.
- Ну так как, Гитлер швайн, - вновь заговорил сержант, мобилизовав свои познания в немецком, - что будем делать?
Сержант, по всему видать, и сам толком не знал, как ему поступить дальше. Глеб немного опомнился, сказал сержанту:
- Дураки вы дремучие. Комсомольцы мы, а никакие не шпионы. Видишь - орден у меня…
Лучше бы Глеб молчал. Толпа сгрудилась, замелькали кулаки, Глеб раза два схлопотал по шее.
- Ах, гады, лаются!
- В расход их… Где это видано, чтоб соплякам ордена жаловали.
- Воны тоже шпиены!.. Попались орденоносцы! Вспомнив, что у меня с собой паспорт, я потянулся к боковому карману пиджака. Толпа ахнула, отпрянула.
Взвизгнули мальчишки. Сержант и боец, как резиновые, отпрыгнули на шаг.
- Не шевелись! - закричал сержант. - На месте уложу… Руки вверх.
Мы подняли руки. Молоденький боец торопливо шарил по нашим карманам. Невесть откуда прошмыгнувший к сержанту белесый мальчуган, тот самый зловредный молокосос, признавший во мне диверсанта, пропищал:
- Этого дяденьку с орденом я знаю, в цирке видал. Он циркач, честное-честное!
- Иди, иди отсюда, - сержант махнул рукой, и мальчишка исчез. Не сержант, а иллюзионист Кио!
Теперь уже все забыли о виновнике наших несчастий.
Не найдя ничего предосудительного, сержант долго вертел в руках мой паспорт и служебное удостоверение Глеба. У Вильки документов с собой не было. Казалось, бы, - он самый подозрительный.
Ничуть. По-прежнему я находился в центре внимания.
- Вот какие мерзавцы, - рассуждали в толпе. - И паспортами нашими запасаются, и по-русски научились… Молоденькие такие, на губах молоко мамкино не пообсохло, а уже фашисты!
Мы стояли с поднятыми руками. Вид у нас был самый разнесчастный. А сержант все разглядывал, разглядывал документы…
Выручил Павка. Он бросился к сержанту.
- Товарищ командир - предложил он, - ведите гадов в органы! Там им дадут прикурить! Ишь, подлецы, повадились с самолетов прыгать. Ведите их, товарищ командир.
Хитер Павка! Командиром величает, друзей последними словами кроет. Молодец!
Нас вели через весь город. Огромная толпа шла эскортом. На нас указывали пальцами, плевались вслед, материли. Было так стыдно и обидно, что всё вокруг я видел, как сквозь красные очки.
В здании госбезопасности мы почувствовали себя куда лучше. Никто не улюлюкал, не ругался. Майор с веселыми глазами опросил свидетелей, Павку, навел по телефону справки, поблагодарил сержанта и бойца за труды, а затем сказал:
- Не сердитесь, ребята, время такое. Народ взвинчен, зол на фашистов. Лучше десятерых, сотню честных задержать и отпустить с миром, нежели одну сволочь проворонить. - Потом улыбнулся Глебу - А я вас, молодой человек, в цирке видел. Здорово работаете. Правильно вас орденом наградили. Только мой вам совет не носите его пока. Люди зоркие стали, приметливые. У кого пистолет не так висит, кто вместо спичек зажигалкой пользуется. А у вас орден… в таком возрасте.
Вилька оживился.
- Товарищ майор, - воззрился он на него неугомонными своими глазами. - А в самом деле есть диверсанты или это треп один?
Майор вздохнул, и мы вдруг увидели, что он не такой уж молодой, как показался вначале.
- Если бы треп… Ладно, ребятки, как невинно пострадавшим, покажу кое-что. Посидите у меня пяток минут, а я выйду и дверь открою. Смотрите в оба.
Надул нас майор, хотя мы и таращили глаза изо всех сил. Ничего любопытного не увидели. Сперва прошел один в форме, потом еще двое, а перед ними молодая женщина, должно быть, машинистка. Вот и все.
Майор вернулся:
- Видели? Вилька разозлился:
- Видели, спасибо. Лучше уж картину Айвазовского посмотреть "Девятый вал".
Я благоразумно промолчал.
Майор рассмеялся, кивнул в мою сторону. - Ну, этот ваш приятель все проморгал… Что это у него веко дергается?.. Ах, контузило. Прошу извинить. Значит, ничегошеньки не видели? Машинистку? Вот он - враг! Не задержали бы ее - худо… Так-то вот. Однако вам пора, орлы. Счастливого пути.
Вышли мы из управления растерянные и притихшие. Павка ждал нас на углу. Он так и набросился на меня, стал доказывать, что я должен сидеть дома и не показывать на улицу носа. С такой немецкой физиономией обязательно нарвешься на неприятность: блондин, глаза серые, долговязый - вылитый фашист.
Это меня взорвало:
- У меня не немецкая физиономия, а славянская. А вот ты, Павка, и есть самый что ни на есть Ганс. Думаешь, если за шатена себя выдаешь, так и не Ганс? Ты скорее рыжий, чем шатен. И глаза… Молчал бы лучше. Вилька хохотал.
- Ты что? - не выдержал Павка.
- От радости, джентльмены! Если бы вы знали, как я перетрухал, когда нас задержали. Совсем забыл, что Вилен Орлов теперь трудовой элемент. Кутузки боялся.
Мы рассмеялись. Действительно, здорово хорошо вышло. И лишь флегматичный Глеб грыз ноготь и о чем-то сосредоточенно думал.
- Что ты, Глебик?
- Так, о той… машинистке думаю. Значит, фашисты - это не обязательно нож в зубах.
Мы рассказали Павке о "машинистке". Он всплеснул руками.
- И я ее видел… когда в машину сажали. Внимания не обратил, думал, спекулянтка какая.
Солнце веселилось по-довоенному. Правый берег Днепра поблескивал красноватыми крышами, высунувшимися из зеленого моря листвы. Детишки чертили "классы" и прыгали через веревочку.
Мирный солнечный день. Только вот почему по проспекту, сбиваясь с шага, идут колышущимся строем молодые ребята с котомками и чемоданчиками? Почему стекла в домах вымазаны мелом и синькой? И эти белые зловещие кресты на окнах! Они словно перечеркнули прошлую жизнь.
Из-за угла вывернулся пьяненький человек с вещмешком за плечами. В гимнастерке, шароварах, сапогах. Вроде военный, а лицо гражданское. Он показал нам марлевую куколку вместо пальцев и сплюнул:
- Отвоевался. В первый же день отгрызли. На Буге. Чудно даже, как жив остался. Смехота одна.
Не зная, что отвечать, мы молчали. Человек еще раз сплюнул:
- Ну что мне, значит, делать, а? Ни одного фашиста не кокнул. С какими глазами домой заявлюсь? Тятька у меня зверь-человек. Георгиевский кавалер. Медведь. Зачем я его осрамил, а?
Не дожидаясь ответа, он махнул своей куколкой и побрел к трамвайной остановке.
Радиорепродуктор передавал газетную заметку о танкистах Максимове и Приходько. Их легкий танк, попав в окружение, геройски громил врага. За дни боев танк прошел свыше тысячи километров. "Для смелых советских воинов, - заканчивалась заметка, - нет безвыходных положений".
Тысяча километров! Как же глубоко врезался враг. Почти вплотную подбирается война. Она уже свистит бомбами, нудит моторами "юнкерсов", злорадно показывает нам культи и марлевые куколки, прикидывается "машинисткой".
Мы вышли от майора не только растерянные. Мы стали чуточку взрослее.
Следующую ночь у нас не было дежурства. Договорились перед комендантским часом собраться у меня. Ребятам нравилось валяться на терраске - прохладно, весело и никто не мешает.
Мама испекла вкусный пирог. Земляничный! Мы ели и похваливали. Особенно распинался Вилька. Признаться, я раньше побаивался, что мне запретят с ним встречаться. Однако вышло все - лучше некуда. Маме Вилька понравился. И не мудрено, Вилька - хитрец. В присутствии мамы он совсем другой человек - вежливый, обходительный, золотой зуб не показывает, говорит об умном. Мама мне как-то сказала:
- Приятели у тебя хорошие. Глеба я давно знаю, Павлик тоже симпатичный. Немного важничает, правда. А Виля - просто прелесть. И подумать - вырос без родителей! Все от человека зависит. Одного не пойму: зачем носит сапоги гармошкой?
- Трудно ему, - соврал я. - Приехал на работу устраиваться. Денег нет, вернее - мало. Хорошо еще, что Глебов отец взял к себе. Учиться будет, работать.
- Это хорошо. Хорошо. Но не делай из меня дурочку, Юрик. Сапоги дороже ботинок. Это даже мне известно. Отец (мама так называла папу) мне сказал: "Виля - парень тертый, по всему видать, из темного мира. Но это неважно. Важно другое: не ребята к нему, а он к ним тянется. И сердце у него честное. А это главное. За Юрика я спокоен".
Может быть, потому, что мама впервые видела исправившегося урку, она особенно к нему благоволила. И ко всему Вилька умеет в душу влезть.
А сейчас он уписывал пирог и рассыпался в хитрых комплиментах. Покончив с пирогом, Вилька деликатно вытер платком, губы и как бы невзначай рассказал о моем мужественном поведении перед разъяренной толпой, жаждавшей растерзать диверсанта. Поведение остальных, в том числе и свое собственное, он выставил в комедийном плане.
Вилька веселил бы нас и дальше, но мама рассмеялась, погладила его по голове, как маленького, и ушла из комнаты. Больше она не заходила - вечно находила себе работу. Прямо-таки удивительный человек. А папа остался ночевать на работе.
Мы, по обыкновению, разлеглись на полу. По сосредоточенному виду Глеба можно было заподозрить, что его одолевает новая "теория". Так оно и оказалось. Едва мы заговорили о войне и подвигах наших бойцов, командиров, краснофлотцев, Глеб вытащил из кармана книгу в картонном переплете под желтоватый мрамор и произнес мрачно:
- Чтобы скорее победить, я предлагаю запретить Льва Толстого.
Честно говоря, мы не очень-то увлекались Толстым. И все же заявление Глеба нас потрясло. В школе нам все уши прожужжали: "Толстой, Ясная поляна…" Такой он потрясающий гений. А Глеб - запретить!
- Спокойно, синьоры, без суеты, - взял инициативу Вилька. Он просиял. - Может, гражданин оговорился… Кого вы предлагаете запретить?
- Толстого, - упрямо повторил Глеб.
- Льва Николаевича, графа и вегетарианца? Того, что ходил босиком, играл в городки, ездил на велосипеде и создал шедевральный рассказ про крестьянского мальчика по имени Филиппок…
- Да, - отрезал Глеб. - Хватит трепаться. Вилька, однако, зарядился надолго.
- Нет уж, позвольте уточнить. А как быть с Алексеем Николаевичем и Алексеем Константиновичем? Не предлагаете ли вы заодно и их - под корешок?
- Только Льва Николаевича, - Глеб был невозмутим, хоть из пушки по нему стреляй.
- Предлагаете? - Да.
- Ну что ж, ставлю на голосование. Кто - за?.. Так. Против? Воздержавшихся нет? Предложение принято.
Павка не выдержал, подтянулся на руках к Глебу, чтобы получше рассмотреть, спросил:
- Ты это серьезно?
- Вполне.
- Толстой - гениальный художник!..
- С одной стороны, - отпарировал Глеб, - а с другой - помещик, юродствующий во Христе.,
- Зеркало русской революции…
- Проповедник пораженческой теории непротивления злу! - Глеб воодушевился. - Ребята, я серьезно. В такое время, когда всякие там дамочки оказываются диверсантами, и вдруг… Лев Толстой. Он всю нашу пропаганду может смазать… своим, как нас учили, гениальным пером. Вот, к примеру, прочитает боец плакат "Все силы на разгром врага!", полистает брошюрку о том, какая Гитлер сволочь, загорится ненавистью, а ему под нос вашего Льва Николаевича!.. А?
- И что? -
- А то! Лев Николаевич ваш и скажет: "Напрасно гневаешься, милок. Бери пример с моего Платона Каратаева. Кроток был, мудр; неграмотен, а самого Пьера Безухова заново породил. Ну чего ты кипятишься? Если суждено победить, и без всякого ворога одолеем. А все эти генералы и военные гении - тьфу одно. Проку от них ни на грош. Две враждебные армии - это как два шара. Один шар накатился на другой - катятся оба в одну сторону. Перестанут катиться, остановятся, тогда второй шар по первому ударит - назад покатились…"
- Ну уж это ты врешь! - не выдержал я. Между нами, "Войну и мир" мне так и не удалось осилить. Прочитал про Аустерлиц, про Бородинскую битву, а остальное - как умирает Князь Андрей, про пеленки, во-первых, во-вторых, в-третьих… про несвободную свободную волю и все то, что по-французски - благополучно пропустил. Но уж насчет шаров Глеб загнул. Не мог Толстой такое смолоть. - Врешь ты насчет шаров! - повторил я с вызовом.
Глеб молча раскрыл книгу, полистал, сунул мне под нос.
Смеркалось, читать было трудно. Но я все-таки разобрал. Действительно - два шара!..
- Толстой высмеивает военное искусство, - продолжал наступать Глеб. - По его утверждению, армию нельзя отрезать. А как же Канны? И вообще он толстовец до мозга костей.
Пашка вскочил на ноги:
- Толстовец?! А разве Толстой не преклонялся перед мужеством и стойкостью русских, солдат? А разве он не ценил героизм, самопожертвование?
- И описал смерть Пети Ростова. Влепили мальчику пулю в лоб - и конец геройству. Заметь, Глеб, никого не убили вокруг, только Петю Ростова. Да он, Толстой этот, настоящий пораженец. Кому захочется воевать, прочитав, как глупо погибает Петька? Тебе захочется?
Да, - ответил Павка так, словно отрубил. - И кроме того… Петька - это другое дело. Ему хотелось отличиться. А мне… отличиться, конечно, тоже здорово, но главное… Поверьте, ребята, вот пришли бы сейчас ко мне, спросили: "Родина посылает тебя, Павка, на верную гибель. Пойдешь?" - Павка перевел дух, шмыгнул носом - смешно так, по-детски, - и ответил убежденно - Я не пошел бы - побежал…
- Спотыкаясь и падая от усердия, - вставил Вилька.
- Дурак! Все шуточки. А я серьезно. Главное, жизнь прожить по-человечески. Толстой, конечно, насчет Петьки переборщил малость. Слишком нелепо… пугает, да. Но зато у него есть главная мысль, которую ты, Глеб, пропустил мимо ушей. Я эти его слова запомнил: "Дубинка народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие". Понятно? А у нас - народная война…