10
Перевал одолели спокойно. Вот показалось и село, окутанное немой теменью. "Кажется, пронесло и на сей раз!" - шепнул усач, когда миновали последние избы.
Выстрелы грянули неожиданно, и чуть ли не в упор, один из верховых ойкнул, повалился навзничь. Так и на узнали, убит он или только ранен, погоня шла по пятам. Кони, измученные долгим горным переходом, выбивались из сил.
В версте от села Игнат резко осадил белолобого, спешился.
- Скачите. Я постараюсь их задержать!
- Да что ты, бог с тобой… - оторопел усач.
- Пакет… Умри, а довези!
- Эх, Игнашка, Игнашка…
- Гони, черт! - Нестеров огрел его коня плетью.
Верховые пропали в темноте. Игнат отошел немного в сторону, стал за выступом скалы, навел наган. Вот и те, что подстерегали в засаде: вынеслись бешеным галопом, только искры сыпали из-под копыт. "Получай, гадово отродье!" Вспышка, сухой треск, повторенный эхом, и передний казак, взмахнув руками, кубарем покатился на дорогу. Остальные отхлынули назад, в укрытие, ответили в два десятка винтовочных стволов, пули густо зацокали вокруг, обдавая раскаленной каменной крошкой.
- Вали в объезд! Он один! - скомандовал чей-то голос.
- Врешь, с-сука! - пробормотал Игнат, посылая пулю за пулей. Стрелял, пока не кончились патроны. Прямо из седла кто-то прыгнул на него, заломил шею, повалил. На голову обрушились удары…
Казаки заарканили пленного, погнали в село. Игнат с трудом поспевал за резвой лошадью, часто падал, расшибаясь в кровь на камнях, а думал - странное дело - совсем о другом. Он вспоминал, как четверо суток назад, и тоже ночью, его вели свои, вели обезоруженного, неизвестно куда и зачем. И это было горше всего…
Каменный дом на взгорье, недавно молчаливый, погруженный в темень, сиял ярко освещенными окнами. У ворот мотали хвостами оседланные кони, в саду, за кустовьем, раздавался бабий смех.
Игната втолкнули в комнату, где пировала офицерская компания, человек семь-восемь. На тарелках свиной окорок, вяленая рыба, огурцы. Длинноволосый, обходя застолье, проворно разливал водку по стаканам.
- Ну-ка, урядник, веди его на свет! - сказал черноусый, с погонами есаула. - Хоро-о-ош гусь! - И длинноволосому: - Он?
- Он, ваше благородие. Под сотника вырядился, о полковнике Горбачеве… нет, выспрашивал-то другой.
- Та-а-ак. Никого не покалечил, когда брали?
- Двое ранены, Митяев тяжело…
Есаул, покачиваясь, подошел к Игнату.
- Ну-с, давай побеседуем. Ты - ясное дело - догадываешься, что тебя ждет? Чуть зорька, и к праотцам… вернее, к чертовой матери!
За столом захохотали. Громче всех, кажется, веселился длинноволосый.
Игнат знал, каким трудным будет конец, и в то же время, несмотря на полную безысходность, в нем теплилась наперекор всему надежда на счастливый случай, Правда, глупо было уповать на что-то, но он, хоть убей, верил!
- Итак, поговорим. Ты, конечно, из Белорецка? - спросил есаул и сам ответил: - Оттуда. Что, выползли главные-то орды в степь? А какие силы на заводах? Молчишь? Напрасно… Я тебе, друг ситцевый, предлагаю честную комбинацию. Без обмана. Проведешь мой отряд через перевалы, узнаешь пароль, все как полагается, и тогда… Надеюсь, ты меня понимаешь?
Игнат молчал. "Если это случай, тот, единственный, то черт бы с ним!"
- Так-с, - просипел есаул. - А ну, казачки, пройдитесь легонько. Да не очень.
Хлесткий удар в зубы отбросил Игната к порогу. Он с усилием приподнялся на руках, и тут же под ребра въехал кованый сапог.
- Стой, не сразу!
Трое дюжих казаков распрямились, украдкой от есаула смахивали пот. Игнат лежал, раскинув руки, по его губам стекала струйка крови. Лежал, закрыв глаза, собираясь с силами. "В раж вошли, теперь недолго!"
За столом приглушенный говор:
- Ни слова не выбили. Видно, из идейных…
- Тем лучше, дорогой. Сволочью меньше.
Длинноволосый вдруг вскинулся:
- Господин есаул, я придумал!
- Что?
- Развлеченьице… Утвердим стакан с водой на комиссаровом черепке, и кто попадет…
- В черепок? - усмехнулся молодой сотник.
- Угу-гу-гу-гу! - заржал длинноволосый. - Нет, спервоначалу в стакан. А ловко, ваше благородие? Чур, я первый. Во имя овса и сена, и свиного уха… Налим!
- Но-но, чадо господне.
Все вышли из-за стола, вынули оружие. Конвоиры приподняли Игната, крепко встряхнув несколько раз, прислонили его к простенку. На голове очутился, приятно холодя, стакан с водой.
Длинноволосый отошел в угол, прицелился, наган плясал в его руке.
"Да, верь в чудо или не верь, а умирать готовься! - мелькнуло у Игната Нестерова. - Еще секунда-две, пока бандит выцеливает, пьяно прижмурив левый глаз, - и кончен путь… А маманька ждет под Можайском, и еще долго ждать будет. И только ли это? Ведь ничегошеньки, ничего не успел! Жил, как все, не очень задумывался над тем, ради чего ты и тебе подобные на земле. А чуть проглянуло, и вот она, курносая, в десяти шагах. Не успел… Слово-то какое поганое!"
Длинноволосый нажал на спуск - пуля угодила в простенок, немного выше комиссарской головы.
- Д-дайте мне, - сказал сотник. Он быстро поднял револьвер, почти не целясь, выстрелил: стакан разлетелся вдребезги.
- Учитесь у фронтовиков, господин попович! - с иронией заметил кто-то.
- Пустое! - Сотник удивленно пригляделся к Игнату, шевельнул темными, будто нарисованными бровями. - А ты смел, комиссар!
- Господа, угостим его водкой напоследок? - ни с того ни с сего подобрел длинноволосый.
Офицеры недовольно заворчали, но есаул молча дотянулся до четвертной бутыли, налил полный стакан.
- Эй, ты, подойди сюда. Развяжите его!
Казаки проворно исполнили приказ. Морщась от боли в запястьях, туго-натуго стянутых волосяной веревкой, Игнат взял стакан, медленно, как бы в раздумии, поднес к губам.
- Уговор - до дна! - долетел голос сотника.
- И желаю… ик… пасти стадо свое в добром здравии и полном повиновении… на том свете! - ввернул длинноволосый.
Игнат простовато кивнул, до дна так до дна, посмотрел на конвоиров: мол, и за ваше здоровье, хоть вы и пересчитали мне все ребра! - и неожиданно для всех размахнулся, запустил стаканом в лампу. Свет погас. Игнат бросился к двери, толкнул ее ногой: она оказалась незапертой. Позади, в душной проспиртованной тьме, орали, сталкивались лбами, кто-то выпалил наугад, и зазвенело оконное стекло. Во дворе было и того чернее. Ага, вот она, калитка. За изгородью по-прежнему стояли лошади. Задыхаясь от бега, Нестеров кое-как раздернул повод, вскочил в седло, конь сорвался с места… Переулок, другой, какая-то дорога. На север или на восток? А-а, раздумывать некогда… Обок тесной, почти слитной вереницей мелькали деревья, ветер гудел в ушах, и томительно близко над ухом высвистывали пули…
11
После долгих блужданий в горах перед Игнатом снова открылся Белорецк. Ничего вроде бы не изменилось в нем: никуда не выступали войска, обозы, как и несколько дней назад, нескончаемо теснились по гребням и низинам, переполняли дворы. Мимо вскачь летели связные. Пылали огни костров, поедая остатки изгородей.
Игнат шел от костра к костру, и в голове мало-помалу складывалась картина последних дней. Узнал он, что надежды на казачью бедноту не состоялись: ее успел загнать в свои полки атаман Дутов. Не удался и прорыв. Поперек дороги встал Извоз, опоясанный тройным рядом колючей проволоки, изрытый окопами, каждый аршин ее склонов был заранее пристрелян атаманцами из орудий и пулеметов. И одолели-таки, наперекор всему, ворвались на плечах белых в окопы, но тут перебежали к дутовцам Енборисов, Пичугин и Каюков, и не просто, а прихватив с собой карты и планы дальнейших действий боевых колонн. Пришлось повернуть обратно. Сотни бойцов пали на проклятом косогоре, сотни были ранены, и среди них главком, Николай Каширин. Ехал он теперь в санитарном обозе, с ногой в лубках…
Зато Горшенин, к которому за полночь явился обтрепанный, в синяках и ссадинах Игнат, крепко обрадовал:
- Ну, москвич, прыгай. У нас новый главком - Василий Константинович.
Он оглядел позднего гостя, присвистнул, скрылся за перегородкой, вынес оттуда солдатские шаровары, гимнастерку, латаный-перелатаный пиджак.
- Одевайся, а завтра найдем поновее, раздобудем шинель и сапоги. Есть хочешь? Садись к столу.
Перед сном они вышли на крыльцо, закурили.
- Куда ж теперь? На север или…
- Пока на юго-запад, по Стерлитамакскому тракту, а там будет видно. Это раньше мы звонили в колокола, бегство Енборисова многому научило… - Горшенин глубоко вздохнул. - Грешил я на Ивана Дмитрича, и было за что: летал, под носом не видел… Но какой парень! Ошибся, не стал юлить, честно сказал при всех. И Василию Константиновичу: мол, командуй, а нам с братом взвод или роту, что есть. Постараемся доказать, что революция и нам не мачеха!
На мгновение ослепительно блеснула зарница, осветила щетинистые гребни гор.
- Смерть Павла Варфоломеича нейдет с ума. Вызови мы отряд с фронта, схвати одного, другого, третьего, кой-кого поставь к стенке… Да нет, нет, нельзя было начинать с недоверия станичной бедноте. Красный казак, он и есть красный, при всех своих заскоках. Павел это лучше многих понимал… И вот погиб!
Оба смолкли: кус был слишком жесток и горек, сразу не прожевать.
Глава шестая
1
Дорога и река - две неразлучницы. Светлой, в порожках и перекатах, лентой тянется вдоль хребтов Белая, а по берегу идет старинный Троицко-Стерлитамакский тракт. Река и дорога что поводырь со слепцом: куда одна, туда и другая. Разве что дорога порой, чтобы шагнуть ловчее, обойдет скалистый кряж, срежет острую береговую стрелку. А река течет себе, свиваясь воронками, с шумом бьет о гранит, подергивается на заводях легкой рябью.
День, два и три идут бок о бок дорога и река, вдоль них растянулись обозы, пехота, конные сотни. От зари до темна палит солнце, медленно перекатывается перед глазами, и следом, все время чуть забирая вправо, по его полукругу, топают разномастные колонны. Редки и коротки остановки, всего ничего. Кашевары и бабы разводят костры, навешивают котлы на таганах, наскоро готовят еду. Час-другой сна, побудка, и снова бесконечный тракт, снова солнце, а с ним страшенный зной. Раскаленная пыль висит над дорогой, лезет в нос, першит в глотке.
Остались далеко позади Азикеево, Серменево, Узянский поселок. Белых нет как нет, считай, от Белорецка: видно, повыдохлись на горе Извоз, теперь собираются с силами. Ребята, прикрывающие отход, посмеиваются: "А мы тем часом так оторвемся, не догонишь и на ероплане!"
У Кагинского завода - переправа. Командир сотни выслал разведку, пусто, по крайней мере, на пять-шесть верст вокруг. А солнце жарит, спасу нет, а тут водица - вот она: прозрачная, игривая, студеная от подземных ключей. Обозам нет конца, подваливают к броду, с брызгами перемахнув его, поднимаются на взгорье, пропадают из глаз… Молодые конники приуныли, и сколько Игнат с Волковым, прибившиеся к арьергарду, ни старались приободрить ребят, их грусть не проходила. Молодец командир: вовремя уловил сбой, разрядил его громовым голосом:
- Повзводно, в речку, арш!
Сброшена с плеч потная одежда, первый шаг в воду, и удивленно-радостный, шальной гогот. Завистливо поглядывали коноводы, бабы и девки на возах стыдливо отворачивались при виде нагих тел, которыми вскипело плесо.
- Ох, и дерет, стерва милая!
- Федька, давай гармонь. Что-нибудь плясовое.
Кавалеристы выбирались на горячие камни, лежали с просветленными лицами, вольготно раскидав руки-ноги. А когда с той стороны Белой, из цепи стрелков, на всякий случай рассыпанной над берегом, прибрел Мокей, стало вовсе весело.
Он сидел, ерошил бороду, надсадно, с хрипотцой говорил:
- Бывал я здеся, еще с дедкой моим, царство ему небесное. Печи дедка лепил сызмальства, первый мастер на всю горную округу, ай подале. Ну, ясное дело, стафет: приезжай в Кагу. Встречает нас дилектор заводской. Надо, мол, печь фигурную в зале. "Будет исполнено", - дедка ответствует. А хоромы, братцы мои! Потолок высотой вон с те сосенки, ей-ей… - Он скосил глаза на бороду, осторожно выпутал из нее пчелу. - Топай, милая, своей дорогой… Ну, стало быть, и начали: дед, батя, с ними я. Основы, ходы и выходы. Примкнули тютелька в тютельку! Горничная справляется: когда обед подавать, мол, скоро ужин. Мы ей: неси разом то и другое…
- Ты, случайно, атаману печь не выкладывал? - бросил Санька.
- Был заказ, перед Октябрем… Тольки мы с батей собрали струмент, подрядили телегу, бац - загремел атаман, и Совет заместо него. Ну, а от Совета заказу не было…
Вокруг прыснули. Мокеев брат повертел пальцем у виска, отошел подальше, лег. Рассказчик и бровью не повел. Знай потягивал даровой табачок и бубнил, перескакивая с одного на другое:
- День и ночь, от зари до зари, а куда? Сесть бы на пригорке, не торопясь, портянки просушить, потолковать про то, про се…
- Ты и на ходу - сто слов… как пулемет. Та-та-та!
- Не перебивай, кому велено? - Мокей пригорюнился, пожевал губами, - Все наперекос, господи… Побросали хаты, семьи, отцовские могилы, прут в неведомую даль… Мануфактуру задарма отдают, сам видел!
- Отдаем, - поправил Санька.
- Разве ж то дело, извени? О себе не думаете. Все одно уходим прочь, вернемся ли - вопрос… Надо - ему, тебе, мне - по тюку. Носи, пока не свалишься. Уцелеешь - твой. А этак, извени, пробросаемся!
- Линялые твои речи, дядя.
- Еще ты мне указовывать, горсть вони! - рассвирепел Мокей и, встав, обратился к Игнату: - Комиссар, заступись… Можно ль тиранить без конца?
- Ты о чем? - спросил Игнат.
- О том самом. Житья не дают. И это, извени, новая правда? Не-е-ет, кто был голова, так Варфоломеич, председатель. Вон, на реке, есть глубина, есть перекат. Вы помельче, молодые главкомы, не в обиду будь оказано. Он-то знал, какая у солдата боль. А вы только рогозиться, рывком да швырком… Тьфу!
Он сплюнул тягуче, без оглядки зашагал прочь, загребая длинными руками и слегка приседая.
- Эй, Мокей Кузьмич, ты ровно редьку сажаешь! - крикнул Санька, и остальные ответили дружным смехом.
И вдруг - пронзительное:
- Казаки-и-и!
На дальнем бугре действительно темнели большой группой конные в чекменях и картузах, с карабинами за спиной. Постояв немного на открытом месте, они попятились за гребень, и по плесу реки вереницей блеснули искры, следом прокатилось и завязло в кустах эхо пулеметной очереди. Кавалеристы, раскрыв рты, замерли по пояс в воде. Под стенами завода получилась пробка: трещали оглобли, ездовые со всего плеча стегали лошадей, орали друг на друга. Паника передалась кой-кому и в стрелковой цепи: двое с криками бежали от берега, один карабкался на скалистый утес. А Мокей стоял посреди брода с подвернутыми выше колен портками, изумленно-спокойно смотрел на выстрелы…
Но оцепенение длилось недолго. В следующую же минуту конная сотня, которая проморгала казаков, сидела в седлах и, подхватив разбросанные там и сям шашки с наганами, гнала в сторону бугра. Казачий отряд, оставив "шош" с двумя лентами, кинулся наутек.
Когда вернулись к реке, о купанье никто не вспоминал. Игнат и Санька Волков молча оделись, проверили, хорошо ли подтянуты подпруги, запаслись патронами.
- Эй, куда? - подал голос командир сотни, заметив таинственные сборы.
- Думаем наведаться назад.
- К черту в пасть, одним словом?
- Да их, казаков-то, всего человек сорок, и те перепуганы.
- А что боковой дозор передал, знаете? На подходе больше трех сотен, с пушками…
Вскоре на краю заводского поселка вздыбился черный столб разрыва, и что-то вспыхнуло, заиграло огоньками. Рвануло и над бугром, где снова появились белоказаки.
- Наши долбают, - определил командир. - Давайте к своим, благо с обозами кончено. Прокатили все до единого.
Сотня перешла реку, отослав коней в укрытие, рассыпалась вдоль дороги, уплотнив стрелковую цепь. Невдалеке сверкало, ревело, трещало, будто черти катали камни по железной крыше. На мгновенье Игнат оглох и ослеп, - оказалось, угодил он к самой батарее, присланной Алексеем Пирожниковым на подмогу.
- Накатывай. Заряд! - кричал командир, широко расставив ноги. - Прицел тот же… Огонь!
Не молчала и дутовская батарея: за круглой огненной вспышкой нарастал звук - яростный, грозный, открыто-враждебный. Резкими всплесками вскидывалась дорожная твердь, вокруг с визгом падали осколки, частили по воде.
Потом все смолкло. Командир батареи весело выругался.
- Чего? - спросил подчерненный пороховым дымом наводчик.
- Говорю: копыта врозь, глухая тетеря!
По дороге неторопко прошагал Мокей, нагнулся, подобрал кем-то брошенную берданку, передернул затвор.
- Старовата. Как бы курок, понимаешь, не сбрындил… Чья?
Никто не отозвался.
- Ты ж кашевар, тебе какая забота? - уколол его Санька, лежа в цепи. - В крайности, отобьешься черпаком!
- Вот и дурак, извени. Своя башка дороже, - Мокей повесил берданку на плечо, пошел к котлам, чуть не доверху засыпанным землей и каменной крошкой.
Перед уходом из Каги хватились Крутова. Санька спрашивал одного, другого, третьего, все разводили руками: с утра мотался над рекой, а где он теперь - бог ведает.
Разыскали его за скалой, в буераке. Спал под кустом, и около смиренно топтался оседланный конек, хозяин даже подпругу отпустить поленился. Подошли, растолкали. Он бормотал что-то, лягался ногой, снова и снова закрывал глаза. Помог сердитый окрик сотенного, привел-таки в чувство. Начштаба медленно встал, хватаясь за бока, влез на гнедого, затрусил стремя в стремя с Игнатом Нестеровым.
"А может, и не спал вовсе? Гремело на десятки верст!" - ворохнулось у Игната. Но таким бессмысленно-тупым был взгляд штабного, такой тягучей, во все лицо позевота, и волосы, когда-то прилизанные до блеска, так нелепо торчали вверх, что Игнат через минуту и думать о том перестал.
За поселком им встретился обеспокоенный Иван Каширин, расспросил о бое, похвалил батарейцев.
- Здрассьте! - приветствовал его Крутов с бледной улыбкой.
- Здорово, - мельком отозвался тот и сказал Игнату: - Молодцы, не оплошали. Скоро буду у главкома, непременно расскажу.
- Далеко от нас штаб?
- Верстах в пятнадцати.
- А вчера был в тридцати с гаком.
- В горы втягиваемся. На пути - Алатау, хребет из хребтов.
Караковая лошадь под Иваном пошла, танцуя. Крутов пристально глядел вслед.
- Невзлюбил меня казак, - пробормотал он. - На кого подымет, а на меня опустит… - Он покусал ноготь большого пальца, и без того искромсанный зубами, криво ухмыльнулся: - Да-а-а, разное бывает на свете…
- А именно?
- Есть примеры, и весьма очевидные. Как, по-твоему, военно-революционные законы для всех одни?
- Сомневаешься?
- Ага. Присмотреться б надо к Ваньке. Такой ли он чистенький… Ведь по его собственному приказу действовал кое-кто. В смысле, у дома председателя…