- Давненько я его приметил. На первый взгляд, ничего особенного… Отец-мать крестьянствовали при заводе, сам в молодые лета вкалывал на волочильно-гвоздарной фабрике. И солдатчину не миновал, правда, не в окопах, а письмоводителем у оренбургского воинского начальника. К старикам наведывался на своей тройке, багровый ошеек, пузо вперед… И вдруг обрезало, перед самым носом. Не стало ни начальника, ни подношений. Зимой притопал на завод, на ту же волочильню-гвоздарню, где обитал когда-то. Помню, вместе вступали в партию. Пока ждали своей очереди, разговорились. "Дескать, беспартийный сейчас все одно что ноль без палочки, - говорит он. - Оттого и записываюсь!" Меня в жар кинуло. "А как насчет большевистской программы?" - спрашиваю. "Смутно, - отвечает, - единственная надежда - Варфоломеевич ваш, человек образованный, из полковничьей семьи, не даст разгуляться насилию". "Ты что ж, против диктатуры народа над кровососами? Он знай твердит: "Общее согласие - вот моя программа, на том стою и стоять буду. Чтоб гражданин - он, ты, я - чувствовал себя вольготно, сам себе царь и бог!"
- Чего ж цацкались? Гнали б в шею, - заметил Игнат.
- Ты ведь знаешь нашего Павла Варфоломеевича. Поставили вопрос ребром: гнать из партии, как саботажника и прихвостня буржуазии. Председатель подумал и говорит: "Нет, расправы не допущу. Человек должен сам постигнуть, на чьей стороне правда. Наш долг - убедить его. К тому же Крутов не таится подобно другим, открыто высказывает свою программу".
- Тоже верно, - задумчиво произнес Игнат.
- Слушай дальше. Потом свалилась гора дел, о Крутове позабыли. Но он-то о нас помнил. Завел тесную дружбу с заводским врачом, с солдатом из писарей, Фомкой-губастым, есть в поселке такой горлодер. Как-то подходят ко мне ребята-фронтовики, интересуются: дескать, каково прихвостень живет-может? "Не до него, мол". - "А разобраться надо, - настаивают ребята. - Говорят, чуть ночь - укрывается на кладбище. Почему ж не ночует у себя? Болтает направо-налево: мол, большевики угрожают ему смертью…" Посмеялись мы с братвой, разошлись. В мае, когда началась мобилизация фронтовиков, хлопцы снова явились в штаб: "Арестовать бы надо эту сволочь, Николай. Подбивает солдат на мятеж. Дескать, вы делайте вид, что согласны, а вооружат - спросим за все!"
- Было колготни, - сказал кто-то. - Ну, да Горшенин расскажет. Сам унимал сборище.
- Сколько та компания крови нам попортила, не счесть… - сказал Горшенин. - Отказал в винтовках местный штаб, Крутов сговаривается с дружками о добровольном отряде, едет в Уфу. Там сразу не разобрались, что к чему, выдали оружие, но с условием: выступить на Самарский фронт. Это Крутову не понравилось. Мол, не готовы, то да се. Ночью их оцепили и выдворили из города, а нам телеграмму: так и так. Встречали мы их в Запрудовке, где пересадка на Белорецк, изготовили пулеметы, ждем. Вот и они, целым составом. Высыпали из вагонов, попятились, а куда денешься? Крутов молчит, зато вылез губастый: "Ага, до карательных отрядов дошло, м-мать? Сказывали нам умные люди, не верили!" Мы его в сторонку, зачитали приказ: кто подлежит призыву, едет в Златоуст, прочие мотай домой. Отправили, а тут белочешский мятеж, атаман из степей надвинулся, и закипело все кругом. Потом Иван Дмитрич отступил сюда с колоннами. Крутов к нему в штаб, мол, не требуется ли честная помощь? Его сразу сделали начальником железнодорожной станции, а Павлу Варфоломеевичу прислали бумагу: Крутов и прочие должны быть немедленно введены в ревком. Что ответил председатель, вы знаете…
- Да ну его к черту, Крутова! - вспылил Алексеев. - Будто о нем наши заботы сейчас. Что будем делать? Неужели…
И все поняли, что он хотел сказать: неужели Павла Варфоломеевича нет в живых, неужели, погиб?
За дверью снова загремело, и в комнату вошел комендант штаба, неся целую связку наганов. Он оглядел арестованных, вповалку лежащих вдоль стен, смущенно крякнул.
- Товарищи члены Военно-революционного комитета и которые богоявленцы. По приказу главкома… словом, вы свободны. Извиняйте, если что не так. Вот ваше оружие, в целости и сохранности.
В коридоре ждал Санька Волков.
- Наконец-то! - сказал он и обессиленно уткнулся в Игнатово плечо. - Спасибо Томину и интернационалистам Сокача.
- Постой… Где Павел? - спросил Горшенин. Санька молчал. Горшенин ухватил его за грудки, но парень был глух и нем, только из глаз катились слезы.
- Ну-ка… идем к главкому! - вдруг вскинулся Игнат. - Потолкуем, окончательно и бесповоротно.
- О чем? - тихо, через силу обронил Волков. - Нету нашего председателя… Мало того что убили на глазах у дочери… увезли, бросили в костер…
Горшенин резко повернулся, оступаясь, пошел к выходу.
В штаб отправился один Игнат, сколько его ни отговаривали. Комендант рысцой забежал вперед, растопырил перед ним короткие пальцы:
- Эй, эй, товарищ!
Игнат потеснил его, распахнул дверь, из-за которой сыпала дробь пишущей машинки. Енборисов прекратил хождение по ковру, с досадой оглянулся.
- Что вам угодно?
- Как пройти к главкому?
- Он с утра на передовых позициях. Докладывайте мне.
- Вопрос: по какому праву были арестованы члены Белорецкого комитета и с чьего ведома напали на квартиру Точисского?
Енборисов пожевал губами, с иронией прищурился:
- Вы обратились не по адресу. Штаб войск, не менее чем кто-либо, возмущен бесчинствами на заводе. Виновные в них будут преданы суду и понесут наказание… Не поддавайтесь на провокацию, товарищ! - Сочтя разговор оконченным, он кивнул машинистке: - Продолжим: "Как и на Первом Верхнеуральском съезде Советов…" Нет, лучше не так, о съезде забейте. Просто: "Как выборный командир казачьих революционных войск, ближайший соратник Ивана Каширина, я со всей твердостью заявляю, что не вложу клинок в ножны до тех пор, пока…" Кстати, на какой час назначен митинг?
Вошел комендант, шепнул несколько слов.
- Пригласите.
На пороге появился человек лет тридцати, остролицый, с тонкими рыжеватыми усиками, вытягиваясь перед Енборисовым в струнку, подал ему пакет.
- Резолюция солдатского собрания, товарищ начштаба. Все по пунктам. Первый - создать надпартийный добровольческий отряд, вооружив его на месте; второй - комитет, замаранный кровавыми расправами и реквизициями, переизбрать заново; третий - смещенных с должности под бдительной охраной направить на фронт, где… - он уловил предостерегающий взгляд Енборисова, умолк.
- Дежурный! - громко позвал Енборисов. - Проводите товарища комиссара.
- Обойдусь без провожатых, - отрезал Игнат.
Он шел по улице, сдвинув брови к переносью… Что же такое каширинский штаб, кто же в нем голова? Сам главком, чье имя гремит из края в край? Едва ли. Его думы заняты оставленными станицами, брошенными на произвол судьбы стариками и детьми… Ему что напоют о местных делах, с тем он и соглашается, а то и просто махнет рукой: мол, не до вас, не до ваших свар. Ну, а в штабе определенно верховодит Енборисов. Тоже вроде бы на коне человек: слова-то какие диктовал девчонке! И вот аресты, убийство честнейшего, непреклонного Павла Варфоломеевича, гибель других ребят. Кому это выгодно, кто погрел на огне руки?
В ревкоме было шумно. Вокруг осиротелого председательского стола сидели Алексеев, Горшенин, венгр Сокач, прибывшие с Северного фронта Пирожников и Сызранкин, обсуждали новый приказ каширинского штаба.
- Наконец-то взялись за ум, а то все о роспуске твердили… Предлагают провести выборы комсостава Белорецкого рабочего полка, - сказал Горшенин Игнату.
- Ну-ну, е-мое, - прогудел Алексей Пирожников, угрюмейшего вида человек, и надолго спаял губы.
В дверь протиснулся Волков, поманил Горшенина. Тот в нетерпении выслушал его, вернулся к столу.
- Что я вам говорил? Нацелились на полковой штаб… Крутов и заводской врач заседают в чайной вместе с левыми эсерами, толкают речи: мол, если в командиры пройдет кто-то из комитетских, снова прольется ни в чем не повинная кровь!..
- Не его ли я встретил у Енборисова? - вспомнил Игнат. - Волосы гладко зачесаны, рыжие усишки…
- Он! - Горшенин яростно скрипнул зубами. - Санька, звони в котельную: долгий гудок.
С командиром полка у крутовцев ничего не вышло, сразу же все остановились на Алексее Пирожникове, зато в начальники штаба они все-таки провели своего. Много было названо добрых имен - Сокач, Горшенин, Сызранкин, - но именно это затруднило выбор. Тогда-то и выскочил вперед солдат из "добровольцев".
- Кру-у-утова! - заголосил он. - Крутова в штабные! Почему? Да потому, голова садовая, что с ним ты завсегда в надежде на справедливость. Потом… кто-нибудь видел, чтоб он прятался в кусты аль не резал правду-матку? То-то! И я, как сам рабоче-крестьянского племени, раненный и перераненный немцами, говорю: лучшего штабиста не сыскать. Во!
- Спроси, где он был ночью! - крикнул Санька.
Сквозь толпу медленно протолкался Крутов, губы плотно сжаты, усики встопорщены.
- Интересуются некоторые, где я был… Отвечу. Дежурил на станции, по личному приказу товарища Енборисова.
- Ври! - звонкий Санькин голос. - Где твои дружки, там и ты, обязательно. А они шастали у конторского дома, стреляли в Павла Варфоломеича!
- Товарищи! - Крутов замотал головой. - Кто путеец, отзовитесь. Иначе я порешу себя, иначе мне…
- Точно, дежурил, - подтвердил седоусый машинист. - С вечера и до третьих петухов.
- Ой ли?
- Брехать не обучен, да и не таков мой возраст.
Над толпой с разных сторон взмыли голоса:
- Крутова в штаб! Урра товарищу Крутову!..
На площадь выехал с ординарцами Иван Каширин в шелковой рубахе, стянутой по талии наборным кавказским ремешком, прислушался к разговорам, кивнул Пирожникову:
- Тебе все ясно, командир?
- Покуда все, - глядя под ноги, отозвался тот.
- Действуй. Сбивай роты, сотню заимей непременно, без конницы много не навоюешь.
К стремени главкома подошел озабоченный Крутов.
- Я полагаю, Иван Дмитрич…
- Полком теперь командует Пирожников, обращайся к нему, - отрезал Каширин. - Алексей, твое слово.
- Пускай займется обмундировкой и подводами. Как-никак их потребуется до пятисот.
- Исполняй, Крутов.
…Днем в Белорецк вступили долгожданные колонны Василия Блюхера и Николая Каширина.
9
В окна ревкома било солнце, ветер гулял по комнатам, раздавались громкие голоса, а Игнат с Василием Константиновичем, забыв обо всем, сидели на подоконнике, увлажненными глазами смотрели друг на друга.
- Ты все такой же, Игнашка. Чуб витой, нос на версту.
- А тебя не узнать, ей-ей. Помню, последний раз пришел в Прокудинский, юнец юнцом. А теперь усы, бритая голова. Точь-в-точь Калмыков Михайло!
- Стреляные воробьи. Полгода воевали бок о бок… - Василий Константинович остановился, завидев ординарца-башкира. - С перевязкой потом, потом.
- Зацепило?
- Давние, с германской, пошаливают.
За окном проплыли к плотине заводские девки. Впереди важно выступал буйноволосый молодец, играл на тальянке.
Василий и Игнат улыбнулись.
- Кто шустрит?
- Сталевар Федька Колодин, - сказал Горшенин, подходя вместе с Алексеевым к окну. - Артист, прямо артист!
- Намучаемся мы с ним, - проворчал Алексеев. - Ему чуть о дисциплине, о строе - сразу на дыбы. А так ничего, не из пугливых.
- И я о том же, - ввернул Горшенин.
- Подраспустил ты его, когда в штабе заворачивал. Гармонь тебя, как девку, сводит с ума. А вот мне и ротному что делать?
- Не серчай. Музыка, она тоже смысл имеет… - Горшенин глянул на часы, построжал. - Давайте на военный совет, все в сборе.
Каширин-старший был построже с виду, чем его брат, не бросался в глаза малиновым шелком и наборным кавказским ремешком. Конечно, выправка у него была завидная: офицера, да еще казачьего, угадаешь издалека. Он крепко пожал руку, сверкнул синими глазами, снова обратился к карте, расстеленной на столе.
- Начнем с богоявленцев, как, товарищи? - Блюхер посмотрел по сторонам, кивнул усачу-кооператору. - Твое слово.
- Оно коротко, Василий Константиныч. Гибнет республика Красноусольская, стиснута отовсюду атаманцами. Отбиваемся, делаем вылазки на тот берег Белой, но силы тают…
- Сколько у вас людей? - справился Томин.
- Тыщ до трех..
- Ну, а как с оружием?
- Его хватит на все шесть. Спасибо Уфимскому ревкому, успел подкинуть караван. Нестеров выгрузкой занимался, не даст соврать. Достань-ка записи, Игнат.
- Могу на память, что привезено: два горных орудия, и к ним до ста снарядов, а также трехдюймовых - восемьсот пятьдесят, семь тысяч винтовок, патроны, три тысячи комплектов обмундирования, правда, летнего.
- Недурно, батенька мой! - заметил Павлищев.
- Сгинет республика - пропадет и оружие, - угрюмо сказал усач-кооператор.
Томин вскочил, быстро зашагал по комнате.
- Не будем рассусоливать. Главное - куда пробиваться. Мое мнение - на север, в район Сарапула, куда и советует Уфимский ревком. А заодно поможем богоявленцам.
- Советовать легко. Что-то он сам, ревком, в Уфе не удержался. Соваться волку в пасть? - сказал Иван Каширин.
Командиры склонились над картой, с крепкими ногтями пальцы засновали в разные стороны. Игнат с тревогой поглядел в окно: через плотину двигались и двигались обозы. У телег партизаны, сгорбленные седачи, женщины, дети мал мала меньше - все, кто смог уйти от атаманской виселицы.
Первым нарушил молчание Василий Константинович.
- Наши центральные части располагаются примерно по линии Самара - Казань. Где удобнее пробить вражеское кольцо? Есть два варианта. На первом, западном, настаивают стерлитамакцы. Честно скажу, меня их доводы не убедили. Двигаясь на Бугуруслан и Бугульму, армия не встретит ни больших рек, ни гор, ни лесов. Ровная скатерка на сотни верст. При крайней растянутости колонн - это гибель. Причем запасы патронов и снарядов, какие еще были после Оренбурга, поиссякли. Воевать голыми руками?..
- В Стерлитамаке возьмем с лихвой! - вмешался Калугин. - Вы одно поймите: город захлебнулся в крови, сотни расстреляны Каппелем, сотни в застенках… Расплата будет ай нет?
- Верю, трудно, - сказал Томин. - Однако не забывай о живых, которые с нами… Нет, по-моему, остается путь на север. Что он дает? К нам присоединяются Богоявленский и Архангельский отряды, - считай, два полнокровных полка. Притом у них богатый арсенал. Надеюсь, красноусольцы поделятся с армией? Ну, вот, они не против… - он слегка смутился. - Извини, Василь Константинович, перебил.
- Все так. Докончу мысль Николая… Если выберем север, то слева от нас верст на двести будет река Белая, правый же фланг прикроют горы.
Встал Павлищев, командир Первого уральского полка, пригладил небольшую, в проседи, бородку.
- Позвольте мне, батеньки мои. Я у вас человек новый. Но суть не в том… На мой взгляд, в споре, что разгорелся, более прав, нет, прав абсолютно Василий Константинович. Учтите, верная дорога не всегда лежит по прямой линии.
- Молодец полковник! - шепотом сказал командир Челябинской батареи Чеурин.
- Совсем не думаете о казачьей бедноте! - вскипел Иван Дмитриевич. - Будто ее и нету!
- Сядь, не ершись, - посоветовал ему брат, поднимая голову от карты. - И все-таки тревога Ивана обоснованна. Уйдем на запад или на север, а красные станицы и хутора бросим на съеденье? Тогда и те, что в наших эскадронах, разбредутся кто куда. Потерять кавалерию за здорово живешь? Предлагаю, как самое приемлемое, бросок через Верхне-Уральск!
- Именно! - поддакнул Енборисов, и его штабные закивали.
- Эх, братцы, да стоит нам вырваться в степь, и отовсюду потекут резервы! - сказал Иван Дмитрич, пламенея лицом.
Игнат озадаченно поскреб в затылке. Понять их можно: до семей каких-то сорок верст. Но обрастем ли пополнением? Атаман, поди, не спит, подчищает всех под метлу.
А казак есть казак: сам не пойдет, старики силой затянут!
Он снова присмотрелся к Павлищеву. Сдержанно-спокоен, внимателен, краток в суждениях. Мог бы, поди, сказать не меньше, чем другие. Скрытничает, побаивается? Нет, не похоже. Просто такой человек. И еще одно почудилось Игнату в его глазах: вроде б сожаленье о чем-то, легкая, едва уловимая зависть к молодым и горластым…
День протек в спорах, но так ничего не решили, кроме самого неотложного - был избран общий главком, Николай Каширин.
А утром из края в край поселка засновали ординарцы, квартирьеры, каптенармусы, обозы поползли по восточным дорогам. Игнат, сполоснув лицо водой, поспешил в ревком. С крыльца медленно спускались Блюхер и Томин.
- Выступаем? - радостно выпалил Игнат.
- Ага, к Верхне-Уральску.
- Но ведь вчера…
- Приказ главкома, ни с того ни с сего. - Василий Константинович поиграл желваками. - Народ мы военный, подчинимся. Так надо. Или снова - вразброд, по-вашему?
- Не понимаю я тебя. Убей, не понимаю! - сказал Томин и быстро зашагал прочь.
- Богоявленцев, значит, побоку? - насупился Игнат.
Ответ был довольно странный, и даже не ответ, а скорей - раздумье вслух:
- Чует мое сердце, друг-товарищ… Но рано еще о том, дело покажет… Калмыкову передай: пусть готовится к броску… Ну, что? - спросил он подлетевшего на коне казака.
- Николай Дмитрич вам записку прислал, товарищ замглавкома.
- Еду. Ну, бывай здоров, еж. Поклон Михаилу Васильичу.
- Прощай. Так и не поговорили толком… - К горлу Игната подступил сухой комок.