- Тот, что сбоку строя? Английский инструктор, "дядька" по-нашенски. Они ведь нас и одели с иголочки, и на довольствие зачислили, и обучают. Кажная пуля, что выпущена, - английская. Все - от них!
Мишка с треском закрыл тумбочку.
- Да уж, добрые, добрые… Вчера вон у понтонного моста разыгрались. Баб хватали, толкались почем зря. Милиция стоит в сторонке и вроде бы не видит. Один прапор подошел к ним, а они его сгребли - и в воду. Чуть не утоп!
- Дура! - возразил Егорка. - Буянили-то мериканцы…
- А-а, хрен редьки не слаще, - Мишка махнул рукой, с усилием выдавил из себя: - Не серчай, Терентий Иванович…
- За что, солдат?
- Ну, лаялись-то…
- Да нет, спор был начистоту, об чем думалось.
- Ладно, дед, - со вздохом сказал Мишка. - Понимаешь, туго… И раньше не было власти доброй, и эта, омская, не клад. Щи без капусты не еда. Нужно что-то твердое. Такое, чтоб… - и помотал крепким кулаком. - Словом, временных много, а шкура у человека одна.
- Смотря у кого! - колко бросил Терентий Иванович.
- Не будем. И так… - Зарековский чутко вслушался, прикусил язык. В казарму входили командир первого взвода Гущинский и фельдфебель Мамаев. Егорка вытянулся в струнку.
- Господин подпоручик…
Гущинский коротко взмахнул перчаткой: отставить! Увидев нищего с поводырем, недоуменно-строго вскинул бровь. Но, судя по всему, догадался, кто перед ним, помягчел.
- Отец Георгия Брагина, если не ошибаюсь? К сыну, старик?
Приподнимаясь, Терентий Иванович пробормотал что-то невнятное. Гущинский легким прикосновеньем удержал его на месте.
- Сиди, сиди. Потом зайдешь на кухню. Скажешь, я послал.
Терентий Иванович совсем растерялся. Ждал, что будет гром с молнией, и на тебе… Дрожащей рукой вцепился в бороду, быстро-быстро моргал веками, по землисто-серой щеке скользнула слеза.
- Не извольте беспокоиться, - выговорил с трудом. - Сума полнехонька. Мне б вот солдата повидать, боле ничего…
- Слушай, что господин подпоручик советует! - вмешался Мамаев.
- Спасибо на добром слове…
Отойдя к окну, Гущинский кивком подозвал Егорку:
- В час дня проводишь господина фельдфебеля на вокзал, к черемховскому поезду. Остальное время свободен. Зарековский, подмени.
Всю душу вложил Егор в слова: "Будет исполнено!" И пока он делился радостью с отцом, командир взвода и фельдфебель вели свой разговор.
- Подорожная, деньги при себе?
- Все в порядке, Станислав Алексеевич.
- Долго там не задерживайся, без тебя как без рук. Посмотри, что и как в местной команде, подкрути унтеров, и назад.
Взводный легким шагом направился к выходу. Мамаев немного повременил, уловив быстрый взгляд Зарековского.
- Ты что-то хотел сказать?
- Никак нет, господин фельдфебель.
- Видно, померещилось. Но ты не стесняйся, сыпь напрямик.
- Так точно, господин фельдфебель.
Мамаев исчез вслед за командиром взвода. Терентий Иванович послушал, как замирают шаги на лестнице, безошибочно повернулся в ту сторону, где стоял Егорка.
- Душа-человек, взводный ваш.
- Гущинский-то? Не обижаемся, верно, Михаил? Он да штабс-капитан Терентьев. О солдате пекутся день и ночь.
Мишка Зарековский пристально смотрел на дверь:
- Да и фельдфебель не отстал от взводного. Шьет и порет, и на месте не сидит.
- Ого! - весело отозвался Егорка.
- А у других, что ли, глаз нету?
- Как, поди, нету… - Егор озадаченно поскреб в затылке.
- Я не про то. Можно и шары иметь, и ничего не видеть перед носом… - Зарековский усмехнулся. - В Черемхово едет фельдфебель-то? В местную команду, по учебным делам? Черемхово неплохой городишко, бывал, знаю. Одно скверно, чумазых лиц много, рук ухватистых, ртов зубастых!
- Зубы у всех нас будь здоров!
- Ни хрена ты не понимаешь, телок мокрогубый… Фельдфебель-то из мастеровых, смекай, и с кем в дружбе тесной? Тоже с ними. Слесарек седоусый тебе ведом? Тот самый, что свет ладит каждую неделю… Друзья-приятели!
- Ты и я, например, с пеленок вместе. Что ж плохого?
- О Степке забыл…
Егорка отмахнулся досадливо, прекратил разговор. Вечно он так: роет, и самому невдомек, зачем и для чего… А может, что-то прознал? Слишком цепко влез в свои поганые догадки, не было бы какой беды. От Зарековских жди любой пакости… Но припомнилось крепкое, бронзовое, словно топором тесанное лицо фельдфебеля, и Егор поостыл, успокоился. С ним лучше не тягайся, пупок сорвешь. Вся рота, сто двадцать гавриков, у него в пятерне!
2
Степан Брагин с Васькой Малецковым и Петрованом уходили из деревни последним августовским вечером. С утра лил дождь, не густой, но дьявольски холодный, на Ангаре вздымались иссиня-черные валы, низовка яростно смахивала с них пену. Пока шли тайгой, ельником, было терпимо, но вот выбрались на взгорье, и с удесятеренной силой налетел ветер: пронизывал насквозь, едва не сбивал с ног, отбрасывал назад.
- И ветрило заодно с теми!.. - пробормотал Васька, кивая на реку, по которой приплыла вчера в Братск мобилизационная команда.
- П-п-подует и с нашей с-с-стороны, - отозвался Петрован. Брагин молчал, спаяв губы. Невпроворот смешались в нем злость, боль, тоска свинцовая, вина перед маманькой.
Далеко за еланью, за медвежьим логом, верстах в двадцати от Красного Яра, прилепилась на опушке охотничья изба-укотье. Редко раздавались около нее человеческие голоса, одна-единственная тропа, делая частые петли, огибая топи и гари, вела к ней. Жили в избе наездами, не дольше двух-трех недель, пока не протечет по первопутку струя выходной белки. В этом году прокатила осень с ливнями и снегом, на диво короткая, ударили морозы, но люди не тронулись с места, тощали на глазах, обрастали дремучими бородами.
Сидя у окна и медленно протаскивая шомпол в стволе берданки, Степан вспоминал о первых днях в тайге. Теперь хоть зайчатина есть, а осенью кроме брусники со смородиной - ничего. Воду кипятили в пороховой коробке, под рукой ни чайника, ни чугуна. После обзавелись тем и другим, Васька в одну из вылазок припер на себе. И даже стекольце в окне появилось, вшитое в парусину…
Заскрипела дверь, в укотье сперва просунулся драный малахай, вздернутый нос под ним, а потом и весь Петрован с охапкой поленьев. Он проворно шагнул через порог, бросил дрова и долго стоял над железной печкой. Попутно заглянул в большой чугун, утопил в бурлящем вареве заячью ногу.
- Н-н-начин зимы, но впору хоть вой! - прохваченным стужей тенорком сказал Петрован.
Кузьма, лежащий на нарах в стойкой полутьме, казалось, только и ждал тех слов, чтобы завести старую песню. Подобрав ноги, сел, зябко поежился.
- Ага, житье. С энтого боку припекает, с того леденит… - Голос его упал до шепота. - Видать, одно и осталось, а, Степан…
- Говори, слушаю.
- Выйти и повиниться перед адмиральскими властями. Ну, почешут спину, и что же? Или ее никогда не чесали? Не лютей же они, "кокарды" омские, двуглавого орла… - На мгновенье смолк, увидев повернувшееся к нему лицо Степана, заговорил опять: - Куда ни двинь, везде клин. И за Уралом не сладко - напирают белые. С севера - Гайда и Пепеляев, с юга - Дутов и Ханжин… Сомнут! А тогда и нашему гнездовью крышка… Нет, надо сматываться подобру-поздорову!
У Степана невольно сжались кулаки. Надоело: ноет, ноет, ноет… А кто виноват, спрашивается! Сам притопал как миленький, никто не звал, не волок сюда на аркане. Ясно, приходится туго: и холод, и некусай, и ночевки с постоянной тревогой на сердце. Но почему другие не стонут, хотя бы Васька Малецков, годами вдвое моложе его? "Черт, заведет Кузьма свою шарманку еще раз - пристрелю как собаку!" А вслух бесстрастно сказал:
- Дуй на все, на четыре… Но учти, спиной да задницей не отделаешься, башка запросто полетит с плеч.
И тут удивил терпеливый, скупой на слово Петрован. Он сорвал малахай с головы, кинул на пол, закричал:
- А если я б-б-без бабы не могу? Если я с-с-сижу сиднем, а ее там… ухари, в-в-вроде братца твоего! Г-г-гошка небось не побежал… В унтерах блаженствует!
Взвейся плюгавенький Кузьма, выпали подобное, он бы тут же, не сходя с нар, лег замертво от крепкого Степанова удара. Но Петрован был иной закваски, старым товарищем Федота, и Степан только оторопел от его крика, замер у окна… Таким и застал его Васька Малецков, с вечера посланный в деревню за едой. Он опустил ношу у стола, расправил заиндевелые усы.
- Мир честной компании. Чего надулись?
- А у н-н-нас д-д-д… - заговорил Петрован.
- После докончишь! - в нетерпении перебил его Кузьма, босиком устремляясь к Ваське. - Ну-ка, показывай, чего раздобыл… Да живее, не мытарь! - и раздернул мешок, вывалил на стол содержимое: три каравая хлеба, круги мороженого молока, табак, малость соли, нитки, чашку, штаны с рубахой. Кузьма увял, отошел к нарам. - Не густо!
Васька пошарил в кармане, извлек несколько луковиц.
- Твоя маманька дала, Степан.
Тот, оглядывая Васькину добычу, тихо, словно нехотя, спросил:
- Ну, что - маманька?
Малецков грустно усмехнулся:
- И моя родимая хлебнула горького, но твоей, Степка, повезло в особенности. Молодкой на Зарековских день и ночь вкалывала, ослеп Терентий Иванович, пришлось ей быть и за отца, и за бога. Под старость - новая беда. Среднего сына в солдаты забрили, старший тягу в лес. И опять на матери отозвалось, поркой!
- Не трави душу… - попросил Степан. - У своих был?
Васька потупился. Но долго унывать он не умел: отхватил кус хлеба, присыпал сольцой, захрустел.
- А о Силантии знаете новость?
- Никак Серка возвернули?
- Последнюю, сивую, в армейский обоз!
- Дождался правды! - Степан покружил по избе, думая о чем-то. - Хлеба мало… - Решительно мотнул чубом. - Завтра пойдем. Не хотелось часто под пули соваться, место открывать, но что поделаешь.
Васькины глаза вспыхнули радостью.
- Сходим, долбанемся! - и тут же стукнул себя в лоб. - Чуть не забыл… К нам еще двое прилабунились. Ждут за увалом, в пади. Звать?
- Погоди, погоди, - ухватил его за руку Степан. - Что за народ?
- По всему, свои!
Лицо Брагина построжало, у губ снова отвердели желваки. До чего легковерный парень… Свои! У них что, на лбу написано? Однако делать нечего: увал в полуверсте. Не отсылать же назад, в лапы "кокард", под топор. К тому ж дознаются о нашем укотье, придут по свежим следам, сыпанут горячим.
- Зови, коль привел!
Васька опрометью выскочил за дверь.
- Ой, не ндравится мне ваша затея, - пробубнил Кузьма, забыв, что и сам недавно был вроде тех: брел неведомо куда и зачем, ослабев от голода, в разбитых опорках.
3
Малецков распахнул дверь, посторонился, пропуская новеньких, сказал солидным баском:
- Пожалуйте к атаману! - и неприметно подмигнул своим.
На одном из незнакомцев, худом, высоком, глубоко припадающем на правый бок, свободно болталась ватная стеганка, на другом потрепанное полупальто с каракулевым воротником, под фетровой шляпой для тепла повязан бабий платок, на ногах чесанки с галошами. Ребята покосились: одет как буржуй!
Высокий поздоровался вполголоса. Сказал и задохнулся, долго кашлял, сотрясаясь всем телом, в груди что-то выпевало тонкой струной. Ребята переглянулись понимающе: да-а-а, круто обошлась с человеком злодейка-судьба!
- Здорово, - ответил Степан, рассматривая высокого: серые глаза, волосы сплошь седые, лицо в морщинках, - и повторил: - Здорово, комиссар. Огнивцев, если не ошибаюсь? Можешь не говорить, кто таков, откуда, по каким признакам розыск ведется. Без того все на ладони. Скажи, Александровский централ на том же месте?
Человек с усмешкой разлепил бескровные губы:
- По бумаге немудрено угадывать, атаман. И к вам попала?
- Спасибо почтарю, снабдил. На раскурку жестковата, но при нашей бедности сойдет… Садись, комиссар, к огню. Эй, Кузьма, подвинься… А вот на сытную кормежку не рассчитывай. Петрован, что с зайцем?
- К-к-кажись, еще не упрел.
- Ах, черт! - с досадой выругался Степан и неожиданно повернулся ко второму. - Говори-рассказывай.
- О чем?
- О чем угодно!
- "Красная Пенза эвакуируется в Вязьму". "Состояние нации близко к глубокому обмороку"!
- Тьфу, дьявол! - Кузьма раскрыл рот, испуганно заморгал.
Ласково глядя на обитателей укотья, низенький все тем же доверительным голосом сообщил:
- "По слухам, император Вильгельм вступил в социал-демократическую партию, а Карл Либкнехт провозглашен наследником престола".
Малецков повертел пальцем у виска:
- Эй, дяденька, ты - не того, пока брел?..
- "Сегодня в двенадцать часов в продсовлавочке производится выдача брюнеток по желтым талонам и блондинок - по красным. Запись в очередь там же".
- Ч-ч-чудеса! - развел руками Петрован.
- Говори-ка о себе! - Брагин разом прервал поток странных речей.
- Видите ли, я с ним. Или этого мало?
- Кто такой, спрашиваю! - рявкнул Степан, приподнимаясь на локте. - Коммерсант, шпион, писарь, подрядчик, черт, сатана?
- Просто странник.
- А проще?
- Путешествую по Ангаре. Созерцаю, думаю.
- Кем был до того, как начал… думать? - подкинул вопрос Малецков.
- Был, по необходимости, комиссионером. Приценивался, покупал, обменивал, продавал, знаете ли…
Васька - в тон ему:
- Драл три шкуры с честного люда.
- Случалось и такое, юноша, - согласился низенький.
- Ну, а потом? - спросил Степан.
- Последнее время служил в уездном почтамте. За отказ вскрывать частные письма оказался не у дел.
- То-то газетами до сих пор несет, хоть нос зажимай! - Степан вдруг улыбнулся. - Об чем еще катают, кроме Вильгельма?
- О многом, только не по эту, а по ту сторону.
- О порках, значит, ни слова? - глухо спросил Степан. - О спаленных избах, о налогах, о рекрутах…
- Как же, как же… "Мобилизация по Сибири протекает великолепно, без каких-либо осложнений. Новобранцы в полных списках являются на призывные пункты".
Васька прыснул:
- Точь-в-точь про нас, а, Степан? - Он по-свойски хлопнул низенького по плечу, шутливо откозырял. - Будем знакомы. Дезертир сибирской армии Василий, сын Поликарпов. Это - Степан Терентьевич Брагин, атаман. Рядом - Кузьма, такой же приблудной, как и вы, с того берега. Кашеваром - Петрован, мой зятек.
- Полиевт Оганесович Тер-Загниборода, - ответил низенький, кланяясь. Грянул общий хохот. Васька присел у порога, заливисто хохотал Степан, ухватясь за бока, ему вторил козлобородый Кузьма.
- Ой, уморил! Ой, смерть моя! - стонали ребята. - Ха-ха-ха! О-хо-хо-хо-хо!
Первым опомнился Степан. Утер веселые слезы, оказал сквозь смех:
- Как же тебя понимать? Хохол ты или армяшка? Или то и другое вместе?
На лице Тер-Загнибороды мелькнула грустная улыбка человека, привыкшего к таким оборотам.
- Видите ли, моя родительница… Вернее, мой достопочтенный дед…
- Хватит! - остановил его Степан. - Пристраивайся к котлу, Тер-Борода. Петрован, что-то стужей потянуло.
- Огонь п-п-погас, пока мы тут з-з-зкакомились, - отозвался тот и, встав перед печкой на колени, принялся раздувать угли.
Васька хлопнул низенького по плечу.
- Садись по-братски. Харч имеется?
- Есть немного.
- Вытаскивай: братство так братство! - и поднял голову. - Никак был свист?
- А ну, Кузьма, проверь, кто там еще, - велел Степан, - да окликни сперва. Бердану возьми.
Улыбки точно ветром сдуло с губ. Ребята сидели, напряженно вслушиваясь и с минуты на минуту ожидая пальбы за стеной. Высокий оглядел всех по очереди.
- Да-а-а, - сказал он с иронией. - Плохи ваши дела, молодцы Братского уезда.
Степан ответил не сразу.
- Жизнь хреновая, комиссар. За час вперед не уверен, во как. Всякий миг жди гостей: или местная милиция нагрянет облавой, или особые из города, что с капитаном Белоголовым села жгут. А жрать надо? Хлеб, одначе, на суках не растет, идешь на дымок, а там - "кокарды". На той седмице вон еле ноги унесли с Петрованом!
- Ага, - подтвердил тот. - Ч-ч-чуть не вз-з-злетели на осину! - Он заметил испуг Тер-Загнибороды, легонько толкнул его в бок. - Ты жми на едово, с-с-странник. Пугаться б-б-будем потом!
- Родичи в красных есть? - спросил Огнивцев.
- А мы какие, по-твоему? - задиристо молвил Васька и тут же сник. - Да и в белых навалом. Через дом, не реже.
- Переплетец. То-то вас не слышно, не видно.
Все загалдели разом.
- Но-но, комиссар, не очень. Дюзгаем понемногу!
- В смысле - грабите?
- Нет, зачем? Берем открыто и другим даем, голи тут ого-го. Беднота-то сама отдает последнее… - прогудел Степан. - Зуб на власть имеем крепкий! Петрован, скажем, до смотрителя на Лучихинской домне добирается. За сестренку поруганную… У Васьки с Кузьмой - иной разговор. У меня - тоже, особенный.
- Все-таки… скудно живете. Без гнева, без света!
У Степана задергало щеку. Ребятам его вспыльчивость была не в диковинку, чуть что, замолкали, но гость о ней не знал, потому и разговаривал так настырно. Подзадоривал, что ли? Вроде б нет расчета. Ну, пойдут они шастать по деревням, а ему один путь - пока на нары, а по весне в гроб…
- Мы браво не ходим, высоко не парим. Поучи нас, мил человек! - сказал Степан с затаенной усмешкой, но потом не сдержался: - Слушай, сидел бы ты дома, чего всколготился? Еле душа в теле, ей-пра!
- И то, собрался было на полати, да не получилось - волки набежали! - Огнивцев в карман за словами не лез, были они всегда при нем, наготове.
- Что ж нам делать, по-твоему?
- Мозгой шевелить надо, вот что. В низовья, к Илиму, гонца посылайте. Там не дремлют.
- А если мы сами по себе… - задиристо начал Васька, но Степан перебил его:
- Пусть они к нам идут. Здесь и до губернии поближе, и до "чугунки" подать рукой. А кто у них главным? - неожиданно поинтересовался Степан.
- О Бурлове слыхивал?
- Так, мельком.
- Ничего, услышишь. Глыба-парень!
Вбежал запыханный Кузьма, затоптался вокруг печки, косясь на ополовиненный чугун.
- Степша, лучихинский малец прибегал! Говорит, сход у них был утром, отказались царскую недоимку платить. Земский с угрозой: мол давайте подобру, Омск шутить не любит. Вы, мол, и осенью не внесли ни гроша, все ждали твердой власти. Она, мол, вот она - верховный правитель, адмирал Колчак… А мужичье с мастеровыми в один голос: не знаем о таковском, не слышали… Земский как заорет: может, вам Ленин о комиссарами надобен?..
- Что же сход? - спросил Огнивцев.
- Ясно, в рев. Ты, дескать, нас на крючок не лови, мы ученые! На том и разошлись. А земский наряд милиции вызвал…
- Эх, черт! - Степан яростно стукнул кулаком по столу. Ребята в замешательстве смотрели на него, но что он мог ответить? Ввязываться в открытый бой с "кокардами"? У них при каждом новенький японский карабин, а у нас? Берданка, скрепленная для верности медной проволокой, и тройка дробовиков…
- По какой дороге поедут? - спросил Огнивцев.
- "Кокарды"? По обычной. От укотья по прямой четыре версты.
- Наряды крупные? - Огнивцев набросил на плечи снятую было стеганку, слабой рукой потянулся за валенками.