5
Егорка вышел из коровника, прислонил к стене вилы, утер пот. Ну, с одним делом управился. Теперь бы перетаскать навоз, раскидать кучами по огороду, а потом - за починку сбруи. Конечно, есть новая, но и та еще неплоха, запросто послужит и год, и второй…
На улице заиграла гармонь. Мимо вразвалочку прошагала ватага парней, кто-то крикнул на ходу:
- Эй, надорвешься раньше времени. Плюнь! Им, чертям захватистым, все мало! Небось распивают чаи?
Егорка не ответил, покосился на окна хозяйского дома. А вдруг слышали? Старой ведьме так и надо, но перед Провом Захаровичем неудобно. Или он сам не вкалывал, когда был молодым? А что богатство привалило в руки - на то воля божья…
В полдень у ворот кто-то остановился, требовательно постучал кнутом. Егор вынул слегу, и во двор въехала знакомая кошевка Зарековского.
- Дядя Павел… Сколько лет, сколько зим! - обрадованно крикнул Егорка.
Староста пробурчал что-то неразборчивое, навесил мохнатые брови, пошел в дом, загребая снег полами длинной волчьей дохи.
Провел он у хозяев часа два. Егорка толкнулся было в горенку, расспросить об отце с матерью, но Пров Захарович кивком отослал его назад: повремени малость, некогда.
Было сумрачно, по небу гнало серые облака, сыпал снег, иногда в редкие разрывы слепяще брызгало солнце. У волостного правления - через дорогу - собралась толпа. Кудрявый молодец потешался над старухами:
- А вот в городе, бабка Прасковья, так и молиться машиной стали! Привезли в церькву, на болты - и давай. Только винт крутани: она и поет, и свечки ставит, и ладанный дух подает!
- Тьфу, нехристи! Чтоб вам ни дна и ни покрышки! - грозила костлявым кулаком бабка.
- А слыхала, что в Заярске-то сотворили? У-у-у-у-у! Привезли в храм жернова мельничные. Ты вот поклоны отбиваешь боженьке, жива и здорова, а там таких, кому за семьдесят, пустили на размол!..
К волостному правлению, стоя в кошевке, подъехал Зарековский. Толпа повернулась к нему, вразнобой поснимала шапки: старосту знали по всему Приангарью.
- Пал Ларионыч, ты газеты читаешь, да и у начальства на виду… Объясни, ради бога, что дальше-то?
Зарековский помолчал, обдумывая ответ.
- Съедят нас, мужики, с потрохами, потому как за Уралом треть пашни осталась незасеянной. В городах, в Питере аль а Москве, очереди за хлебом с утра до вечера…. А заводской, он ждать не будет… Сам придет, если не дашь подобру… Через то и смута…
- Ну, а власть, временная куда смотрит?
- То-то и плохо, что временная. Заварит, а мы расхлебывай… - Зарековский поправил волчью доху, взялся за вожжи.
По толпе прошел рокоток:
- Хлебец-то ховать надо, кум, пока не выгребли.
- Чтоб гнил?
- Зато чужакам не достанется.
- Сперва разберись, кто свой, а кто чужой.
- Эх, коли что, заберу скот и - в тайгу!
- Пуглив же ты стал, братец… Угости-ка табачком!
Глава четвертая
1
Ранней зимой Егорка, впервые за два года, выехал с братом в Красный Яр. Конь ходко рысил по отточенной до блеска дороге, следом бежало солнце, верста за верстой оставались позади. Уткнув нос в воротник полушубка, Степан гудел:
- В Питере-то, слыхал? Временного будто и не было…. А вот в Иркутске… Понимаешь, втерлись в Совет очкарики с толстосумами - и ни в какую… - Степан добавил: - Ничего-о-о, теперь наше время!
- Зарековский… жив-здоров?
- Жив, паук. Братская управа за него горой. Одна шайка-лейка. Ну, да подберем ключи и к нему, а за компанию и к тетке Настасье. Вконец, понимаешь, загрызла маманьку. Где ни встретит - срамит. Воры да воры… Иногда зло такое возьмет - порвал бы на месте!.. - И озабоченно справился: - Не замерз?
Егорка молчал, занятый совсем другими думами. Перед ним мерцали зеленовато-серые глаза снохи Прова Захаровича, возникала вся она - ладная, с тугой грудью, неистово-нежная по ночам, замкнутая, суровая днем, на людях. Вот и прощаясь не обронила ни единой слезинки, ни словом не выдала своей печали, только всматривалась пристально, как бы запоминая каждую черточку его лица… Он даже застонал, до того вдруг тоскливо и горько стало ему на пустынной, в бесконечных извивах, дороге, под равнодушными елями.
Брат потормошил его за плечо.
- Эй, очнись. Дурное привиделось, что ли?
- О Кузьме подумал… Поправится ли, не знаю.
- Тьфу, было бы о ком! Тут буча на весь мир, а ты о колченогом старикашке, о его грыже… Забудь! Вот побываешь у Федота, иное запоешь, ей-ей. - Степан с укором скосил глаза. - Чудной ты все-таки у нас, бредешь незнамо куда, слепым кутенком… То поперву домой рвался, а то силой от Прова не вытянешь.
- Отчего ж сам третью зиму летаешь на завод? - сказал Егорка, жгуче покраснев.
- Я? - Степан помедлил немного. - Со мной себя не равняй. Я, Гоха, за такое, чтоб оно звездой горело круглые года!
- Нашел?.. Нашел, да едва ушел… Из подсобных никак не выпрыгнешь, - пробормотал Егор и с опаской подался вбок: старшой крутоват, брыклив, того и гляди… Нет, стерпел, не взвился, как бывало, только засопел угрюмо.
- Гоняли с места на место, попробуй наловчись… Но я вовсе не про то. Цепи с ног-рук сброшены к черту, вот главное!
- Знавал я и других, - сказал Егорка, - не чета кой-кому.
- То есть? - настороженно спросил Степан.
В памяти Егорки почему-то возник маленький замухрыга, встреченный на бирже труда, и его приятель как в воду опущенный… Но были еще люди-человеки, с кем пересеклись пути. Тот же вихрастый парень, тот же Игнат. Искрило в них что-то особенное, помимо доброты, а что - враз не ухватишь…
- Что молчишь? - настаивал брат.
- За дело держались, - выпалил Егорка, - о себе не трезвонили!
Степан в сердцах отвернулся.
Лошадь замедленной рысцой одолела взлобок, и дорога наконец вырвалась из тайги на обдутый недавними вьюгами простор. Справа заголубели, переливаясь в солнечных лучах, дымы Братска, впереди - за торосистой лентой реки - прорезалась под белым, в соснах, косогором тоненькая цепь красноярских изб.
- Сердце-то не щемит? - справился Степан, позабыв обиду.
- Чуть-чуть.
- Но-о-о, сивый!
2
У Малецковых по вечерам не переводились гости. То один забегал на огонек, то другой, и каждый с неизменным "что" да "почему". Когда не умещались в тесной горенке, топали гурьбой в школу, благо не препятствовала молоденькая учительница. Сидели кто где, густо дымили махрой, говорили обо всем враз.
- Раньше ты украдкой мог в люди прошмыгнуть, нынче - все для тебя, - басил Федот Малецков, рослый, ясноглазый, в шинели нараспах, с подвязанной левой рукой. - Жизнь берет за шиворот и велит - будь человеком, будь со всеми, перебарывай в себе темноту, свой медвежий нрав!
Он вдруг почему-то смолк, сдвинул темные, вразлет, брови. "Что с ним?" Егорка, сидя сбоку, проследил за его взглядом, увидел у двери Стешу и рядом с ней сонного, с раскудлаченной бороденкой Фоку.
- По-твоему, жизнь за все в ответе? - с иронией спросил Степан. - Сама выведет, куда надо? У-у-у, тогда нам и горюшка нет. Сиди с открытым ртом, жди!
- Ловок, ерш!
И оба - Степан и Федот - громко захохотали, принялись поталкивать друг друга плечом. Со скамьи привстал Силантий.
- Веселого мало, коли разобраться… Темноты много в нас, Федот прав. Но не выбьешь ли вместе с ней и любовь к землице? Вон Евлашка, погодок мой, по весне, бывало, замрет над бороздой, гадает, когда начинать пахоту, а на щеках слезы… Половчей бы надо как-то, не рывком-швырком. Воля, вот она. Всем улыбается, к самому распоследнему горемыке повернулась передом. Бери, пользуйся…
- А к-к-коммуну, значит, побоку? Не нужна в-в-во-все? - спросил Петрован, быстро-быстро помаргивая из-под повязки, обручем охватившей бритую голову.
- Ты, солдат, погоди. Коммуния, коммуния… А что она дает мне, твоя коммуния? Прибыль от нее какая? - Силантий покивал на окно, выходящее к Ангаре. - Не-е-ет, в Братске люди говорят иное. Тоже люцинеры! Их слово простое: всяк будь при своем, донельзя свободный. Тебе - землица, ему - ремесло аль торговля, мне - извоз - по старой памяти.
- Что еще поют?
- Не поют, Федотка, в корень смотрят. Мастеровщине бы только горло драть, смуту сеять. Всему голова - крестьянство, мы с вами. Кто хлебушку-то дает? Мы, и власть - нам, само собой. Чем плохо?
- А удержишь?
- Ого!
- Допустим, уезд - в твоей пятерне. Сколотил мужицкий Совет, за стол уселся. Что дальше? А дальше сломя голову к благодетелям: выручайте, ум за разум идет, буква на букву наезжает… Вот и лопнуло твое "народовластье", не успев опериться. Расчет "соглашателей" тонкий: борода темна, дремуча, сколь ни ерепенится - наша будет, под нами, лишь бы отколоть ее от рабочих! - Федот усмехнулся. - Да и были они у власти, твои господа революционеры, и еще есть кое-где. У нас, например. К чему привели - видел сам. Если кто и попользовался их "свободами", так Зарековские, кроме никто!
Силантий кисловато шевелил губами.
- Шут с ей, с властью. Был бы покой.
- Хорошо! - напирал Федот. - Обзаведемся мы крестовыми домами, доброй скотиной. И что же, на том ставь точку? Тпру, приехали?
- А тебе, с твоей нуждой беспросветной, мало?
- Умница ты, кум Силантий, а… не совсем… Прости.. Животине, которая тебя кормит, этого, может, и хватило бы. А ты… ты-то сам далеко от нее ушел?
- Верно! - закричал Степан и стукнул себя кулаком в грудь. - Верно, Федот! По мне, что она, деревня, есть, что ее нету. Заводище - да, с ним не пропадешь!
- На Красном Яру, выходит, крест поставил? - искоса поглядел на него Силантий.
- И не простой, дяденька, а березовый!
- Чем же он тебе не угодил? - отчужденно-глухо спросил Федот Малецков.
- Да всем! Гриб червивый ни сразу съесть, ни потом поднесть. Одинаково!
Федот сладил пальцами здоровый руки самокрутку, отошел к окну, подернутому густой синевой. Пробасил, не оборачиваясь:
- Ну, а если мы кое-кого к ногтю?
- Новые выползут. Клоп, он живуч! - Степан убежденно помотал гривой медных волос. - Нет, братцы, вы как хотите, а я от завода ни на шаг.
- П-п-постой… Н-н-на заводе их нет, ч-ч-что ли? - подал голос Петрован.
- Кого их?
- Клопов тех с-с-самых?
Степан смешался на минуту.
- Может, вы и правы в чем-то, но если что-то крепкое где и образуется, то не здесь, а там. Это знаю твердо!
Теперь на него наседали разом и Федот, и Петрован, и Силантий. Степан отбивался, как только мог.
"Сколь голов, столь и умов, - думал Егорка, вслушиваясь в спор. - Все вверх дном… А тут некусай вот-вот нагрянет, муки осталось полмешка. Одной маманьке разве управиться?.."
У печи топтались парни, пришедшие с Иннокентием Зарековским, братом старосты.
- Стешка-то чего приперлась?
- По чью-то душу, не иначе.
- Эх, притиснуть бы ее в темном уголке. Баба невыезженная, сдобная, хватит на всех!
- У ней другие штаны на уме, - глумился Иннокентий Зарековский. - Эка на солдата уставилась!
- Выпить, что ли, братва? В глотке ссохлось.
- Де-е-е-ело! И Фоку прихватим за компанию, а то носом всю дорогу клюет… Эй, Фока, на два слова!
- Куда? - крикнула Стеша, но парни подхватили Фоку под руки, с гоготом вытеснились прочь…
Кончился керосин в лампе, и по школе потянуло гарью, а разговор не утихал. Запалив невесть какую по счету "козью ногу", Федот сказал задумчиво:
- Дел-дел! А тут о книгах, о газетах забывать не следует. По ночам, урывками, а читай. Спасибо Елене Финогенне, кое-что достает и на нашу долю. Ну, а ты, Степанида, наших баб впрягай в воз, нечего им в запечье сохнуть… - Он впервые за весь вечер открыто поглядел на Стешу, и та залилась радостным румянцем. Федот помедлил, собираясь с мыслями. - Открытого боя с Зарековскими и их шатией-братией не миновать. Кто знает, на что они могут пойти. Чтоб винтовки и дробовики были наготове, всем ясно? Да и Братск с господами под боком. Полиция только сменила вывеску, а мордачи в ней те же самые. И о том помнить надо.
- А че? - вдруг ни с того ни с сего встрял Егорка. - Полиция бывает разная. Нам с батей вон…
- Заткнись, - посоветовал с досадой Васька Малецков. Степан лишь мельком покосился на брата, безнадежно махнул рукой: дескать, что с него возьмешь?
- А че? - подпрыгнул на месте Егорка. - По-твоему, Васька, если тебе сотворили добро, все одно - плюй в рыло?
- Больно много ты его видел, добра-то. Счастливый человек! - сказал Федот незлобивым голосом.
По дороге домой Степан молчал, отдуваясь, наконец не вытерпел:
- Вредный ты для нашего дела тип, Егорка. Что из тебя дальше будет, ума не приложу.
- Не напрягайся, пожалей котелок.
- На огрыз ты силен, а до простого не допер!
- Куда! У него с Мишкой Зарековским дружба… - мрачно поддел Васька Малецков.
Егорка остановился, сжал кулаки, давясь обидой, крикнул:
- Что вы прицепились ко мне? Чего? Завтра ж умотаю с глаз долой!
- Беги, пока цел. Скоро тут будет знойко, можно лапки пообжечь!
Степан с Васькой, не оглядываясь, ушли вперед, растворились в темноте. Егорка медленно брел с сугроба на сугроб. "Брат родной называется… Друг закадычный! Стервенеют, бьют издевками, а за что? За какие грехи? Или я кулацкой породы? Или мурцовки хлебнул меньше, чем они?"
Ему вспомнилась утренняя встреча с Мишкой Зарековским. Встал на пути пьяный, колючий, сипел в сторону, кривя губы: "Степка с Федотом еще не унялись? Ну-ну, авось доиграются. Недолго ждать!" - пустил он замысловатый матерок и отошел…
"До чего ж дойдет, господи правый?" - размышлял Егорка. У него было чувство, словно он попал в какой-то круговорот, из которого вовек не выбраться. Попал против воли, понесся в неведомое, цепляясь руками за береговые уступы, а опереди и вдогонку с бешеной силой налетают вспененные валы и - р-раз, р-раз, р-раз - о ноздреватый камень, и не просто, а башкой!
"Нет, надо к Прову Захаровичу. И себе спокойней, и маманьке легче…" - подумалось Егорке, и перед ним лучисто засияли зеленовато-серые глаза.
3
Наплывали сумерки, а у крайней избы не смолкали голоса, перезвон топоров: устанавливались первые на брагинской усадьбе ворота. Клубился дым пожогов, над кострищами колдовал Егорка, в стороне Степан с Федотом и Васькой Малецковым ладили столбы.
Подошел Зарековский-старший в неизменной волчьей дохе, подшитых пимах-чесанках.
- Бог в помощь, молодцы!
- Здорово, - угрюмо отозвался Степан.
- Дело надумали, дело. Давно бы так, чем надрывать горло. Пора ему и покой дать.
- Рано пташечка запела… - не глядя, оказал Федот.
- А-а, наше вам, Федот Елисеевич! - вроде бы только теперь заметил его Зарековский. - Что ж, вот и службе колец, и дома сызнова.
- Поболе двух зим, как дома.
- Беседуем-то с тобой первый раз. А ведь соседи, кажется. Пересек улицу, и гость!
- Да-а-а, живем - окно в окно.
- Лоб в лоб, хотел сказать?
- А ты догадливый, господин староста.
- Сегодня я в старостах, завтра ты, если будет указ… Так ведь? А искоса взбуривать негоже, делить нам вроде бы нечего.
- Думаешь? - Федот резко повернулся к Зарековскому.
Староста не вынес его взгляда, потупился. Кашлянул сумрачно, заговорил снова:
- Что ты злобствуешь, Федот Елисеевич? На кого? Тебе свободы хотелось? Вот она пришла. В Москве и в Питере - большаки, в Иркутске тоже за волю. Пляши, мать твою черт, радуйся!
Федот усмехнулся:
- Немного повременю…
- Вашей толстосумии не вечно сидеть на губернских белых булках, доберемся и до нее! - выпалил Степан.
Староста долго смотрел на него вприщур.
- Не цените вы доброе. А ведь я мог подсидеть кой-кого из вас, и крепко. Стоило заикнуться о винтарях с тесаками. А я промолчал. В наше время и за такое надо благодарить… - Зарековский помедлил. - Мой тебе совет, Елисеевич. Не мутил бы ты воду и парней не сбивал. Смири гордыню, будь как все. Женись, в конце концов, не век бобылем шастать. Выбери деваху, осядь честь по чести… - Но не утерпел, сорвался: - Однако, сказывают, в голове у тебя другое. Стешка - баба вкусная, с изюмом, и ты собой молодец, да только муж есть у ней, на беду!
Федот Малецков побледнел, отступил на шаг, сжимая в здоровой руке топор.
- Если б не твоя седина, волк… - пробормотал он сквозь зубы. - Сгинь с глаз!
От ужина, собранного Аграфеной Петровной, Федот отказался, вместе с племянником ушел домой, в ночь они выезжали за сеном.
В темноте забрел на огонек пьяненький Фока. Потоптался у двери, спросил, заплетаясь языком:
- А… Стешки не было у вас? Печь, понимаешь, остыла, и коровенка непоеная… Тьфу!
- В школе твоя баба, сам видел.
- Пропади ее грамота пропадом…
- Эх, Фока, Фока… Пропьешь ты долю свою в один прекрасный день!
- А где она, доля-то? Нет ее, - упавшим голосом поведал Фока, и Степан поежился: вроде бы лежачего ударил…