4
Рано утром вышла жена Силантия по воду и в переулке, ведущем к Ангаре, наткнулась на труп. Обомлела, не успев разобрать, кто перед ней, взвыла дурным голосам. Вокруг в одно мгновенье собрались красноярцы. Приблизились поближе к телу, присыпанному снегом.
- Бог мой, Ф-ф-фока! - удивленно заморгал Петрован.
- Надо б старосту позвать, Силантий.
- Мальчонка мой побег.
- Кто ж его?
- Темное дело… А вот и Стешка!
По улице торопилась чуть ли не бегом Стеша, в кое-как наброшенной кацавейке. Все разом повернулись к ней, смотрели выжидающе, а она, белая как мел, подошла, упав на колени, замерла…
- Какой-никакой, а муж… - сочувственно заметил кто-то в толпе.
- В том и закавыка! - вполголоса молвил другой. - Живи она с ним по закону, по-божески, тогда б и беды не стряслось.
- Ты думаешь, Федот?..
- Ничего я, кум, не думаю. Пускай староста мозгой шевелит ай кто поглавнее… Кажись, маячит и он.
Из своего ладного, под тесовой крышей, дома степенно вышел в окружении сыновей и братьев Зарековский-старший. Красноярцы расступились, пропуская его в круг. Он, строго сведя брови, постоял над телом Фоки, снял кунью шапку, перекрестился.
- Царство ему небесное… - сказал негромко, со вздохом. - Что ж, мужики, надо посылать за милицией. Кто поедет?
- Евлашка, ты? С богом, да поживее назад ворочайся.
Толпа еще теснее сдвинулась вокруг мертвеца, загудела: каждый твердил свое, почти не слушая других. Особенно гулко стрекотала, поворачиваясь на одной ноге, тетка Настя.
- Я давно чуяла - не миновать греха. Стешка-то чаще на стороне обреталась, чем у себя в дому. Куда солдатье с табачищем, туда и она. Вот и допрыгалась…
- Федотка порешил, боле некому! - вторил ей братец, румяный старик с сивой бородой. - Сам видал, как он у заплота с ней лясы точил. Она - ха-ха-ха! Поди, знала, стерва, что он злое измыслил… - И сорвался на истошный крик: - Мужики, обчество! Ежели мы убивца покроем, то каждому варнаку будет простор!
Вперед суетливо протолкался Иннокентий Зарековский и запойно просипел:
- Пока шель да шевель… надо Стешку, а приедет с сеном Федотка, то и его… в холодную запереть… и раздельно, чтоб дотолковаться не могли…
- Разумеешь, чего мелешь? - подступил к нему с кулаками Степан, багровый от ярости.
- Будь уверен, каторжный. И то знаю, что одного вы осиного гнезда, всех бы вас надо в кутузку.
- Ах ты, га-а-а-ад!
- Тихо, гражданы! - Зарековский взмахнул суковатой палкой. - Поскольку у нас теперь свобода, никого в холодную сажать не станем. Наедут власти, следователь, разберут сполна, что и как… Иди к себе, Стешка, позовем, если понадобится.
- Ну да! - опять выскочил сивобородый братец тетки Насти. - Покуда ждем, Федотка удерет на край света!
- Замолчи, оборотень. Федот не из тех, кто бегает… - сорванно крикнул в ответ Степан.
- Степка прав, - строго хмурясь, молвил Зарековский-старший. - Потолкуем, когда возвернется… Сход у Дуньки-солдатки.
Толпа с криками и шумом повалила к школе… И замедлила шаги. Навстречу шел Федот Малецков с непокрытой, в инее головой. Зарековский поздоровался с ним за руку, словно и не было вчерашнего накаленного разговора, сказал:
- Мало ль что могло быть, но… понятые все-таки покопаются у вас. Такой, брат, закон, против не поскачешь. Так что не обессудь…
Федот кивнул рассеянно, двинулся к толпе, спокойно толкуя о чем-то со Степаном и Зарековским-старшим. "Ну, вот, а братка горячился. Дядя Павел-то первым подошел к нему…" - облегченно подумал Егор, идя следом.
- Стешка сказывала, мол, Фока загулеванил с утра, невесть где и выпивку раздобыл. А сама, дескать, поздно пришла из школы, не дождалась, уснула… - судачили бабы.
- Ага, уснула! - голос тетки Насти.
Пока красноярцы устраивались на школьной половине, вернулись понятые, обыскивающие избу Малецковых, молча положили на стол безмен с увесистой булавой.
- Где нашли? - сурово спросил Зарековский, почему-то оглядываясь на испуганную, без кровинки на лице, учительницу у окна.
- У н-н-нас под крыльцом в-в-валялся. И кровь н-н-на нем… - опередил понятых Петрован, растерянно моргая. Понятые без слов развели руками. Кто-то из парней робко подошел к столу, с любопытством разглядывал безмен. Степан снова сцепился с сивобородым, который доводился ему родным дядей. Низенькая, толстая, как чурбан, тетка Настя норовила дотянуться ногтями до Степановых глаз… Водворяя тишину, староста постучал суковатой палкой о стол.
- Будя вопить! Эй, мокрохвостая, уймись… Цыц, говорю! Так вот, наперед надо выяснить, чей это безмен. Ежели есть ему хозяин, объявляйся!
Из толпы несмело выступил Силантий и, прижимая шапку к груди, сказал, что безмен его собственный, купленный еще дедом, и висел он всегда в сенках, на гвозде.
- Как же он у Малецковых очутился? Заходил солдат к тебе на днях?
- Нет, вроде бы нет.
Степанов раздраженный голос:
- А кто был вчера?
- Многие. И ты, кажись, прибегал за смолой…
- Смола - дело десятое. Ты вспомни, кто еще? - напирал на него молодой Брагин.
Старосте чем-то не по нраву пришлись упорные Степановы расспросы. Он искоса взглянул на Силантия, перевел непроницаемый взгляд на молчаливого Федота.
- Приедет следователь, разберется. А теперь ша!
5
Следователь с милиционерами, прибывшие в полдень, долго не задерживались. После обеда у старосты они прошли по улице от Малецковых до Тюриных, завернули в переулок, туда, где был найден Фока, и вскоре выехали восвояси, не пожелав разговаривать со Степаном и прихватив безмен - единственное вещественное доказательство. На другой подводе сидел в накинутой на плечи шинели Федот.
Степан стоял над рекой, наклонив медноволосую голову. И вдруг вздрогнул, повел глазами по сторонам и, грозя толпе кулаком, хрипло закричал:
- Га-а-а-а-ады! Думаете, вы покой себе сохранили? Вы правду убили, сволочи! Но она оживет, она будет сызнова на ногах, придет время!
- Если пьян, проспись, - посоветовал ему кто-то.
Степан, скрежеща зубами, побрел прочь.
И уж после того, как сани с милицией и арестованным превратились в две маленькие точки на дороге, пролегшей через реку, Силантьева баба вдруг всплеснула руками.
- Дык… Последним-то вчерась к нам Кенка Зарековский влез. Опосля всех, и пьяный! Вот и старик мой скажет…
- Угу.
На них напустились в несколько голосов, и первой тетка Настя:
- Чего напраслину возводите на тех, кому в подметки не годитесь? Когда вам хлеб нужен аль керосин с солью, небось к ним бежите, больше ни к кому, а теперь оплевываете?!
- Да что ты, что ты, бог с тобой… Супротив добрейшего Павла Ларионовича я ни-ни, и старик тоже… Их братец, говорю, наведался последним…
- Дуреха! Родова-то у них одна ай нет?
Силантьева баба проглотила язык.
Часть вторая
Глава пятая
1
Состав тронулся как-то незаметно, и первое мгновенье казалось, что он стоит на месте, а плывут привокзальные постройки, длинный, в переплясе капель, перрон, одинокая фигурка племянницы. От этой внезапной перемены и, главное, от скованных испугом Иринкиных глаз Игнат ощутил острое беспокойство… Но исчез вокзал, шальной весенний ветер загулял по тамбуру, омыл щеки и лоб. Игнат помотал головой: "Эка, разобрало!" - и стал протискиваться в переполненный вагон.
Он сел на укладку около входа и замер, думая о зауральских степях и боевых колоннах, куда рвался сердцем.
- Эй, внизу, хоть бы дверь приоткрыли. Дышать нечем! - пробасили с нар.
- Дитя застудишь! - отозвался женский голос.
- Не вовремя ты с ним, бабочка.
- Что ж, по-твоему, сидеть, на станции?
- А ты задиристая. Муж-то где?
- Без вести пропал, еще позалетось…
- Да-а-а. И никого из родных?
- Никого… - вялым голосом ответила женщина и смолкла, укачивая на руках мальца.. Парень в кепке, по виду мастеровой, спрыгнул с нар, легонько тронул ее за плечо.
- Переходь-ка вон туда.
- Ой, а как же вы? На вас один, пиджак.
- О ремне забыла! - парень весело подбоченился. - Давай, товарищ, гражданка, устраивайся поудобнее, а мы проветримся малость. Без вольного воздуха, сама понимаешь…
Игнат забылся под мерный перебор колес и вздрогнул от грохота. Дверь вагона была распахнута, в нее с криками врывался людской поток. Прижатый к стене, Игнат отводил самых настырных локтем, уклонялся от мешков и укладок, перебрасываемых над головой.
- В первый раз едете? - справился сосед, в поношенном драповом пальто и шляпе. - Видно сразу, новичок!
- Откуда такая прорва? - удивленно спросил Игнат. - Неужели все на Урал?
- Что вы?! - сосед махнул рукой. - Обыкновенные мешочники, коих по всем дорогам пруд пруди, и аз многогрешный, с дипломом Цюрихского университета, в их восьмизначном числе…
- То-то и видно! - поддел парень в кепке. - Из каких будешь, гражданин? А-а, инженер. На завод, поди, ни ногой? Ждешь, когда наконец перевернемся?
- Бог с вами, юноша!
- Нынче многие овцами блеют, а копни глубже - черным-черно! Где промышляешь, если не секрет?
- Промышляю? - грустно повторил тот. - Что ж, может, вы и правы… О деревне Бисерово под Бронницами слышали? Не доводилось? Откровенно говоря, вам повезло… - инженер зябко поежился. - Ветрено, снег с дождем, а до села четыре версты по раскисшей дороге.
- Черт гонит… К "районке" не приписан, что ли?
- Состою, да в ней ни спичек, ни соли, и "осьмушка" законная не каждый день… Вот и еду. Был, понимаете, персидский ковер. Приболела жена, что делать? Вооружился ножницами, разрезал ковер на шесть кусков. Теперь остался последний… - Он испуганно посмотрел на новехонькую Игнатову шинель, торопливо добавил: - Я не жалуюсь, нет. Бедствуют все, от рабочего городской окраины до Предсовнаркома, и, видимо, иначе нельзя…
Парень в кепке был непримирим:
- А почему бедствуют? Кто-то голову кладет за народ, а кто-то день и ночь о своей утробе печется. Из-за таких и голод лютует сильней.
Вокруг не утихал шум и гам: кто-то в полутьме наступил каблуком на чью-то ногу, и раздался дикий вскрик, на нарах плакал ребенок, разбуженный рослыми молодцами, что вломились на товарной станции. По окну густо лепил мокрый снег.
- Совсем выпряглась погода, боже мой, - тоскливо пробормотал инженер. - С утра верной повеяло, и - пожалуйста…
Парень в кепке слегка поостыл, заговорил ровнее:
- Как человек человека, я тебя понимаю, инженер. Во и ты пойми. Таким вот макаром, каждый всяк для себя, мы Россию не накормим. Спасем десятерых, а тыщи перемрут голодной смертью. И когда? Когда просвет жизненный прорезался во все небо! Мой тебе совет - бросай мешочничество. Ну, а если по делу соскучился, приезжай к нам, в Челябу, и не один, а с жинкой. Отведем жилье, найдем работу. Подумай!
Колеса выстукивали все реже, донесся гудок. "Будет обыск!" - прошелестело из конца в конец вагона. Инженер вздрогнул, суетливо зашарил рукой по отворотам драпового пальто. Парень в кепке с усмешкой следил за ним.
Поезд остановился. Гулко лязгнули двери, и у входа выросли два красногвардейца. Передний мельком посмотрел на Игната и паренька в кепке, немного дольше - на инженера, повернулся к молодой компании, вдруг затеявшей веселую игру в очко.
- Куда едете, граждане?
- Ась? В Пензу, со спецзаданьем, - бойко ответил один из них, подавая бумагу.
- Покажите, что везете.
- Бутор кое-какой. Не извольте сомневаться.
- Проверим, - красногвардеец двинул по мешку сапогом. Звякнуло железо. Он быстро нагнулся, запустил руку в мешок. - Та-а-ак, значит, бутор? Ай-ай-ай. А ну, Сидоров, покличь сюда товарища комиссара. Он в третьем вагоне.
Вскоре подошел комиссар, человек средних лет, в кожаной куртке. Его беседа с молодцами была краткой: "Бумага-то липовая. Подпись начальника депо мне хорошо знакома. Пройдем на пост!" Компанию вывели из вагона.
- А чище стало, вы заметили, братцы? - сказал пожилой солдат, потянув носом, и по вагону раскатился смех. Не смеялся только инженер. Он нагнулся к парню в кепке:
- Что же вы… обо мне… не сказали?
- Слушай, - жестко бросил тот. - Сам привык в дерьме плавать, гнуть людей в бараний рог, и о других по себе судишь? До чего ж поганая публика! - парень встал, отошел прочь…
"Да, черт побери, бывают же такие повороты", - думал Игнат. Еще позавчера он до хрипоты ругался с секретарем райкома, требуя немедленной отправки на дутовский фронт, и получил отказ. Потом было утро, был срочный вызов к тому же секретарю, долгий разговор в коллегии по военным делам… И вот он в вагоне, за окном ночь, теперь уже не московская, скорее рязанская, ну а завтра или послезавтра заголубеет волжское небо, а там и до Уральских гор подать рукой…
В середине третьего дня долго стояли у реки, где-то между Рязанью и Пензой. По вагону полетел слушок о недавнем взрыве моста, к его как бы подтвердил угрюмым молчаньем старик-железнодорожник, севший на предпоследней станции.
- Новый-то готов? Сдюжит ли? - с тревогой справился парень в кепке.
- Должон. Для себя ладили, не на дядю в котелке. Ай забыл, в какое время живешь?
- Сказывают, не первый случай, когда набегают из лесов, и не просто рвут, а с поездами…
Старик-железнодорожник поймал испуганный взгляд женщины с ребенком, осадил паренька:
- Неча панику сеять, ее и без того хоть отбавляй…
Непрерывно гудя, поезд медленно, словно ощупью, вполз на вновь построенный мост. Рядом - в десяти саженях - виднелись остатки взорванного. Единственный целый пролет сиротливо повис над мутной, завитой воронками водой. Там, где он обрывался, к берегу тянулось что-то темное, исковерканное, торчащее неровными концами…
Люди хмурились, качали головой.
- Эва, чехи! - крикнул молодой солдат, и пассажиры кинулись к окнам. На запасных путях зеленели длинные вереницы классных вагонов, около них разгуливали группами рослые молодцы в пепельно-серых австрийских кепи и шинелях, в тупоносых, на толстой подошве, ботинках.
- Куда они теперь? - тихо, точно в полусне, спросила женщина у Игната.
- На Дальний Восток, чтоб морем до дому.
- Истосковались, поди?..
- Само собой, девка. Плен есть плен, - сказал пожилой солдат, с интересом оглядывая Игната. - На Дутова, по мандату военной коллегии, товарищ?
- Угадал, - скупо улыбнулся тот.
- И мы туда же с хлопцами. Всем, понимаешь, взводом… - солдат выколотил трубку, озабоченно молвил: - Эй, ребята, кто за кипятком? Пронягин, кажись, твой черед? Беги, а мы слегка подчембуримся.
Солдаты с криками выпрыгивали из вагона, умывались, охая, до красноты терли лица. Потом поправляли на себе подсумки, с беспокойством глядели на еле заметный дымок паровоза.
- Смена бригад, - заметил кто-то. - Считай дотемна.
- Этак и Дутова провороним запросто…
- Дай срок, столкнемся. А вот и Пронягин!
Через несколько минут огромный чайник стоял посреди нар, и служивые, пригласив за компанию молодку, парня в кепке и Игната, звучно прихлебывали из оловянных кружек пустой кипяток. Игнат вынул из чемодана полбуханки хлеба, свой двухнедельный паек, пару вобл.
- Дели на всех, ребята. Хоть раз, но поедим.
- Ты шуточки-то оставь, - сказал взводный. - До Уфы еще ехать и ехать, а ты…
- Дели без разговоров!
Сидя в тесном кругу солдат, Игнат с какой-то особенной силой ощутил незримые нити, связывающие его с этими людьми. И пусть на нем топорщилась новенькая шинель, остро покалывающая подбородок, а их справа успела повидать разные виды, пропитаться пороховым дымом, потом и кровью, - главное было в другом: и они, и он ехали, озаренные одной и той же думкой, бороться против одного и того же волка о двух ногах…
В одну из кромешно-темных ночей пересекли Волгу, и снова пошли задержки на станциях и полустанках, снова смена паровозных бригад, и забор топлива с водой отнимали многие часы… За окном плыли продолговатые лысые взгорки, поля, цепочки деревенских изб, леса и перелески, и в упор - чуть наискось - било густо-красное солнце.
Только на исходе седьмых суток поезд наконец добрался до Уфы.
Побывав у губернского военного комиссара, Игнат выехал в Богоявленск.
2
От переправы через Белую дорога свернула к горам. Издали они казались одной непрерывной темно-синей грядой, но чем ближе к ним подъезжали, тем яснее проступали гребни, одетые первым зеленым пухом, открывались глубокие пади, и по их склонам густо сходили вниз липы с вязами, кое-где вбегая в черную, окутанную маревом пашню.
Возница, маленький старичок, показал кнутовищем налево.
- Гора Соленая, а под ней Высокое поле. И впрямь, будто на цыпочках стоит. Раньше им заводчик Пашков владел, теперь - мы… - Он почмокал губами, погоняя кобылу. - А места наши знаменитые. К иконе Табынской божьей матери за двести - триста верст идут на поклон… Одно слово - Богоявленск. Ну, а если попросту говорить - Усолка, по имени реки.
Нестеров с тревогой смотрел вперед, что там стряслось, какая беда? Громко и часто, как на пожаре, бил колокол, сыпала длинная пулеметная очередь, по нагорным улицам торопился народ.
- Сбор дружины, всего-навсего, - успокоил возница. - Так заведено Калмыковым: дважды на неделе - в строй.
- Что он за человек?
- Ты о Михал Васильиче? У-у-у! До германской в мастерах был, теперь главком. Стратиг военный, каких мало.
Миновав кирпичные заводские постройки, телега остановилась. Дальше проезда не было: дорогу вплоть до моста запрудили вереницы подвод. Возле белого, в два этажа дома колыхалась толпа.
Старик-возница соскочил наземь, перемолвился с часовыми.
- А ты прав, - сказал он, - сбор не простой. На атамана едет отряд, за полгода в третий раз. Экая силища!
К штабу дружины через мост подваливали конные и пешие боевики. Те, что постарше, вынимали кисеты, присев под вязами, закуривали. Молодые подчеркнуто весело переговаривались с набежавшими на звон колокола бабами и девками. У ворот кавалеристы затеяли пляс: длинный парень ходил колесом по кругу, и мелькали перед глазами красные гусарские, - видно, еще отцовские или дедовские - чикчиры да русый, волнами, чуб. Но вот из дому вылетел маленький, круглолицый парнишка с карабином за спиной, и шум стих.
- Пулеметы в середку обоза, Михал Васильич велел. Сотенного в штаб! - скороговоркой выпалил он.
- Эй, Макарка, солнышко, скоро ль в путь? - крикнули из-под вязов, но парнишки и след простыл.
Бородатые подводчики держались поодаль. Они как неприкаянные бродили туда-сюда, поглядывали из-под руки на небо и особенно часто в сторону Высокого поля. Какая-то мысль упорно занимала их, но она, судя по всему, еще не вылилась во что-то определенное.
- Да чего ждать? - сипло сказал пегобородый. - Вали груз, мужики. Пускай сами и волокут на горбах, а мы - домой. Верно говорю?
- Ве-е-ерно!
Подводчики принялись ловко и споро составлять на обочину пулеметы, ящики с патронами, задымленные котлы. Пегобородый первым прыгнул на телегу, чтобы гнать лошадь прочь от штаба.