Поляна, где размещался палаточный городок, защищена от волосатых дубовых гусениц поясом золы, смешанной с инсектицидным порошком. Достигнув этой защитной полосы, гусеницы останавливаются на мгновение, словно в недоумении, а затем поворачивают назад, пробираясь сквозь ряды движущихся к ним навстречу по инерции сородичей. Мы начинаем уничтожать этих гусениц. Зина переступает через полосу золы на один-два шага - туда, где гусениц поменьше, и как-то деликатно, можно сказать, даже кокетливо давит их носком туфли.
Я же, наоборот, с остервенением топчу гусениц там, где их больше. И хотя нам это занятие, разумеется, не доставляет удовольствия, мы стараемся, словно все зло, какое только есть в мире, у нас сейчас под ногами, под волосатой тонкой кожицей этих ползающих тварей.
Вытираем о золу подошвы и опять не знаем, чем заняться. По крайней мере, я не знаю. Дышим прерывисто, как два бегуна на финише дистанции.
- С нами должно что-то произойти. Ты не чувствуешь? - Зина завороженно смотрит на меня.
Я не обладаю способностью предвидеть будущее, но не хочу разочаровывать Зину.
Не знаю почему, но я протягиваю к ней руки ладонями вверх. Зина тоже протягивает мне руки и касается своими ладонями моих. Наши пальцы переплетаются, и вдруг словно какой-то магнетический флюид передается от одного к другому. Девушка подходит ко мне медленно. Губы приоткрыты. Волосы распущены, пряди упали на глаза. Во всем этом мире никого больше не существует, кроме нас двоих. Этого леса, наполненного гусеницами, нашего прошлого и всего остального никогда не было или было, но когда-то давно. Я в смятении, боюсь потерять над собой контроль. Но вдруг вспоминаю глупую игру. Мы с Зиной играли в нее вдвоем в детстве. Поворачиваю в стороны ее руки.
- Ой, мне больно!
Держу ее руки, зажатые в ладонях, и слегка поворачиваю в суставах.
- Ты что делаешь, мне больно!
Вправо-влево. Почти без жалости. Девушка то приседает, то наклоняется.
- Больно же, ты что, с ума сошел?
Но я не обращаю внимания на ее протесты и начинаю игру:
- Мама моет посуду …
Зина вынуждена включиться в игру - то ли хохочет, то ли смеется сквозь слезы, но повторяет за мной:
- Мама моет посуду!
- Отец кости грызет!
- Отец кости грызет!
- А мы все делаем наоборот!
- А мы все делаем наоборот!
Я поворачиваю ее руки, и мы кружимся в безумной пляске, повторяя эти бессмысленные слова до хрипоты, пока язык не начинает заплетаться - лепечем и шепелявим, как малыши, глотаем в скороговорке слоги, коверкаем слова.
А когда останавливаемся, пьяные от головокружения, то кружится весь мир вокруг нас, а мы качаемся, словно два стебля на ветру, и клонимся друг к другу. И все же то "что-то, что должно произойти", не происходит.
В этот момент из леса появляется Горбатый. Он бежит к нам, размахивая длинными, сухими, костлявыми руками.
- Вы здесь! Хорошо, что вы есть!
Кто его знает, хорошо ли это, что мы есть, если мы есть, но Горбатый не собирался тратить время на объяснения. Его глаза светятся радостью одержимого.
* * *
- Рядовой Вишан Рэзван, второй взвод, второе отделение, по вашему приказанию прибыл!
- Вольно, Вишан!
Только тот, кто ни разу не стоял по стойке "смирно" - в этой самой совершенной стойке, которая требует больше усилий, особенно в период, когда не закрепились необходимые навыки, - не может понять, что значит команда "Вольно!".
"Вольно!" Расслабляешь колени, мышцы груди, можешь переступить с ноги на ногу. Команда "Вольно, разойдись! Перерыв!" дает возможность немного размяться, побеседовать с товарищем, пошутить и посмеяться, разумеется в меру, заправить одежду, закурить и, сдвинув пилотку на глаза, проводить жадным взором попавшую в поле зрения девушку или молодую женщину, да еще и успеть переброситься с соседом парой слов в ее адрес. Ио как понимать команду "Вольно!" здесь, в канцелярии? Куда, черт побери, девать руки, если не держать по швам, если не смотреть командиру в глаза? Как держать себя?
- Что с тобой происходит, Вишан?
Командир батареи - пожилой мужчина с седыми висками. Такой возраст говорит о большом опыте, которому нельзя не верить. Может, когда-нибудь я бы и сам пришел к нему - вот то-то и то-то со мной творится, помогите!
А когда тебя вот так неожиданно вызывают и спрашивают: "Что с тобой происходит, Вишан?" - не пойму.
- Присядь на стул и поговорим не торопясь!
Пожалуйста, если хотите, могу и сесть. Приказ есть приказ. Его не обсуждают, а выполняют. Но как выполнить этот приказ? Я научился выполнять стойку "смирно", повороты на месте и в движении налево, направо, перестроение в шеренги и в колонну, с песней - вперед шагом марш… Но как просто сидеть рядом с командиром - этому тебя никто не научит. Выходи из положения сам. Учись от случая к случаю. А мой случай был не из простых: видимо, предстоял серьезный разговор. Будь что будет. Сажусь как умею. Но командир все равно ничего от меня не добьется, так как этот вызов к нему я рассматриваю как форму давления, как принуждение к откровенности.
- У меня дети примерно твоего возраста…
Ага! Начинает задушевно. Хочет придать беседе доверительный характер.
- У которых тоже есть свои проблемы…
А у кого их нет? У меня самого хватает проблем.
- И мне не всегда легко понять их…
Разумеется. Следует понимать, что от меня ждут откровенности на откровенность - выкладывай, друг, что у. тебя на душе?
- Я не очень-то общительный… Возможно, потому, что я рос угрюмым… Или, может, наложила отпечаток профессия. Во всяком случае, мои дети держатся как-то отчужденно, не делятся со мной. А раз так, то я не в силах им помочь…
Может быть, так оно и есть на самом деле. Человек всегда в поиске какой-то компенсации. Не получилось со своими детьми - хочет попробовать со мной. Ну что ж, попытка не пытка.
- Не слушаются меня, как должны бы слушаться отца… Ну, это уже совсем другое дело…
Конечно, своего сына или, может, дочь он не смог бы вызвать к себе в кабинет для доклада - они наверняка нашли бы занятие поинтереснее, чем стоять перед главой семьи и выслушивать нравоучения. У себя дома капитан явно не был командиром.
А вот рядовой Вишан Михаил Рэзван в канцелярии командира батареи чувствует себя неловко, не зная, что делать с этими проклятыми руками, плечами, в какой позе сидеть, чтобы это выглядело строго по-военному.
- Мне кажется, есть и у тебя проблемы, Вишан, не так ли?
- Как у каждого, товарищ капитан.
Удивляюсь и сам своему тону. Но командира это вроде устраивает.
- Ну и?..
- Докладываю вам, что они в большей или меньшей степени из области прошлого.
Капитан весь подается ко мне. Вижу только его глаза. Конечно, он ждет от меня бог знает каких сенсационных признаний.
- То есть уже ничем не поможешь?
- Да нет… товарищ капитан. Буду стараться совершенствовать их в дальнейшем.
- Что совершенствовать?
- Я думал, вам доложили, что у меня со строевой подготовкой дела обстояли неважно, особенно со стойкой "смирно", приветствиями, поворотами… Но сейчас, думаю, я справляюсь с ними. Это отметил и командир отделения. А командир взвода в качестве поощрения разрешил мне увольнение в город, в воскресенье после обеда.
Я изо всех сил стараюсь, чтобы в уголках рта у меня опять не появилась эта предательская, скверная усмешка, из-за которой возникало столько неприятностей. Все, что я сказал капитану, я сказал по простой причине - хотел дать ему понять, и притом так, чтобы это выглядело как можно серьезнее, - что все его попытки превратить наш разговор в доверительную беседу напрасны. В силу обстоятельств мы слишком неравны по положению: я - всего лишь солдат его батареи, он - командир подразделения, и каждый останется при своем. Однако капитан словно читал мои мысли…
- Ты помнишь книгу "Мош Теакэ" ?
- Проходили в школе, товарищ капитан.
- Ну и что там говорил старик, помнишь? "Капитан - отец роты, а рота - его дочь".
- Я точно не припоминаю.
- Это изречение обесценено еще во времена царя Гороха. Но в любом случае, как ни верти, офицер должен быть своего рода отцом для солдат, которыми командует и за которых отвечает.
Что ж, это касается только капитана. А я не офицер и в мыслях не держу стать когда-либо офицером. Мы оба хорошо понимаем это. В таком случае какой смысл имеет эта беседа? Нет, все-таки имеет. Если офицер, "как ни верти", должен быть чем-то вроде отца для своих солдат, то, следовательно, каждый солдат должен быть чем-то вроде сына для офицера. И не каким-нибудь, а послушным и благоразумным. А если у солдата есть трудности, проблемы… А если офицер не знает, что это за проблемы, то как помочь в таком случае солдату?
- Других проблем у меня нет, товарищ капитан!
- Хорошо, Вишан!
Капитан встает со стула и протягивает мне руку.
Вот тебе и на. Как надо поступать, когда старший хочет пожать тебе руку на прощанье, я и этого не знаю. Да и ладонь у меня потная… Но капитан словно не замечает моего смущения.
- Ну, ладно, Вишан. Но все-таки помни, что для тебя эта дверь всегда открыта. Заходи, если надумаешь. Понял?
- Понял, товарищ капитан.
Но про себя я решаю никогда больше не переступать этого порога. По крайней мере по собственной воле… Мало того - я постараюсь сделать все возможное, чтобы не давать повода для вызова к капитану.
- Можешь идти!
Козырнув, поворачиваю налево кругом и мысленно подаю себе команду: рядовой, вперед, шагом марш! Думаю, что на этот раз у меня все получилось довольно неплохо.
* * *
Мне было около четырех лет, когда меня так жестоко вырвали из ставшего родным гнезда. Был светлый домишко, в стенах которого я сделал свои первые шаги, играл, беззаботно бегал, хлопая дверьми. Была и женщина, которая вскормила меня, - молодая, красивая, пышущая здоровьем, всегда веселая - она напоминала большого ребенка, всегда готового принять участие в наших играх и проделках. Она всегда пела для нас, и мы любили петь вместе с ней. И еще был низенький мужчина с усиками, словно приклеенными шутки ради. Помню, как мы заставляли его вставать на четвереньки, превращая в лошадку, а сами карабкались ему на спину и что было сил колотили пятками по бокам, покрикивая: "Но, но-о, ленивая!" Наконец, была Зина, мое второе "я", без которой я не мог ни есть, ни спать, ни бегать, ни смеяться, - словом, существовать.
Но был и тот, другой мужчина, который силой увез меня в незнакомый дом. Первое, что он сделал, опустив меня в гостиной на ковер, - протянул мне большой, сложенный вчетверо носовой платок. Но так как я не сразу понял, чего от меня хотят, он сам поднес платок к моему лицу и произнес первые слова, которые я от него услышал в моем новом доме:
- Высморкай нос!
Здесь же, рядом, оказалась и женщина, которую время от времени я посещал в санатории, но еще более постаревшая, более бледная и усохшая. Она была аккуратно причесана, празднично одета, и от нее пахло духами, - видимо, по случаю моего приезда.
- Приехал?
Она не находила слов, суетилась, как будто не знала, что ей делать, заламывала руки, словно хотела обнять меня, но забыла, как это делается. Никогда не ласкавшая детей, она дрожала, очевидно одолеваемая материнскими чувствами, и повторяла как заводная:
- Приехал? Приехал?
- Отведи его в ванную и выкупай, - сказал мужчина каким-то хозяйским голосом, не повышая тона.
- Приехал?!
- Ты что, не видишь, какой он? Чем ты восхищаешься? Выкупай сначала его - и в постель… Все остальное завтра.
Я отбивался от него локтями и ногами, пытался даже укусить… Но он говорил спокойным, ровным, властным голосом, который требовал подчинения и одновременно вызывал доверие.
Опять купание… Только здесь кругом голубой кафель и зеркала… Ванна была глубокая… Хвойный экстракт и пенящийся шампунь. Мне расхотелось вылезать из ванны. Еле меня вытащили оттуда. Полотенце - большое, как простыня, и подогретое, фен, который так приятно жужжит. И кровать, в пух которой я провалился, как в пену.
А еще ночник, с цветастым матерчатым абажуром, с мягким светом, и тихая музыка, лившаяся из радиоприемника.
Я успокоился, пораженный и удивленный обстановкой, в которую попал. Сначала уснул мой страх. Затем волнение. Уснуло чувство неуверенности и ощущения чужого места, чувство родного, безвозвратно утерянного гнезда, забылись образы людей, с которыми меня разлучили. Уснули все мои чувства, и мне ничего больше не оставалось, как уснуть самому.
Следующий день был воскресенье, и тот мужчина, которого я должен был называть впредь не иначе как "папа", должен был посвятить этот день мне. Но "папу" неожиданно вызвали по неотложным делам.
- Я тебе говорила, что так и случится?!
- Что поделаешь, бывают обстоятельства…
- Обстоятельства обстоятельствами, а им кто займется, раз ты привез его сюда?
- Сам собой и займется, потому что он большой мальчик. Не так ли, ты уже большой мальчик?
- Да, - ответил я категорично, вызывающе глядя из-под нахмуренных бровей.
- Браво, мальчик, - сказал удовлетворенный отец. И снова озабоченной жене: - Видела?
Потом он сел в машину и уехал.
Женщина с такими редкими волосами, что их можно было сосчитать, которую я должен был называть мамой, приближалась ко мне как-то осторожно, словно чего-то боясь. Ее фразы оставались неоконченными, жесты казались неестественными. С одной стороны, потому, что она еще не знала, как вести себя с ребенком. С другой, - по причине более серьезной, о которой мне предстояло узнать позже: моя милая мама, та, которая носила меня под сердцем, была больна туберкулезом легких, желез и костным туберкулезом, который не вылечивался полностью, давал рецидивы во время беременности и мог в любой момент дать о себе знать. И поэтому моя милая мама, та, настоящая, держалась как можно дальше от меня.
Яйца всмятку, какао с молоком, слегка поджаренный хлеб, свежее масло, мед, апельсины величиной с голову ребенка и бананы, желтые как воск.
Я был ребенком непосредственным и не очень-то стеснялся. А поэтому, с аппетитом поев, тем более что меня оставили за столом одного, я отправился исследовать свое новое жилище.
Вначале свою комнату. Лошадка с уздечкой и со шнуром, включенным в розетку. Только сядешь на нее верхом - и она начинает трястись, скакать и вставать на дыбы; медведь, похожий на барана, со впалыми боками и ногами на колесах; железная дорога с электровозом и всевозможными вагонами, со стрелками, шлагбаумами, вокзалами, телеграфными столбами и деревьями вдоль путей. Игрушечный автомобиль с сиреной и дистанционным управлением. Я словно попал в царство, где исполняются все желания.
Дом и двор были исследованы в течение нескольких дней. Просторный чердак превратился в мое второе царство. Здесь была свалена исцарапанная, попорченная, старая мебель - зеркала, кушетки, софы; старомодная одежда - наследство от прежних владельцев дома, - словом, самые разные и самые причудливые вещи, в том числе и длинная труба, в которую можно было смотреть на небо и видеть звезды.
Здесь же, на чердаке, наша кошка вывела котят. У котят были слипшиеся глазки, но они чувствовали, когда к ним кто-то подходил, и тыкались в ладони своими влажными мордочками.
Третьим моим царством стал двор, окруженный высоким, как вокруг крепости, забором, с чахлыми деревьями, которые распускали почки точно в начале марта. Во дворе был маленький сцементированный плавательный бассейн, засыпанный сухими листьями, аллеи, покрытые гравием и заросшие бурьяном, скамейки с облупившейся краской и качели, которые чертовски скрипели, что, впрочем, меня не беспокоило.
- Неужели ты не можешь прислать кого-нибудь, чтобы привести в порядок двор? Видишь, весна уже на носу…
- Откуда я возьму людей?..
- Неужели неоткуда?
- Знаешь, дорогая, я председатель района, а не волостной старшина и не хочу никого заставлять работать на меня.
- Но за деньги, неужели даже за деньги нельзя?
- Я не хочу давать пищу для каких-либо пересудов. Дать повод, чтобы на меня показывали пальцем - смотрите, мол, он злоупотребляет своим служебным положением.
И все осталось по-прежнему, в запустении: деревья никто не подрезал, аллеи заросли бурьяном, качели скрипели так, что лопались барабанные перепонки, в плавательном бассейне гнили сгребаемые туда из года в год листья.
Мой отец не бранился, не повышал тона, не ругался, и все-таки мать никогда не осмеливалась перечить ему или настаивать на своем. Он был для нее непререкаемым авторитетом. У моего отца никогда не находилось ни теплых слов, ни утешительных фраз, ничего того, что можно было бы назвать нежностью, и все-таки моя мамочка смотрела на него с восхищением, граничащим с боготворением. Было у отца что-то такое, что мало-помалу передавалось и мне.
И все-таки - необычное дело! - после моего приезда мама стала возвращаться к разговорам, темы которых уже давно не дискутировались.
- Нам надо взять кого-нибудь в помощники, я не справлюсь со всем, ты ведь знаешь, как много работы по дому. Что касается оплаты, то нам есть чем заплатить!
- Заплатить нам есть чем, но как тебе могло прийти в голову, что я позволю себе использовать оплачиваемый труд в личных интересах? Кто мы такие? Помещики, буржуи, эксплуататоры, чтобы держать батраков и служанку?
И мой родной отец положил руку на плечо моей родной мамы. Наверное, такое случалось настолько редко, если не впервые, что мама просто растаяла от счастья.
- Если бы не наступили новые времена, ты бы должна была трудиться и для себя, и для других - стирать белье, выбивать ковры, натирать полы, так же, как делали наши матери, когда растили нас.
- Если бы не наступили эти времена, со своим здоровьем я бы давно умерла.
- Напротив, ты ведь живешь, и это хорошо. И в доме делай то, что тебе под силу, ведь тебя никто не проверяет.
- Да, но сейчас есть еще и мальчик, наш сын.
- Ну и что с того?
- И у него есть свои потребности - устраивать беспорядок, что-то пачкать и портить.
- Оставь, пусть портит, разбивает, от этого никто еще не умирал. Уборкой занимайся не спеша и его понемногу приучай, ведь он уже большой мальчик. Сложнее со стиркой и готовкой. Но я не разрешу тебе ни стирать, ни готовить. Белье сдам в прачечную, а обеды и ужины будем заказывать в столовой.
- Чтобы я ела эту еду?
- Почему бы и нет? Она очень хорошая. Когда я работал на паровозе, то ел из металлических кастрюлек и не знал другой посуды, и ты не бог знает что ела… Если тебе нравится, можешь и ты готовить что-нибудь печеное, кофе с молоком… Домработницу в дом я не приведу, это точно.
Уже на следующий день белье было отправлено в прачечную, а еду мы получали из столовой, в кастрюльках-термосах. Но на этом все не окончилось. Моя мама, которая, как я узнал, около двадцати лет в своих суждениях никогда не выходила за рамки сказанного моим отцом и не имела собственного права голоса, осмелилась на весьма смелый шаг. Встретив заведующего отделом зеленстроя, она сказала ему как бы между прочим: