Уснул незаметно. А сны снились летние: луг зеленый, в цветах, роща березовая, по утру светлая, кузница Лоушкиных подле Туломы. Блики на воде солнечные. И не слабой кротилкой взмахивал, а хорошим молотом ковал он с Афанасием раскаленное добела железо. Оно тоже солнечным было. Свет от него исходил теплом, ласково гладил лицо и шею. И, насколько Андрею потом припоминалось, домовые ему в ту ночь не снились.
53
В доме Лоушкиных жизнь после завтрака заведенным порядком шла: Смольков одевался и исчезал, Нюшка и Анна Васильевна занимались хозяйством, братья шли в кузню. Андрея, из-за больной его ноги, с собою не брали и в доме работу не поручали.
Нынче с утра Андрей молча стал собираться с ними.
Афанасий спросил насмешливо:
– Ты куда это навостряешься?
– С вами.
– Э, брат, не надо было ночью постанывать.
Вчера Андрей натрудил ногу: от безделья нашел лопату и в ограде расчистил снег. Сугробы высокие набросал в охотку. Потом на улице вдоль забора все до мостков разгреб, сажени на две вширь. А к вечеру снова нога заныла.
– Сегодня уже не болит.
– Нет, Андрюха, лежи. Мать не велела тебя брать. Кузня, она силы требует.
– Я меха качать буду.
– Знамо дело: меха покачать, молотом постучать.
– Жалко, что ли, тебе?
– Пусть нога заживет. Я тебя на вечёрку лучше возьму. Помнишь, как обещал? Вон как Смольков устроился!
Смольков, что ни вечер, мандолину выпросит у Никиты и в кабак или на вечерицу. Приходит поздно, веселый, пьяненький. Андрей иной раз завидовал – легко и беспечно коротал Смольков время.
– Ну хоть работу какую по дому дайте.
– Слушай, – вступил Никита, – а ты топором умеешь?
– Ну-у! А что надо?
– Почини, если хочешь, ясли. Топор в сенцах в затопорнике, пила за ларем, горбыль возьми под навесом.
Братья ушли.
Двор у Лоушкиных большой, крытый: дрова поленницами лежат, хлев скоту отгорожен, амбар в другом углу. Андрей оглядел ясли: там и дела-то всего ничего.
Из сенешных дверей шумнула Нюшка:
– Эй, добрый молодец! Помоги, покуда не надсадилась. – И поставила на крыльцо ведра с пойлом.
– Куда их? – Андрей подошел к ней.
– Туда, – показала рукой на хлев, засмеялась.
Ведра деревянные, с обручами. Андрей отнес их к воротцам.
– А дальше уже не мог?
– Рогов боюсь.
– Пужливый какой! – Она сарафан подобрала, шагнула в хлев. – Подай мне сюда.
Встретились руки на дужке. Глаза Нюшки из-под платка блестели смехом.
– И второе.
И опять руки встретились.
– Чего это руки горячие у тебя?
– От страха.
Нюшка вытерла о сено руки и подошла к нему.
– Ты и вправду еще не целованный?
Андрей побаивался ее насмешек: избалованная всем домом, бойкая, все норовит показать себя. А чего ради? И так ясно, что хороша.
– Сама ты нецелованная.
– Я?! – Глаза ее округлились. – Да у меня жених есть!
– Ну и ступай, чего пристала? – Андрей взял фонарь. – Где у вас ларь?
– Я пристала? – И засмеялась. – Ну, погоди, молодец! Там ларь, – показала в угол рукой.
Андрей взял фонарь и пошел к ларю. Слышал, как, убегая, Нюшка быстро протопала по крыльцу.
Инструмент у братьев аккуратно сложен. Андрей осветил фонарем, разглядывая богатство.
– Андрей! – позвал от дверей голос Сулля.
Сулль, как приехал с лова, исчез и только вчера вечером пришел, чай уже сели пить. Анне Васильевне гребень подарил, Нюшке зеркальце с фарфоровой ручкой, что возил с собой в становище. Анна Васильевна заметно была довольна. Упрекнула нестрого:
– Экий подарчивый. Для чего балуешь?
Афанасий захохотал:
– Хитрый он! Хочет, чтобы его любили.
Сулль покуривал, улыбался, кивал:
– Так. Лучше не забывай. Очень хорошо иметь друзья.
– Уж воистину хитрый, – Анна Васильевна поднялась, принесла банку с медом. – Как для самого дорогого гостя, только лишь.
За чаем Сулль обращался больше к Никите и Анне Васильевне.
– Денег нет. Пока нет, – и развел руками. – Подождать надо. Товар весной продадим. Тогда. Как уж есть.
Смольков недовольно поерзал на стуле, загорячился:
– Так ты, Сулль Иваныч, задаток пока какой, что ли?
– Чего еще! – Афанасий неловко себя перед Суллем чувствовал, что хотел тогда уйти с лова. – Нам вместе еще на акул ходить. – И повернулся к Смолькову. – Не пропадет твое, не боись.
– А домой чего вдруг собрался ты, Сулль Иваныч? – спросила Анна Васильевна.
Сулль посерьезнел.
– Лопарь один туда едет. Надо дома бывать. ...Андрей теперь, пока шел к Суллю, думал: попрощаться, наверно, пришел. И поставил фонарь на землю, протянул руку.
– Здравствуй, Сулль Иваныч! – Он рад был Суллю.
– Здравствуй, – Сулль тоже был рад ему. – Садись. Будем маленько курить, прощаться.
- Уезжаешь?
– Надо бывать домой. Родители смотреть, брат.
– Хорошо. – Андрей подсел на крыльцо к Суллю. – Там рады будут тебе.
Сулль закурил, выдохнул с удовольствием.
– Так, рады.
- И я рад за тебя. Домой едешь, своих увидишь!
– Да, да. Спасибо!
– Когда едешь?
– Сейчас. Олени ждут.
В сенцах шаги послышались, и дверь растворилась махом.
– Эй, добрый молодец! – Нюшка едва не налетела на них и засмеялась сама себе. – Ох, Сулль Иваныч! Чуть я вас дверью-то. В дом почему не идете?
Сулль повернулся к ней, улыбнулся приветливо:
– Тут хорошо. Говорить можно.
– Секреты? – игриво спросила Нюшка.
– Нет-нет. Садись, будем вместе курить, говорить.
– Эх, жаль, некогда, Сулль Иваныч, посидела бы, покурила.
Нюшка сбежала с крыльца, забрала в стойле ведра. Возвращаясь, задела ими Андрея. Нароком задела. Когда шаги ее смолкли, Сулль толкнул его локтем и подмигнул:
- Хорошая девушка.
– Так это она, дурит, – скучно сказал Андрей.
– Тебе дурить неохота? – засмеялся Сулль.
– Ну что ты, Иваныч! Вольный кабы.
– Она улыбается не для Сулля. Сулль вольный. "Ну да, – подумалось, – улыбается. Лишь бы зубы поскалить. Попробуй, встань вровень с ней. При всех огорошит, не будешь знать, куда глаза деть. И насмешек не оберешься, и из дому могут вытурить. Нет уж, подальше как-нибудь". Сказал, стараясь быть равнодушным:
– Пусть улыбается. Ее дело. – И вздохнул. – Когда в Колу вернешься?
– Весной.
– На акул пойдем?
Сулль покурил, подумал.
– Не знаю. Может, я пойду в Англия. Товар маленько продать.
– Эка ты! – восхитился Андрей. – Ловко у тебя как: живешь в Норвегах, промысел в Коле, торг в Англии. Побывать, много повидать можно...
– Я могу брать Андрей повидать. – Сулль спокойно это сказал, но сразу вспомнилось становище. Сулль так же спокойно отбирал доски. Слышал, выходит? Знает? С собой зовет?
Андрей спросил осторожно:
– Нас двоих возьмешь?
– Нет. Работник нужен один. – Сулль повернулся к нему и так же ровно добавил: – Всего один.
Это было неожиданно. Если знает все и зовет с собой, почему тогда одного?
– Возьми Смолькова.
– Да, да, можно Смолькова, – сказал Сулль, подумав. – Но Андрей лучше.
– Почему лучше?
– Ты сказал: побывать, повидать.
– Меня только слушай, – Андрей деланно засмеялся. – А там сбегу от тебя и останусь.
– Будет два раза плохо. – Сулль спокойно сказал. – Один: Сулль могут брать большой штраф. Могут не пускать в Кола. Два, – Сулль кивнул серьезно головой в сторону и будто нажал на слово, – Андрей будет чужой там. Всегда чужой.
– Я и тут чужой.
– В Кола ты можешь быть не чужой.
– Счас прямо.
– Надо стараться. Люди увидят. Они не все злы люди.
– Ну-у, – усмехнулся Андрей, – зря ты, Иваныч, так. Коли выгоды нет, ничего не увидят, и дела никому нет.
– Это не всегда так, – мягко сказал Сулль.
– Непонятно ты говоришь.
– Будет еще понятно, потом. Ты делаешь хорошо. Всегда делай. Люби людей, земля, живи! Делай, делай и делай. Снег чистил – очень хорошо! Двор убирал – хорошо! Не твой дом, а ты делал? Хо-ро-шо! Понимал, тебе хорошо делать? Это есть твое.
– Знал бы ты, что такое неволя!
– Сулль знает.
– Так уж и знаешь, – усмешка горькой получилась.
– Сулль много знает. – Помолчав, он выбил о крыльцо трубку. – В Норвегия город есть, Гаммерфест. Есть там завод медный. Тяжелый работа. Люди есть беглый, русский. Они имеют в сердце тоска. Всегда чужой, всегда тоска. По свой дом, земля, люди. Это плохо. Сулль видел: такой страшный болезнь – тоска.
Медный завод в Норвегии – место, куда звал Смольков. Что про это Сулль знает? Видел вправду там русских беглых или что-то недоговаривает? Взял Сулля за руку.
– Иваныч, ты об чем это? Ты зачем мне про медный завод сказал?
– А, – отмахнулся Сулль, – говорить долго.
– Я не спешу, Иваныч.
Сулль повернулся к нему.
– Ты есть русский, – поднял палец, потрясывая, – надо понять! Уходить в Норвегия, Англия везде просто. Морем хочешь – иди. Суша пойдешь – нет граница. Иди, воля! А вот тут, – Сулль приложил ко лбу руку, к сердцу, – тут граница. Возвращаться в Кола нельзя. Тебя будут посылать каторга. Очень крепкий граница...
Сулль сунул трубку в карман, потом снова заговорил:
– Ты есть русский. Ты должен быть Кола, Россия. Плохо, хорошо – Россия. Родители выбирать неможно.
– А сам из Норвегов будешь, Иваныч. Почему же так со мной говоришь?
– Старый, может, – Сулль засмеялся. – Помирать скоро.
– Да намного ль ты старше меня, Иваныч? – Андрей поднял, повернул к Суллю голову. Глаза их встретились. И Андрею вдруг стало ясно: Сулль их замысел видит. И мудреного нет в этом. Русские беглые есть в Норвегии, Сулль давно знает об этом.
– Жизнь не есть только годы, – улыбнулся Сулль. – Жизнь – то, что думаешь, видишь. Сулль много ходил в морях, много видел и думал. Люди умный есть, очень разный. Есть дурак, везде одинаковый: Россия, Норвегия, Англия.
Да, вот так же, с усмешкой, Сулль отбирал в становище доски. Ни движеньем, ни словом себя не выдал. Есть чему позавидовать. Но теперь Андрей уже понял, к чему его Сулль подталкивает.
– Ты хочешь, чтобы я убедился, что ты не врешь, а потом вернулся обратно в Колу?
– Так, – Сулль строго кивнул, – вернулся.
– А если не захочу вернуться?
Сулль закрыл глаза, качнул отрицательно головой.
– Так быть не может. Ты будешь иметь свой глаз.
– А если?
Сулль подумал, пожал плечами.
– Сулль будет сказать для Андрей. Только помнить: это нельзя никому знать.
Сулль строго смотрел Андрею в глаза, твердо. Подумалось: "А ведь вправду, кто лучше Сулля знает Норвегию?"
– Да, да, – Сулль покивал головой. – Слушай, можно жить немного Норвегия. – Сулль развел руками, а потом стал загибать пальцы. – Один, два, может, три. Тихо жить. Потом надо маленько деньги. Сулль имеет такой друзья. Можно получить паспорт Норвегия... Потом Можно приходить в Кола. Опять исправник маленько деньги. Получай русский паспорт...
– Ты хочешь сказать: если прийти из Норвегии с паспортом, в Коле можно получить русский и жить тогда вольно здесь?
– Так, – согласно кивал Сулль.
– И ты знаешь, кто-нибудь это делал?
– Нет. Сулль просто думает – можно. Я буду узнать все дома.
– А деньги где?
– Деньги надо работать.
То, что рассказал Сулль, неожиданным было, простым и заманчивым. Сулль по дружбе сказал. Иначе какой резон? Денег нет у Андрея.
- Сулль Иваныч, – тихо заговорил Андрей. – А ведь в становище-то тогда мы...
- Не надо, – Сулль мягко остановил его. – Все хорошо.
И подумалось снова Андрею, не в первый раз уже, что Сулль много старше, мудрее и опытнее его. И совестно перед ним стало.
- Спасибо, Иваныч. Я всегда буду помнить это.
– Я очень верь. В Кола Суллю есть друг. – Сулль засмеялся, вставая. – Сулль очень любит, когда есть друг. Давай будем с тобой говорить "прощай".
Андрей распрощался с Суллем, взял топор и пилу, пошел к яслям. Фонарь повесил поудобнее, крутнул головой, засмеялся: как одно за другое цеплялось к лучшему! Побудет он до весны в кузне, подучится, а весною, если повезет, Сулль с собой его возьмет. Если русские беглые есть там, можно с ними поговорить. Сколь бы разно Сулль со Смольковым ни толковали, а он сам увидит.
Андрей поплевал на ладони, потер ими догоряча, взмахнул топором и рассек воздух – эх ты, дела! Не будь больная нога – сплясал бы! А пока он поправит ясли. Не только скотину – попа не стыдно будет кормить.
Работа наполовину была уже сделана, пришла Нюшка. Встала поодаль молча, смотрела. Андрей поглядывал па нее изредка. Что она налегке эдак? Шубейка распахнута, без платка. Руки скрестила зябко, будто сготовилась долго ждать. Андрей распрямился, улыбнулся ей:
– Ты чего?
– Сена с повети помоги скинуть.
– А сама чего?
– Одной боязно с фонарем. Сено сухое.
Андрей топор оставил с готовностью, засмеялся.
– Сена так сена. Давай скинем. Вилы где?
– На повети, – Нюшка фонарь подала ему, – лезь первым.
– А ты что, боишься?
– В сарафане я, – засмеялась Нюшка.
– А-а.
Настил для сена под крышей на треть двора. Андрей поднялся по приставной лестнице, подождал Нюшку, осветил поветь.
– Ладно у вас тут. Хоть живи. – Подал ей фонарь, взял вилы. – А сена не больно много. Хватит ли до весны?
– Должно бы...
– Косите где его?
– По Туломе вверху.
– А возите как?
– На шняке.
Андрей привычно набрал на вилы, отнес к краю.
– Посвети-ка сюда.
Хороня фонарь, Нюшка светила, смотрела, как сено свалилось в ясли, и опять пошла за Андреем.
– Ты стань там, не мельтеши, – он указал ей место и насмешливо хмыкнул: – Ну и сено у вас.
– Сено как сено. А у вас лучше? – она без вызова и обычной насмешки своей спросила.
– У нас? – Андрей с улыбкой переспросил. – У-у! Самое расхудое сено – половина травы. А хорошее – медовое разнотравье в цвету. Лошади и не евши сыты.
– Половина травы? – удивилась Нюшка и, поняв прыснула. – Лошади и не евши?! А коровы? – смеялась она весело и легко, и от этого стало просто.
– Коровы и подавно, – засмеялся с нею Андрей. Вспомнились пойменная трава в пояс, звон косы под лопаткой, зной сенокосной поры, квас холодный из туеса. Показал рукою: – У нас травы на заливных лугах вот такие. А от медвянки, вправду, сытость идет дурманом. А отсюда и сено. Хоть боровое, хоть пойменное или луговое. – Андрей оперся рукой о вилы. – Наша деревня в бору стоит, у реки. Хоть зимою, хоть летом – загляденье. А на другой стороне луга.
– Тоскуешь по дому? – Нет, похоже, она не насмешничала.
– Во сне снится.
– А я тоже скучаю, когда не в Коле. Я на Рыбачьем была и в Норвегах. В Вадсё. И во всех становищах на берегу. А по Коле всегда скучаю.
– Ишь ты какая бывалая, – улыбнулся Андрей.
– А то! И в Архангельском два раза была на ярмарке. Город большущий: дома, дома, магазины, церкви. А народу, народу везде.
– А меня пороли в Архангельске. Так шпицрутенами отделали... – Но тут же подумал, что из Архангельска он попал в Колу, а если повезет с Суллем... И поспешно добавил: – Хотя город он ничего.
– А за что тебя? – Нюшка склонила чуть набок голову.
– Из солдат бежал.
– Служить не хотел?
– Дак как тебе сказать. Служба, она, ничего себе, да уж больно били каждый день. Нас и барин не бивал эдак. Я однажды и не стерпел, дал сдачи, а сам в лес.
– И тебя поймали?
– Поймали, – усмехнулся Андрей, – да всыпали. А я чуть поправился – и опять. Все хотелось домой попасть. Там бы уж не сыскали.
– А дома кто у тебя? Невеста? Родители?
- Никого. Маманя померла. А невеста какая у солдата.
Кто-то зашел в ограду, на крыльце брякнула щеколда. Нюшка прислушалась, и Андрей замолчал. Шаги прошли по сеням, в дом отворилась дверь, и голос Смолькова спросил Андрея. Было слышно, как он даже переспросил:
– В ограде или во дворе? Во дворе?
У Нюшки качнулся в руке фонарь, и она досадливо приглушила голос:
– Поговорить не дадут. – Оглядываясь, тихо пошла от края, ткнулась в плечо Андрея, приставила палец к губам: – Не отзывайся ему. Не отзывайся.
Ее коса вокруг головы была близко, и близко были смеющиеся глаза и губы. И оттого, что она уперлась в него плечом, локтем, Андрею вмиг жарко стало. Внизу Смольков шел по сеням. Нюшка фонарь подняла и дунула на огонь. Темнота поплыла радужными кругами.
Внизу дверь открылась, и Смольков громко позвал:
– Андрюха!
Нюшка тихо дышала рядом. Андрей чувствовал ее плечо, локоть. Желание захлестнуло волной, он склонился к ее лицу и осторожно поцеловал. Нюшка вздрогнула чуть, однако не осердилась, не отошла. Подняла руку и прикрыла его рот ладонью. Будто сговор существовал.
– Андрю-ю-ха-а! – звал в темноту Смольков.
Ладонь Нюшки, маленькая и крепкая, держала зажатыми его губы. Андрей бережно убрал ее руку и снова тихо поцеловал. Нюшка не воспротивилась.
Было слышно: внизу дверь закрылась, и шаги ушли в дом. А они тесно стояли еще мгновение. Мешали вилы. Андрей отбросил их, повернул к себе Нюшку, обнял. Исчезли сеновал, темнота, Смольков, Сулль и кузня. Андрей был не ссыльный, не голь безродная, а ладный и молодой, каким и был и какому податливые горячие губы Нюшки дарили жгучее ощущение счастья.
Нюшка хмыкнула тоненько, удовлетворенно, погладила его по щеке и шепотом повелела:
– Еще.
Андрей не думал, что скажут братья, Анна Васильевна. Он слышал только тихий, счастливый смех Нюшки и ее жаркий шепот:
– Ой, какой же ты ласковый! Господи, как давно я хотела этого. И себе боялась сознаться. А ты и не глядишь на меня совсем.
– Я боюсь тебя.
– Меня?! Ох, глупый.
– Ты такая пригожая.
– Я? Пригожая? Я тебе по сердцу? Ой, господи, дура. Это ты пригожий. А лицо как горит все, боже! Еще! Я еще хочу!
Были Нюшкины щеки, губы, глаза. И сама она – человеческое тепло вся, податливая в его руках.
– Но-но-но-но! – Нюшка уперлась в грудь и отпрянула, засмеялась трезво, насмешливо. – А я думала, ты воистину нецелованный. Эко тебя на мягкие-то места тянет.
Андрей шагнул в темноте к ней:
– Прости ради бога, коли я не так.
– Ладно, – Нюшка смеялась весело, – сама я виною тут. Иди зажигай фонарь.
– Как велишь. – Андрей нашел ее в темноте, взял руку. – Ну, хоть последний раз.
– Последний? Чего же последний? – И обняла за шею его, губы ищущие, и смеялась опять счастливым смехом. – Я не хочу последний. Я еще и еще хочу. Ой, голова как кружится!
Андрей обнял, почувствовал всю ее, приподнял и понес, где, на памяти, было сено.
– Нет-нет-нет! Не воспользуйся! У меня сил противиться нет. Но не пользуйся, будь умным.
Андрей споткнулся, упал вместе с ней на сено.
– Не надо! Я ж себя потом прокляну. И тебя возненавижу. Уж поверь, знаю себя я...
Звоном шла голова. Андрей сел взбудораженный. Господи, что он делает?! Кто он такой? Крепостной, беглый, ссыльный. Нюшка прижалась к нему, шептала: