– Н-да. – Шешелов думал – они найдут. – И что же вы присудили?
– Пока всех отпустить.
– Пока? До каких это пор?
– До божьего суда, – вступил благочинный.
– Земной не управился? – усмехнулся Шешелов.
– Не управился, – так же твердо сказал Герасимов. – Уверенности, что кто-то виновен, у суда нет. На том и приговорили.
– И колдун не помог?
- Говорит, печать лежит на укравшем. Раз уж клятву ложную дал, то кара его настигнет.
– Мудрено, – протянул Шешелов. Он огорчился, не знал, как теперь из этой истории выбираться. Дернуло же его связаться с этим судом. – А потерпевший что же?
– Вместе с судом признал: ссыльный ваш неповинен. И согласие свое дал: до божьего суда все оставить.
– Ну, намудрили, – сказал раздраженно Шешелов. – Ссыльный не брал, кузнец не притрагивался, третий не видел даже.
– По третьему есть сомнения. Похоже, он приложился. Но, – Герасимов всплеснул и развел руками, – хоть и дрожал, а клятву он тоже дал.
– На сходе, помните, мужичонка был? – спросил благочинный. – Вертлявый такой? Лоушкин закричал тогда?
– Да-да, – вспоминал Шешелов.
– Он третий.
– Сомнения вызвал он. А ни с какого боку не ущипнуть. Вот и приговорили: пока оставить. – Герасимов помолчал и добавил просительно: – Вы уж, Иван Алексеич, отпустите ссыльного. Поверьте, нет его вины тут.
– Ага, – кивнул благочинный. – И я так думаю.
Вспомнился ссыльный из арестантской камеры. Был бы виноват – не злился, а лебезил. Сулль – норвежец просил за него, Дарья просила. Девушка приходила. Нюша, кажется, Лоушкиных. Кто-то сказывал, будто сыну Герасимова она невеста. Он шхуну строит, а она... Не знает Игнат Васильич. Пожалуй, не просил бы. А не уважить просьбу – молва по Коле пойдет: городничий-де суд не признал. Уважить – исправник непременно использует случай и напишет в губернию. Там животы надорвут от смеха. Шешелова выжившим из ума посчитают.
- А как ваш приговор встретили?
– Коляне? – с готовностью отозвался Герасимов. – Тоже недовольны, что не смогли сразу отыскать вора. Но верят, что со временем откроется кража. Со временем.
Конечно, вера во что-то должна быть. Нельзя без веры. Пусть это даже нелепость будет. В образе колдуна. Или какая-нибудь другая. Смеяться не надо. Господи, в кармане лежит письмо, а его тревожит мелочь какая-то: суд, исправник. И сказал:
– Я распоряжусь завтра, отпустят ссыльного. Только пусть потерпевший ко мне придет вначале.
– Ага, – сказал благочинный. – Исправнику надо отрезать дорогу для всяких жалоб.
– Непременно. Поутру Маркел зайдет к вам, – заверил Герасимов. – Чайку горяченького подлить? – И глаза опять залучились смехом: не терпелось ему про обоз. – Капитан с обоза, говорят, злющий, а? Отца Иоанна чуть, сказывают, не укусил?
Капитан странно вел себя и потом: не пошел в баню и обеда не стал ждать. Выкушал без малого полштофа водки, и теперь спал пьяный в кабинете Шешелова. Как пришли в ратушу, водки попросил сразу, махом выпил стакан. "С устатку, – подумал Шешелов, – продрог весь.
А дорога какая!"
Потом они вместе разгрузкой обоза распоряжались.
В крепости пустовал старый пороховой погреб, сухой, на песчаном месте. Туда уложили порох, приставили караул. Свинец и бумагу в ратушу отнесли, а ружья Шешелов велел в свой кабинет составить. Все хорошо шло. Настроение у Шешелова поднялось: невелик обоз, но хоть что-то есть для начала.
Вызванный бургомистр увел обозников на постой. Дарья гостю обед готовила. Капитан снял мундир, попросил еще водки. Сидел, выпивал и молча следил за Шешеловым. Не скажешь, что разговорчивый. Все будто ждет чего-то. Шешелов ружья осматривал. Брал ружье, оглядывал, относил к другой стенке. Ружья, как в Коле у инвалидной команды, старые. Пожалуй, с наполеоновской. Могли бы винтовок хоть несколько штук прислать.
И спросил капитана:
– Вы что же, письмо никакое не привезли?
На спинке стула, за капитаном, висел мундир. Он молча пошарил в нем и на стол положил конверт.
Но Шешелов так просто спросил. Успеет еще прочитать. И так ясно: сто ружей, два пуда пороху, шесть свинца. Для города это капля. И опять Шешелов попытался себя успокоить: потом будут, конечно, пушки, солдаты будут.
Сто тридцать лет назад в Коле тоже ждали войну, так вон как город вооружили. Пятьсот стрельцов в Коле было, пятьдесят пять пушек имелось, семьсот пятьдесят пудов пороху, двести пудов свинца. Почти семь тысяч ядер... Архивные эти цифры крепко врезались в память. Шешелов свыкся с ними. Нынче, если Архангельск и половину даст, даже десятую часть, оборона будет надежной. Однако у капитана спрашивать не хотел. Куда торопиться? Он благочинного ни за что обидел, теперь пьет молча. Ох уж эти губернские...
Осмотр к концу подходил, когда Шешелов вдруг нагнулся на сломанное ружье: ложа сколота, шурупы приемный замок не держат. К стрельбе такое негодно. На кой черт пьяница взял его? И неприязненно глянул на капитана.
– Это ружье негодное.
Капитан заметно уже спьянел. Икнул, в усмешке растянул губы:
– Одно?
На Шешелова словно водой плеснули. Угадывая подвох, быстро взял другое ружье: подогнивная пружина слаба, большая медная личинка сломана. Капитан с ухмылкой смотрел. Шешелов взял еще ружье: курок не держал на взводе. Глянул на капитана: издевательство?
– Что, вам еще попались негодные? – капитан говорил лениво и пьяно. Усмешка кривила его лицо.
А Шешелов быстро перебирал ружья: "Так и есть! Свинья эдакая! Варнак! Каналья!" И распрямился, сдергивая свой гнев.
– Для чего этот хлам вы сюда привезли? Вам за труд было осмотреть их на месте?
Капитан лениво махнул рукой:
- Смотрел. Во всей армии этот хлам. И в Крыму...
– Весьма сожалею, что так смотрели. Но я вынужден донести в губернию.
Шешелов не закончил угрозу, капитан рассмеялся и тяжело захлопал в ладоши.
– Браво! Браво! Императору лучше, в Санкт-Петербург! А губернатор сам меня провожал. – Капитан подался на стуле, пьяно тыкал в сторону ружей. – Негодных ровно пятнадцать. Я осматривал их и считал, господин городничий. Они все в одной куче стоят.
Кровь отхлынула от лица, и гулко забилось сердце. Мало что капитан дерзко вел себя, он, выходит, в Архангельске еще знал.
– Вы хотите сказать, что в Архангельске... Губернатор?
– Да! – капитан поднялся, плеснул из бутылки водки в стакан. – Я хочу сказать. И сказал уже! Да, черт их всех задери! Десять раз да! – Он выпил махом и поглядывал косо на Шешелова, хрустел, закусывая капустой. – Вы тоже ведь видите, господин городничий, меня подыхать прислали сюда! И я, как и вы, понимаю: либо плен, либо смерть. Третьего пока нет.
Шешелов оставил ружье и подошел к капитану. Душил гнев.
– Знаете, я терпел. Однако с такими мыслями... Я завтра же отошлю вас обратно.
Но капитана это только развеселило.
– Хе-хе! Господин городничий! Я не под вашим началом. Вы не власть мне. Я по велению губернатора к горожанам послан.
– Здесь нет сейчас горожан. Они на мурманском промысле и будут лишь к осени. В губернии это знают. А я пока еще городничий.
– Проку что? – перебил капитан. – Городничий в ратуше ни при чем. Вы писарем моим будете. Списки составить должны мне, подыскать квартиру. Почитайте письмо губернатора, там все ласково вам написано.
Капитан смеялся открыто. Показалось, не настолько уж он и пьян.
– Стыдитесь! Я и чином и годами постарше.
– Это все ни при чем. Защищать город я послан. Я! Один! И я его защищу. Вот этими вот негодными для стрельбы ружьями. Вы, может, думаете, вам еще пришлют? Дудки! Я и восемьдесят пять ружей. Это все. А порох дали ружейный мне, не охотничий. Почти как пушечный. Не порох – просо! На триста шагов бьет пуля, не дальше. А нас с вами на тысячу всех положат. У тех, кто придет воевать нас, винтовки будут, не ружья.
– Не скоморошничайте! – Шешелов закричал, дернул руками, побагровел. – Здесь русские люди живут. И земля эта русская. И я прошу почтительности в словах. Слышите? В словах и мыслях.
– Я тоже не из татар. – Капитан сник однако, отошел к окну и оттуда проговорил: – Неужели вам непонятно? Все так просто с моим посланием и по-английски умно. Зачем вам сердиться?
Капитан явно недоговаривал. Но и того, что он сказал, хватило: прислан с негодными ружьями, без солдат, без пушек. Неужели заранее обрекают город? Неприятно мелко задергалось веко. Шешелов зажал глаз рукой и пошел за свой стол. Наверное, жалко со стороны выглядел. Восемьдесят пять ружей, два пуда пороху. На двадцать выстрелов. А потом? Конец? Прав капитан: подыхать послан. Обреченность! Не убрала губерния Шешелова, коротки руки. Но тут зато обошли. Да как обошли! Господи, не его ведь обошли, обрекли город.
Капитан тоже пришел к столу, налил себе водки. На Шешелова он не глядел. Говорил, вспоминая будто, только себе:
- Проводины мне сюда пышные устроили: начальство, оркестр, благословения. Речи во здравие императора. Молебен! Я говорю попу: "Откажись, христа ради, не служи ты молебен: я негодные ружья туда везу..." Так нет, дьявол его дери, он, видите ли, благословить должен. А я офицер, под присягой хожу, война: как мне приказа ослушаться?! Но он-то! Мне его молебен до сих пор в глазах стоит. Это ведь панихида! По мне, по нам, по городу этому. Панихида! – Капитан выпил залпом, пожевал капусты. – А в Колу только вошли с обозом – поп навстречу. Тьфу! – Он сел на диван, потер руками лицо и спрятал его в ладонях. – Пьян, сильно пьян. Ох, завтра я буду каяться. Я всегда каюсь после...
Шешелов достал из конверта сложенные листы. Капитан лег на диване, вытянул ноги, закрыл глаза и обмяк. Он и вправду пьян сильно. Командир без войска. Знает он больше, чем говорит. Намного больше. Дерзит, и страх внутри гложет: подыхать прислан. Панихида! Что же он трезвый завтра скажет? Господи, что тут можно сказать? Два пуда пороху. Час стрельбы. А ружья? Какое злодейство! Послать их сюда негодные... Но кому на это пожаловаться?.. Может, князю написать: столбы на границе, как и велено быть, теперь поставлены. Капитан в Колу без солдат прислан, без пушек, с негодными для стрельбы ружьями. Панихида!
Капитан закашлялся, повернулся к стене, посопел, укладываясь удобнее, и затих. Командир без войска...
Шешелов встал, зажег свечи, поискал очки, нацепил их, развернул бумагу, читал. По мере того, как доходило до сознания написанное, его охватывала растерянность. Будто попал в трясину: уходит из-под ног почва, и нет спасения, не за что ухватиться. Гнев, обида и страх захлестнули. Письмо еле прочел, свернул, отбросил на стол.
Прав капитан: его подыхать прислали. А как ласково все написано! Отеческая журьба. Все хорошо, гладко. А защита города из рук вырвана...
...Теперь, у Герасимова, Шешелов вновь почувствовал, как задергалось мелко веко. Прижал рукою его, потер.
– Я рассказывать вам пока ничего не стану. – И вынул письмо, подал Герасимову: – Почитайте, Игнат Васильич. Лучше вслух. Я тоже послушаю.
– Капитан привез? – спросил благочинный.
– Капитан.
– Интересно. – Герасимов посмотрел на Шешелова, на благочинного, как бы стараясь угадать, что в письме, взял очки и сказал опять: – Интересно...
А Шешелов твердо решил молчать. Пусть читают и первыми что-то скажут. И сунул руку в карман за трубкой.
"Архангельского военного губернатора, управляющего и гражданскою частью 17 марта 1854 года, № 697. Архангельск.
К руководству г-ну кольскому городничему, – читал Герасимов. – Кольская городская ратуша от 11 марта № 70 с эстафетою донесла мне, что по объявлении приморского края Архангельской губернии на военном положении жители города Колы в общем собрании составили приговор о принятии мер к обороне города и в сем приговоре между прочим объяснили: в городе Коле находится только инвалидная команда, состоящая около семидесяти человек нижних чинов, из коих некоторые отправлять должны свои посты при весьма ограниченном числе ружей, кроме же того ни ружей, ни боевых снарядов, коими бы при случае нападения неприятеля могли действовать, не находится..."
Герасимов прервал чтение на миг, и благочинный успел спросить:
– О какой эстафете речь? Что купцы десятого собирались?
Шешелов молча кивнул.
– А то, что вы второго марта писали в губернию? Про ружья, солдат, про то, где и как пушки ставить?
– Об этом в губернии позабыли, – сказал Герасимов.
И продолжил:
"Предписываю вам объявить жителям города Колы.
1. Через Архангельское губернское правление объявлено всем вообще жителям приморского края, в том числе кольским обывателям, чтобы все они нисколько не унывали, занимались своими промыслами и с тем вместе, как верные и добрые сыны Отечества, всегда были готовы защитить родной край свой".
– А что, – сказал благочинный. – Неплохо. Идите на Мурман, промыслом занимайтесь, не унывайте. Все всем объявлено...
Герасимов недовольно на него глянул.
– Свербит у вас, отец Иоанн?
– Свербит, – с вызовом сказал благочинный.
– Все же потерпите...
"2. Для вооружения и руководства жителей города Колы при неприятельском нападении я посылаю к ним храброго, умного и распорядительного капитана Пушкарева, который в случае надобности поведет солдат и кольских обывателей в бой с неприятелем".
Но благочинному не терпелось.
– К ним? – спросил он Герасимова. – К кому это?
– К обывателям и солдатам, – терпеливо сказал Герасимов.
– В Коле ратуши уже нет? А куда городничий...
– Обожди ты, ради бога.
Но благочинный не унимался:
– И как он их поведет, если они на Мурмане? Ты ведь только что сам читал.
– Читал, – раздраженно сказал Герасимов. – Но писал не я. – И спросил у Шешелова спокойнее: – Капитан, выходит, для руководства прислан?
– Выходит.
– Ловко.
"3. Вместе с ним я отправляю сто ружей с принадлежностями, два пуда пороха, шесть пудов свинца и двадцать две дести бумаги на патроны, собственно для жителей города Колы: ружья эти и порох Пушкарев раздаст при посредстве вашем кольским горожанам, а вы обязываетесь доставить Пушкареву список, кому ружья будут выданы".
Благочинный встал. Ему не терпелось что-то сказать. Он отодвинул стул, шумно скрестил на груди руки, прошел по горнице. "Теперь хоть что говори, – думал Шешелов. – Власть по защите от нападения у капитана. Мне лишь списки доставить ему на ружья. Да и что капитан?
Ни пушек ему, ни солдат не дали. Пятнадцать непригодных ружей..."
"4. После этого надеюсь, что при сих средствах удалые кольские обыватели защитят свой город, к которому неприятелю подойти не так легко, потому что ему надобно плыть на гребных судах под крутым берегом, где можно перестрелять их с легкостью и удобностью, лишь только нужно самим жителям города Колы быть осторожными и не потерять присутствия духа".
– Ну, сирена! – сказал с досадою благочинный.
– Чего? – не понял Герасимов.
– Дева сказочная такая, полуптица-полудева. Так сладко пела, что человека околдовывала и он, слушая, погибал.
– Давайте все-таки дочитаем, – сказал Шешелов. – Там серьезного больше, чем кажется.
"5. В настоящее время, – продолжил Герасимов, – не предоставляется возможности в город Колу отправить пушек и воинской команды вдобавок тамошней инвалидной команде, но за всем тем я уверен, что кольские горожане с таким молодцом, как капитан Пушкарев, который к ним посылается, сделают чудеса и непременно разугомонят неприятеля, который осмелится к ним показаться.
Причем не могу умолчать, что мне весьма неприятно то, что из города Колы часто получаю пустые ябеды и беспрерывно слышу о ссорах там бывающих: в настоящее время жители города Колы должны жить по-братски, как истинные сыны Отечества и единодушно должны стараться нанести вред неприятелю, который осмелится сделать на них нападение.
Военный губернатор вице-адмирал Бойль.
Скрепил: Правитель канцелярии Логовский".
Герасимов отложил письмо, снял очки и устало потер глаза. Все молчали. Благочинный вернулся за стол, погодя сказал:
– Не простил губернатор письмо от второго марта. Я как чувствовал тогда.
Ясно было, не простил губернатор Шешелову, но благочинный будто хотел сказать: нам.
– Не простил, – Шешелов благодарно поднял на него глаза.
– Вы ведь просили тогда себе предписание?
– Да.
– И про норвегов ему писали?
– Писал.
– И он все-таки капитана, а не солдат шлет? Чтобы вас от защиты города отодвинуть? – В голосе благочинного была горечь.
– Я это тоже уразумел, – пробурчал Шешелов. – Но не в том суть.
Герасимов спрятал очки в футляр, сказал Шешелову:
– Два пуда пороху на сто ружей. Без солдат и пушек. Какая же это защита города?
– Из ста присланных пятнадцать ружей я отобрал для стрельбы непригодных. Капитан говорит – о них губернатору он докладывал.
– И велели везти?
– Привезли, – хмыкнул Шешелов.
– Чудеса.
– Это же издевательство! – благочинный смотрел на Герасимова, словно искал поддержки.
Шешелов не хотел говорить и думать про умысел. Это только начни. Зароятся мысли, самому страшно станет.
– Капитан, отдавая письмо, сказал: там ласково все написано.
– Верно, – кивнул Герасимов. – Написано гладко, ласково.
– Думаю, умысла нет. Губернатор хихикал, наверное, и потирал руки, когда отправлял обоз. Обычная дурость.
– Не думаете вы так, Иван Алексеич, – благочинный строго смотрел на Шешелова. Он проницательнее, конечно. Привычка копаться у людей в душах. Шешелов выдержал его взгляд.
– Про капитана – правда.
– А где он сейчас? – спросил Герасимов.
– В моем кабинете. Пьяный спит.
– С чего так?
– Говорит – подыхать послан. От этого, может.
– Так и сказал?
– Так. Пьяный, правда, был сильно.
– Неприятное чувство.
– Ага. – Все неприятным было. Вспомнилось, как за этим столом сидел первый раз. Они тогда предсказали ему войну. А он распинался и уверял их про помощь губернии, про то, что сам туда писать станет. Написал... Вот итог. Но что же худого он сделал своим письмом? Не о себе забота. Хотел как лучше. Губернатор свой зад не думал еще чесать, когда Шешелов о войне ему написал. Может, князю пожаловаться? Он тогда говорил ведь: "Не надо гнушаться даже мер тиранических, если касается интересов государя..."
– Трудно как все, – вздохнул Герасимов.
Шешелов оторвался от своих мыслей.
– Трудно. Какая-то горькая полоса. Невольно в судьбу поверишь.
– Тяжелая доля идет на город. На нас всех идет.
– А вам не хочется теперь что-нибудь для себя предпринять, Иван Алексеич?
– Не понял вас, – Шешелов удивленно взглянул на благочинного.
– Может, вам самое время сейчас в Санкт-Петербург уехать. И губернатор будет доволен, и спокойнее там.