– Собирай, а то не успеешь, – многозначительно сказал Марат, а Маэстро, устав уже от многозначительности и советов, согласно кивнул. Жизнь в общежитии, вчетвером на двенадцати квадратных метрах жилплощади приучила его к покладистости.
В это время дверь отворилась, и вошел Славка, неизвестно как попавший в общежитие. За ним появился Тумаков, Захар и другие редкие гости. "Видимо, была грандиозная игра, – подумал Маэстро. – У кого же они играли?"
– А ты ничего устроился? – улыбаясь и чувствуя везде себя прекрасно, сказал Славка. – Это твоя кровать?
– Садись. Только моя не эта, – ответил Маэстро, но тут снова открылась дверь, и вошли Чембарисов уже с гитарой, Аркадий Взоров и Вадим.
Стол отодвинули в сторону, потом появился Марат с чайником, из которого пахло разогретым вином. И присутствующие, смеясь и споря, начали сновать по комнате, пока Вадим не поднял руку, и наступила относительная тишина.
– Чувствуете ли вы торжественность этого момента? – спросил Вадим, поднимая стакан с дымящимся глинтвейном. – Товарищи, он ничего не чувствует.
И слово "товарищи" вышло на этот раз у него длинным и укоризненным. Все зашумели, расхватывая стаканы и чашки, в которые разливал Марат.
– Тише, – сказал Вадим, – а то не слышно, как Зайцев хриплым и приятным голосом потребует выпить. А я опять тоже хриплым и приятным голосом спрашиваю: чувствуете ли вы ответственность данного момента?
– Чувствуем, – ответил Взоров, и все закричали: Да, конечно, чувствуем… А как же?
– Тогда можно начинать, – спокойно сказал Вадим. – Давай, Игорь. Ты можешь утробным голосом?
– Эт-то, пожалуйста, – с обычной ужимкой отвечал Чембарисов и вышел на середину комнаты.
– Эпиталама, – утробным голосом произнес Чембарисов и "а-а-а" долго дрожало в воздухе. Все неожиданно рассмеялись.
– Дорогу звуку, – попросил Вадим, – присутствующие расступились, и от Чембарисова потянулась к Маэстро узкая дорожка.
– Exеgi monumentum, – произнес Чембарисов и замолчал, и все ожидающе посмотрели на него.
– Зевсом рожденный в городе Новомосковске,
Мудрый с рожденья, отверг он мирские соблазны,
Циркулем круг очертивши своих интересов.
Зайцев – велик, интегралы берущий без счета
И продвигающий пешки на ферзевом фланге.
Сутками к ряду считал долготу перигея,
Будучи малой нуждой ежечасно томимый.
Разумом столь же он быстр, как быстр он в движеньях,
Взрыву подобный по коридору он мчится,
В импульс влагая свою хаотичность движений.
Импульсом массу на скорость как прежде считаем.
Славься на мизере взятки берущий без счета
И без конца создающий вне плана вечный ручной алгоритм.
Наступило короткое молчание. Затем все зашевелились.
– Марш, – потребовал Вадим. Присутствующие заверещали. Чембарисов, успевший взять гитару, извлекал из неё чистые аккорды. И под эту какофонию на Маэстро надели венок лавровых листьев, вырезанных из ватмана и окрашенных в салатовый цвет гуашью. Кроме листьев, в венок были вплетены разрисованные фишки домино, карты и прочие атрибуты славы и бесславия Маэстро.
– Чувствуйте себя, как на приёме. Подходите к столу, – произнес Вадим. Дальние просили стоявших у стола передать им положенные бутерброды, а Марат ходил с чайником и наливал горячий глинтвейн, сваренный из сухого вина с сахаром.
– Тумаков, где Тумаков? – возмущался Вадим. – Где наши лучшие люди?
– Мы здесь, – отвечали ему из дальнего угла. – Мы здесь по рабоче-крестьянски.
На тумбочке, рядом с лучшими людьми стояла откупоренная бутылка водки местного производства и начатая бутылка коньяка. В полиэтиленовом мешочке лежала, просвечивая сквозь стенки, заботливо припасенная чуть желтоватая капустка и маринованные огурцы.
– Нам бы яблочка, Вадим Палыч. Не распорядитесь ли передать?
– Ишь, чего? Яблочка захотели. Не будет вам яблочка.
– Ну, ладно. Обойдёмся.
– Обойдётесь? Послать им яблоко.
– Братья и сестры, – произнес Вадим, поднимая чашку, – коллеги Маэстро, а также люди, не имеющие к нему никакого отношения…
– Которых почему-то подозрительно много здесь, – успел добавить Славка.
– … которых, – улыбнулся Вадим, – как говорят, подозрительно много и не мешает часть их отправить за дверь.
У двери началась возня.
– Тише, – крикнул Тумаков.
– Открывать или нет? – спросили от двери.
– Яблоку же негде упасть, – пояснил Вадим и полюбопытствовал – а кто там?
– Кто там? – спрашивали через дверь. – Говорит, комендант.
При слове "комендант" чашки автоматически поползли за спину, а затем, поняв бессмысленность этого движения и возвращая утраченное достоинство, медленно вернулись на место.
– Проси, – распорядился Вадим.
Дверь с трудом отворилась, и в комнату втиснулся комендант, но заговорить не успел.
– Стул, – закричал Вадим, и возле коменданта оказался стул.
– Чарку… – и когда в руке коменданта оказалась чашка, Вадим наклонился и доверительно прошептал: – Провожаем ведущего теоретика. Завтра улетает туда, – Вадим поднял глаза к потолку. – А, кроме того, веховая дата – тридцать лет. Что предпочитаете: беленького или красненького?
– Беленького, – не растерялся комендант, причем, в горле у него забулькало.
– Беленького, – уверенно сказал Вадим.
– Беленького нет, – отозвался с набитым ртом Тумаков. – Осталось немножко рыженького.
– Налейте для дорогого гостя… Передайте бутерброд…Слово предоставляется самому старшему среди нас как по возрасту, так и по положению.
– Мне приятно, – сказал, поднимаясь, комендант и светлея помятым лицом, – что у нас живут такие товарищи. Но иногда…
– Иногда, – вмешался Вадим, – что иногда? – обернулся он к коменданту, помолчал и закончил бодро: – С кем не бывает иногда.
– Ваше здоровье, – сказал комендант, кто-то крикнул: "горько", и комендант выпил.
– Только прошу вас, – посмотрел он на Вадима, – не позже двадцати трёх тридцати и чтобы жалоб на вас не было.
– Каких жалоб?
– От соседей.
– Соседи все тут, – показал Вадим, и все закивали.
– Желаю приятно провести время, – сказал комендант.
И когда дверь за ним закрылась, все почувствовали, что произошло что-то необходимое, своего рода торжественная часть и начинается самодеятельность.
Теперь, вспоминая об этом в ряду подобных картин, Маэстро чувствовал себя мучительно неловко, так, словно он обманул хорошего человека, доверившегося ему.
Он сидел и мучался, открывая и закрывая блокнот, а вокруг дремали пассажиры, по-прежнему жужжали моторы, и самолет вздрагивал всем корпусом, натыкаясь на облака.
Глава 10
Маэстро мучался. И неизвестно, каких размеров достигли бы его мучения, не подойди к нему Вадим, потрогавший его за плечо и произнесший твердым голосом:
– Будет посадка, так что выбирайся ближе к выходу.
Едва Маэстро выбрался, как загорелась надпись: "Не курите. Пристегните поясные ремни".
Самолет сел на лётное поле и подрулил к невысокому зданию белого кирпича – аэровокзалу. Здание было небольшим, приземистым, но архитекторы не обошлись и здесь без тощих колонн, и они стояли как распорки, отталкивающие крышу вокзала.
Маэстро остановился на лётном поле. Над бетоном посадочной полосы пролетела ворона; радуга, появившаяся в разрыве облаков, уже опиралась на землю концами своей бледной разорванной посередине дуги.
– Ничего не соображаешь? – спросил появившись Вадим. – Чего стоишь? Вход в ресторан с обратной стороны. Соображать надо.
Они пошли вокруг здания и в его торце увидели стеклянную стену с буквами на стене. Толкнули дверь и очутились в просторном, теплом помещении. Прямо у входа была раздевалка, и их плащи принял швейцар в брюках с позументом и форменной куртке.
Сначала они подошли к стойке и посмотрели, что тут есть? Но в это время шум возле двери привлек их внимание. Ещё один самолёт совершил посадку, и пассажиры его, как шарики ртути, растекались по залу.
– Успели вроде, – сказал Вадим. – Сейчас начнется здоровая конкуренция.
Они уселись за пустующий стол. От гардероба двигались к ним пассажиры их самолёта и приземлившегося следом за ним.
– Сидите, голубчики? – остановился перед ними Лосев. – Как насчет коньячка?
– Есть азербайджанский, – ответил Маэстро.
– Ты уж прости этого задрыгу, – улыбаясь, сказал Вадим. – Из него получится хороший начальник. Пусть неправильно, но объясняет он сразу.
И Вадим засмеялся.
– А что? – забеспокоился Маэстро, зная, что у Вадима ничего просто так не бывает.
– Молдавский коньяк.
– Присоединиться к вам можно? – спросил ведущий.
– Ни в коем случае, – ответил Вадим. – У нас полный комплект.
Затем подошел черноволосый проектант, внимательно посмотрел на Маэстро, сказал Вадиму:
– У вас просто по Павлову – ты улыбаешься, а у твоего подчиненного выделяется желудочный сок. У вас свободно?
– Отвечай, Юра, – сказал Вадим, – мест нет. Если вас устроит, садитесь по-турецки у наших ног.
– Как вы сами понимаете, нас это не устроит. А вы без соображаловки. Не могли на всех занять.
– Своими тщедушными телами мы не могли заслонить более одного стола. Обыкновенный пример борьбы за существование. Или, как говорится в романах, урвав кусок, ушёл в кусты урча.
Появился Взоров с заспанным, озабоченным лицом.
– Ну, молодцы, – сказал он. – Всё в порядке?
– В большом порядке.
– Надо ребят провести. А то – кивнул он на дверь – уже не пускают.
– Кто не пускает?
– Натурально, швейцар. Ему говорят: "Это же Главный теоретик космонавтики", а он: "А мне все одно, мест нет".
– Теперь слушайте меня внимательно, – попросил Вадим. – Видите, что творится?
За стеклянными дверьми входа темнела толпа желающих. А счастливцы, проникшие в зал, уже сновали от буфета к столикам. Официантов не было.
– Наступила самодеятельность и сидеть по-рыбацки и ждать, когда у нас клюнет, – плёвое дело. Юра, береги столик, как зеницу ока, а мы с Аркадием отправимся насчёт остального. Только улучи момент. Нужно будет ребят провести. Разложи тогда по стульям предметы верхнего туалета, блокнот, ботинки.
– Только носки, я думаю, не стоит класть, – сказал Аркадий Взоров.
– Носки, Юра, не нужно. Договорились?
– Хорошо, – ответил Маэстро. – После ухода Вадима он непрерывно отвечал: "Занято, занято".
Две стены ресторана были глухими каменными, зато другие – стеклянными: от пола до потолка. На больших сплошных стеклах были намалеваны фигуры: елки, шары, звезды и пирамиды. Впрочем, звезды были похожи на распластанных лягушек, а в шарах просвечивали отдельные мазки. В зале было накурено и шумно. И в этом шуме выделялись позвякивание вилок и женские голоса, хотя женщин в зале было немного.
"Удивительно", – подумал Маэстро, сидя в этом переполненном зале, отвечая: "занято". И ничто теперь не напоминало того, что было позавчера. "Нелепая, кошмарная поездка, – думал Маэстро, – и она же прекрасная. А впечатлений в ней столько, как при обычной жизни за десять лет. Десять, конечно, он хватил. Ну, за год".
– Вот вы где прячетесь, а я вас повсюду ищу.
Перед ним стояла женщина Академии Наук, раскрасневшаяся, красивая. Свитер и юбка, обтягивая её, выставляли всю.
– Выручайте. Помощь требуется. Мстислава Всеволодовича не пускают.
Маэстро подошел к стеклянным дверям входа и посмотрел изнутри на ожидающих. Очередь была невелика. В стороне стояли ребята: Славка, Чембарисов, оптик. И почти рядом Мстислав Всеволодович. Теперь со стороны Маэстро увидел, что академик невысок и очень устал. Он разговаривал с кем-то из очереди и внешне мало отличался от остальных. Хотя, наверное, если объявить, что это Главный теоретик космонавтики – сразу возникнет толпа. Впрочем, кто его знает? Сказали же швейцару. А люди, что летят из конца в конец страны, возможно, бросят жевать и уставятся на Теоретика из-за столиков. А вот поднимутся ли они со своих мест? – это еще вопрос. И в этом свой смысл – к космосу начали привыкать.
– Откройте, пожалуйста, – сказал Маэстро швейцару. – У нас занят столик.
– Погоди. Не к спеху, – ответил швейцар, что-то дожевывая. Он сидел на стуле за барьером гардеробной и что-то доставал снизу и ел: может, там, за барьером стояла его тарелка, а, может, и стакан.
Когда швейцар отворил дверь, Маэстро кивнул Мстиславу Всеволодовичу и, не думая, как ему достанется от Вадима, сказал:
– Мстислав Всеволодович, у нас освободился столик. Прошу вас.
Вернувшись Вадим издалека заметил, что занят именно их стол.
– Вот полюбуйся. Надеюсь, доходчиво? А ты ещё этого задрыгу хвалил.
Лосев сразу не понял, а потом увидев сказал:
– Сам виноват. У тебя просто плохо поставлена воспитательная работа.
Глава 11
– Итак, товарищи, – сказал Вадим, стараясь говорить громче. Кругом все подрагивало и дребезжало, и неопытному человеку могло показаться, что самолёт разваливается. – Заседание выездного товарищеского суда объявляю открытым. На повестке дня один вопрос: осуждение вот этого кретинского Зайцева.
Зайцев теперь сидел вместе со всеми. Он поменялся местами и сидел рядом с Чембарисовым, через проход от Вадима.
– Коротко о сути дела, – продолжал Вадим, – дело в том, что Зайцев истосковался, видите ли, по бабам. И в тот самый момент, когда я почти договорился об обслуживании, он отдал не свой, я подчеркиваю, не свой, а общественный столик, и тем самым поставил весь коллектив ниже своего томления.
– Что? – переспросил Взоров.
– Не смог сдержать он, видите ли, полового томления.
– Я протестую, – сказал Взоров, – томление – слово неудачное и даже есть поговорка: кончил дело, гуляй с девой. Это в порядке вещей.
– Протест не принят, – ответил Вадим. – А нам не противно?
– Скажите, что хоть за женщина?
– Да, эта… из Академии наук. И вот теперь каждый может посмотреть:
вокруг все сидят, как пупсики, а мы по вине Зайцева…
– У меня идея, – сказал Маэстро.
– Ты теперь помолчи, – мягко сказал Вадим.
– Как отец Сысой, – засмеялся Чембарисов. – Он когда дал обет молчания, три года с камнем во рту ходил.
– Да, ну вас, – сказал Маэстро, – из-за какого-то паршивого столика.
– Благодаря ему, – кивнул Чембарисов, – мы сохранили аппетит.
– Со вчерашнего дня и будем скоро заниматься самопоеданием. По-моему, продолжал Вадим, – нужно придумать обряд самоистязания или попросить командира корабля открыть для Зайцева люк.
– У меня идея.
– Это насчет самосожжения? Только чем тебя подпалить?
– Дайте человеку искупить вину. Предлагаю по приезде посетить хороший ресторан. Обязательно хороший. В лучшем всегда дешевле. Скажем, "Арагви". И вперёд отправить Зайцева. Он столики займет.
– Ха, он, видите ли, предлагает. А это естественно – посетить "Арагви". Но как раз Зайцева мы с собой и не возьмем.
– А что? Правильно, – вмешался Взоров. – Мы в гостиницу, а Маэстрик, как провинившийся, в ресторан, кабинет занять. Именно кабинет, а то после первой рюмки все начнут орать про старт и коррекцию. А тут не деревня, и можно загреметь кой-куда.
– Он опять напутает.
– Обязательно напутает, но посылать нужно только его. Во-первых, он провинился. Во-вторых, он Юрий, по-старому – Георгий, а святой Георгий покровитель Москвы. Помнится, в древнем гербе Москвы то же был святой Георгий.
– Только он, помнится, на коне. Где бы достать коня?
– Ха-ха-ха, – загрохотал Чембарисов. – Представляете, в ресторанную залу Юра въезжает на коне.
– И Чембарисова обязательно нужно послать. Потому что он даже представить не может, как это Юра войдет в ресторан.
– Но ответственным Юру. Ты понял, Юра?
Маэстро уныло кивнул. В командировках он чувствовал себя второсортным человеком, особенно в тех случаях, когда следовало договариваться и просить. Он или полагался на других, или ему доставалось место на отшибе, в комнате, где дуло, и вообще его угнетало окружение незнакомых, враждебных людей.
– Кого все-таки сделаем ответственным? – не унимался Взоров.
– Я думаю, нужно устроить перетягивание каната.
– Маэстро бы перетянул.
– Я думаю, даже втянул Чембарисова в себя. Представляете, картина Зайцев с торчащими изо рта ногами Чембарисова.
Маэстро не принимал участия в разговоре, он думал о статье, и у него был печальный вид. А окружающим казалось, что он раскаивается.
– Ты не отчаивайся, Маэстрик, дадим кого-нибудь для усиления.
– Хорошо, давайте кинем пальцы. Сначала они "кинули пальцы" – с кого считать. Затем снова кинули, и выпало на Чембарисова.
– Ну вот, – сказал Вадим, – теперь вы как бы миссионеры. От выполнения этой миссии, Юра, зависит теперь твоё честное имя и придётся ли тебе смывать своей черной кровью все то, что ты успел натворить.
Когда самолет уже выруливал вслед за вездеходом по бетонному покрытию внуковского аэродрома, и шум винтов стих, но отдавался обманчиво в голове и ушах, Вадим, вставая, спросил:
– Столица готова встретить героев. А вы, и особенно Зайцев, считаете ли вы себя подготовленными для встречи с Москвой?
И все потянулись из мягких, порядком-таки надоевших, кресел, стояли, разминая ноги, в проходе, довольные окончанием полета и предвкушая встречу с Москвой.
– Квасу попьем, – заметил кто-то, и все заулыбались, хотя откуда в это время квас?
Самолёт вырулил к самому зданию аэровокзала, а спустя несколько минут к нему подали трап. Пассажиры вышли; их вещи были выгружены на тележки, а минут через пятнадцать самолёт уже убрали с переднего плана.
Всего час назад в густом, опущенном до самой земли тумане, приоткрылось "окно", и самолеты опускались теперь на внуковский аэродром с минутным интервалом.
Они шли по мокрому и чистому бетону покрытия к стеклянным дверям вокзала и кто-то сказал негромко:
– Скажите, пожалуйста, ЭСПэ.
Главный стоял несколько в стороне, он был в плаще с белым кашне и черной шляпе. С хмурым, неприветливым лицом ожидал, пока пройдет пестрая, растерзанная с виду компания. И, проходя мимо ЭСПэ, все обязательно, словно невзначай, взглядывали на него.
– Он что, поздороваться не может? – сердито дышал Маэстро в затылок Вадима.
– А, может, он тебя не узнал, – отвечал Вадим. – Смотри, заулыбался.
На хмуром лице Главного появилось подобие улыбки, он шагнул вперед, поздоровался с Главным теоретиком. Остальные – ведущие, его замы только издали кивали ему.
– До свидания, товарищи, – обернулся Главный теоретик, и они зашагали не к выходу, а в сторону, где у кромки взлетного поля ожидала сверкающая "Чайка".
Здание вокзала втянуло в свои раскрывшиеся двери разноцветную змейку людей, а затем выпустило их с другой стороны, к тесным рядам автобусов.
– Товарищи и друзья, коллеги, – сказал кто-то из проектантов. – Загружайся, этот до гостиницы.