И все заулыбались, потому что время исполнения желаний у них, у людей, стосковавшихся по большому городу, должно было вот-вот наступить.
– И в кино, – мечтательно сказал Взоров. – Дома у меня на это времени не хватает.
– А что ты делаешь дома, занятый человек? – спросил Вадим, весело улыбаясь.
– Парней купаю.
– Все началось с мытья посуды. Не слышали? Привозят мужчину в роддом. Знаешь? А чего улыбаешься? Значит, привозят мужчину в роддом. Спрашивают, как это с вами получилось? Всё началось с мытья посуды…
Они уже давно ехали по Ленинскому проспекту. За окном мелькали младенчески розовые дома, затем по бывшей Большой Калужской и улице Димитрова, и когда въехали на мост, открылся Кремль с куполами, красивый, как игрушка.
Наконец, добравшись до площади Революции, они пересели на такси и помчались в другой конец города. А миссионеры, разрезая плечом плотный людской поток – был конец рабочего дня – двинулись по нарядной улице Горького к ресторану "Арагви".
– Посмотри, – говорил Чембарисов. – Знаешь стихи: … женщины, грациозные как верблюды… Смешно. А посмотри, как они идут. Действительно, как верблюды: покачиваются. Ты только посмотри.
– Отстань, – говорил Маэстро, хотя он сам смотрел на женщин, удивляясь, как их много – красивых, прекрасно одетых. И было неловко, что у самого такой небрежный вид.
Они свернули за угол и издалека увидел людей, теснившихся у входа в ресторан "Арагви".
– Давай, – сказал Маэстро.
А Чембарисов подумал, как он будет рассказывать об этом. "Он кивнул мне, как самолет ведущего: следуйте за мной, и мы пошли через толпу пьяных головорезов – бледные и собранные".
Люди толпились у дверей, показывали через стекло швейцару на пальцах, а он оставался строг и невозмутим. А рядом лицом недоброжелателя, расплющив бумажную физиономию о стекло, выглядывала вывеска "мест нет".
– Извините, нас ждут, – говорил Маэстро, и их пропускали; они двигались вперед, пользуясь мгновенным замешательством. А за их спинами ворчала толпа. Чембарисов удивился, видя такую решительность Маэстро, но раздумывать было некогда, и они забарабанили в дверь.
Швейцар сначала не реагировал, был невозмутим, как экспонат, отделенный стеклом от посетителей. Но они стучали всё громче, тогда, точно проснувшись, он удивленно взглянул на них, приблизив лицо к стеклу, затем покраснел от возмущения, но начал отпирать.
Он что-то ворчал себе под нос, пока возился с ключом, но, казалось, энергия выходила из него, как воздух из резиновой игрушки, и когда он в заключение рванул дверь на себя, как хмельной рвёт на себе ворот рубахи, она, видимо, закончилась, и он застыл на пороге изваянием, степной ящерицей агамой.
– К метрдотелю, – коротко сказал Маэстро, – по договорённости.
Швейцар кивнул и окончательно сник, точно его, как кукольного человечка, сняли с руки и повесили на гвоздик. За захлопнувшейся дверью бушевала толпа, а они поднимались по ступенькам к двери с надписью "Дирекция".
Комната дирекции была невелика и разгорожена ширмой. Напротив двери стоял письменный стол, вдоль стен и у ширмы располагались стульчики на тоненьких металлических ножках. За столом сидел мужчина в черном костюме, тщательно причёсанный и писал, наклонив голову, и голова его казалась мокрой, будто он только что смочил её и пригладил волосы.
– Вы к кому? Метрдотелю? Посидите.
Миссионеры спокойно опустились на стулья, готовые ждать. Мужчина за столом не обращал на них внимания, и они спокойно рассматривали комнатку, стол с телефонами, пузатый портфель на сейфе, стоящем в углу. На стенке, над сейфом висел призыв: "Покорим пик сегодняшних возможностей", рядом с ним в рамке, под стеклом "Закон чести работника общепита".
Мужчина за столом что-то писал, затем рвал и бросал клочки бумажки в корзину, отвечал по телефону ровным монотонным голосом:
– Владимир Николаевич вышел, звоните попозже.
Затем он со словами: посидите, – вышел и как будто сразу снова вошёл. Но это был уже не он, хотя и одеты они были похоже, и была в них какая-то неуловимая одинаковость, как у близнецов. Мужчине было чуть за тридцать. Но его светлые волосы начали уже редеть. От верхнего света кожа головы просвечивала розовым цветом, и лицо у него было свежим и розовым.
– Ну? – произнес Владимир Николаевич и сел за стол. – Вы ко мне?
Он стал приводить в порядок бумаги, а его поза и голова, наклоненная на бок – выражали вопрос: я слушаю, что там у вас?
– Мы хотели бы кабинет человек примерно на десять.
– Кабинет? – быстро переспросил Владимир Николаевич. – Все хотят кабинет. Вас устроит кабинет на четырнадцать персон?
– Вполне, – кивнул Чембарисов.
– На четырнадцать, – раздумывая, повторил метрдотель и побарабанил пальцами по столу.
– Хорошо, – ответил Маэстро.
– Но я должен принять заказ. Вы готовы?
– А мы сами закажем, официанту.
– Нет, знаете, у нас свои порядки. Вы позволите мне задать вам один вопрос?
– Пожалуйста, – согласились миссионеры. При этом Чембарисов заинтересованно посмотрел, а Маэстро равнодушно, потому что деловой разговор откладывался, а болтать попусту не хотелось.
– Сколько раз в году вы бываете в ресторане?
– Регулярно, – осторожно ответил Чембарисов, не понимая, куда клонит метрдотель?
– Вы, как мой приятель, – усмехнулся метрдотель. – Он если раз в сезон выбирается на лыжах, то считает, что катается регулярно.
– Мы бываем чаще, чем нужно, – сказал Маэстро. Вся эта волынка начинала надоедать. Но он сдерживал себя, хотя и носом клевал. Ему отчаянно хотелось спать, и когда глаза его слипались, то плыла перед ним красная земля и светились белыми пятнами окна иллюминаторов.
– Если бы вы часто бывали у нас, – продолжал метрдотель, – я бы знал вас в лицо.
– Мы закажем свои портреты, – пытался включиться Маэстро, хотя игра в вопросы и ответы окончательно надоела ему. – Специально для вас. Вы будете знать нас в лицо.
– Хорошо, – жестко и на этот раз без улыбки сказал метрдотель. – Я сам отвечу на свой вопрос.
– Пожалуйста, – пожал плечами Чембарисов. – Всегда, пожалуйста. Приступим к делу. Десять порций печёночки с луком.
– Нет, дорогие мои, на печёнку лимит. Оставим пять порций.
– Пускай пять порций, – согласился Маэстро, и Чембарисов с готовностью кивнул головой.
– Так. Лобио. Сколько лобио?
– Три порции.
– Берите больше.
– Достаточно трех.
– Размазывать по тарелке станете?
Метрдотель уже наверняка нарушил закон работника общепита.
– Три порции.
– Нет, я не буду писать. Потом вы заявите: нас плохо обслужили. Не посоветовали, что взять.
Метрдотель, окончательно потерявший интерес к миссионерам, то откидывался в кресле, выдвигал зачем-то ящики стола, вынуждая их понять бесполезность дальнейшего разговора и покинуть комнату дирекции, смирившись и убеждая себя в том, что на этот раз им не повезло.
Он даже пытался облегчить их отступление, понимая, что молодым присуща строптивость, что сам он ничего не имеет против настойчивых молодых людей, но вести с ними дела неинтересно. А к чему отнимать интерес у любимых дел?
– Знаете, – разъяснил он спокойно менторским тоном, – кабинеты в Москве всего лишь в трех ресторанах. А поэтому, сами понимаете, нельзя обеспечить всех.
Глава 14
Дверь скрипнула для метрдотеля кстати, и, нацепив бутафорскую улыбку, он спросил:
– Вы ко мне?
Миссионеры обернулись. На пороге стояли женщина в прекрасной меховой шубе и мужчина с полным лицом. Шуба бросалась в глаза. Даже неопытному глазу, а, может, именно неопытному, она казалась очень дорогой.
"Переходный период, – подумал Маэстро. – Кто в чем".
"Отчего в шубе? – подумал Чембарисов, – Ведь жарко, наверное. Нет, к метрдотелю именно в шубе", – вдруг радостно догадался он.
Вошедший мужчина был неопределенного возраста, таких за подтянутость и аккуратность в одежде очень долго зовут "молодыми людьми". Они опытны в жизни, цепки и могут выглядеть по желанию: доступными или непроницаемо холодными. Денег у них своих, как правило, нет, но они им и не особенно нужны. Потому что подобные "молодые люди" бывают только с денежными людьми, которым, чтобы с шиком прокутить свои деньги, требуется именно такой "молодой человек", способный в скромную вечеринку внести масштаб и размах именно потому, что у него нет и никогда не было собственных денег.
Пауза затянулась. Метрдотель улыбался натянуто профессиональной улыбкой:
– Чем могу быть полезен? Прошу.
– Мы вам звонили, – начал было молодой человек одним из стандартных начал, удобных для разговора на людях.
– Да, – подтвердил метрдотель. Он привык к полному взаимопониманию.
Молодой человек посмотрел: "Удобно ли?" "Да, удобно", – кивнул метрдотель.
Чембарисов дернул Маэстро за рукав. И повинуясь его взгляду, Маэстро взглянул на женщину. Перед ними переодетая и причесанная стояла знакомая представительница Академии Наук. "Почему она здесь? Как она успевает? Видно дело её выгорело".
Между тем метрдотель кивал, как обученная цирковая лошадь. Закусил губу, изобразил размышление и после этого спросил:
– На четырнадцать вас не устроит?
– Тесновато выйдет.
– Но, помилуйте, всего-то подставите стул. В тесноте да не в обиде пословица, говорят, у подводников.
– Простите, – сказал Маэстро, но метрдотель ответил быстро, так, что улыбка не успела сползти с его лица:
– Минуточку.
И замер, прислушиваясь внутри себя к тому, что рождалось, неожиданное для него и других, чем он удивит и всех обрадует.
– Простите, – сказал Чембарисов. – Но мы не закончили разговор.
– Мы вас не задержим. Ведь нам только уточнить, – улыбнулся обворожительной улыбкой молодой человек. – Мы договорились о встрече по телефону.
И молодой человек уверенно посмотрел на метрдотеля:
– Рублей сто пятьдесят хватит для залога?
– Вполне, – заулыбался метрдотель.
– Мы договаривались по телефону, – подтвердил он.
– С кем?
Он показал на женщину Академии Наук..
– Когда?
– Вчера.
Укажи он на него, и всё бы получилось. Но метрдотель указывал на неё: представительницу Академии наук, забавлявшую их на полигоне, облапошившую в Актюбинске, предельно близорукую, из фасона не желающую сейчас надеть очки.
Впрочем, это к лучшему. Что с того, если бы она узнала их. Может, даже пригласила бы. "Давайте подставим стульчики в кабинет".
– Пойдемте, я покажу кабинет. Прошу, – метрдотель уверенно распахнул дверь.
Когда он вернулся, миссионеры по-прежнему сидели на своих местах.
– Ну-с, – с удивлением произнес метрдотель. – В чём дело?
На лице его теперь была улыбка недоумения, одна из улыбок, которые были у него в запасе и на подобный момент. В курс обучения, который он проходил, в число специальных предметов входило и обучение улыбкам.
– Я вижу, что вы мне не верите, – с укоризной сказал он и улыбнулся вполне убедительно. – Не верите, а я могу вам показать корешки заказов: большой заказан под свадьбу, маленький… Ожидаем делегацию доверительно сообщил он, но миссионеры не реагировали на его слова. Они спокойно сидели, думая о своём, и это было невыносимо.
– Какая норма у вас на кабинет? – полюбопытствовал Маэстро, стандартный проходной бал?
– На какой кабинет?
– На тот.
Кабинет на четырнадцать персон уже выпал из разговора, и теперь они говорили "тот" кабинет, и метрдотель подумал: "Культурные и воспитанные ребята. И в том, что у них мало денег, не их вина. Ведь нужно очень много работать, чтобы посещать рестораны в центре Москвы. И не его, метрдотеля, дело знать, где именно работать. Важно очень много работать, и будет всё о’кэй!"
– Рублей 100–120, чтобы не соврать. Как вы говорите, проходной бал. При заказе платится залоговая сумма…
– Но зачем же рвать? – сказал Чембарисов, видя как метрдотель вырвал из блокнота их незавершенный заказ. – Он нам для отчёта. Мы сохраним его на память.
И положив листок на колено, стал разглаживать его.
– Где-то я вас встречал, – задумчиво сказал метрдотель, вглядываясь в Чембарисова.
– Не удивительно, – отозвался Чембарисов.
– Давайте начнём нашу встречу с другого конца? – не выдержал Маэстро.
– С какого именно? – улыбнулся метрдотель.
– С народного контроля.
– Позвольте ваши документы.
Но они с такой готовностью вытащили красные книжки, что он вздохнул. Неокрепшее чувство симпатии начало улетучиваться.
– Я вам посоветую. Вы мне нравитесь, и я от души советую: само обслуживайтесь. С вашими капиталами один путь – в магазин. Сам я, например, готовлю дома, да так, что пальчики оближешь. Или приходите в другой раз с деньгами. Прошу.
– Если бы он ещё раз сказал, – пожаловался Маэстро, когда они вышли на оживленную площадь, – если бы повторил: посетите наш ресторан, я бы запустил в него чернильницей.
– А у него не было чернильницы, – обрадовался Чембарисов. – У него шариковая ручка. Считай, что чернильницу ты в него морально швырнул. Ты что показывал?
Маэстро вынул красную книжку университета культуры, которая очень нравилась ему своей добротностью и охотно бралась под залог в библиотеках; он даже по ней письма до востребования получал.
– А ты что?
Чембарисов достал свою гордость: красную судейскую книжку, в которой черным по белому значилось, что он, Чембарисов, является судьей второй всесоюзной категории по летним видам спорта. Книжечка эта далась ему нелегко, и теперь он везде её таскал, не доверяя гарантии хранения.
Они рассмеялись, и Маэстро сказал:
– Доку́мент.
– Доку́мент, – повторил Чембарисов. – А знаешь, чем отличается доцент от до́цента? Нет? До́центы ходят с по́ртфелями, а доценты с портфелями. А сколько денег у нас?
– Сорок пять. Ребята от силы десятку собрали бы ещё.
– И соваться было нечего.
– Вадим обещал подзанять у руководства. Но мне, откровенно, противно стало. Не хочется сюда.
– Пошли, пройдёмся. Наши появятся минимум через полчаса. Ты в каком выпуске кончал?
– В пятьдесят девятом.
– И как мы с тобой лбами не стукались? На одном ведь этаже ведь бегали. Я тебя помню в лицо.
– А я тебя нет.
И они пошли по улице Горького, поглядывая по сторонам.
– Совершенно отвык, – пожаловался Чембарисов, улыбаясь и пожимая плечами. – Народу-то. Ну, что твоя демонстрация. Знаешь, я одурел от мелькания. Лучше в скверике обождем.
– Погоди, – попросил Маэстро, завидя книжный лоток.
– У вас нет журнала…, – он назвал нужный ему журнал.
– За какой? – переспросил его лотошник. – Смеетесь, молодой человек. Наш киоск не для учёных. Где вы видели, чтобы прошлогодними торговали? Не букинистический. Я вам советую в "Академкнигу". Это рядом.
На прилавках "Академкниги" лежали и старые журналы.
– У вас нет "Прикладной механики" за прошлый год? – с надеждой спросил Маэстро.
– Какой вам номер?
– Шестой.
Продавец порылся, заглядывая в картотеку, а Маэстро ожидал. Вид у него был обреченный. "Журнал, конечно, не найдут, а найдут – невелика радость. Придётся самому объявить окружающим с небрежным видом: елки-палки, пеночка вышла у меня".
– Возьмите ваш журнал.
– Ты что заснул? – толкнул его Чембарисов.
– Погоди, – отмахнулся Маэстро. Он ничего не понимал.
Он уже был уверен в ошибке и даже как-то её пережил. А теперь, листая журнал и кляня Тумакова, он искал несуществующую ошибку и не находил. Всё в статье было правильно. Просто спутала она, или был, наверное, иной случай, или совсем иной клиент.
"Всегда по-дурацки, на ходу, когда нужного нет под рукой, ерунда приходит в голову и ошибками мерещится. И отчего она мне мозги пудрила? Или случай иной?"
– Ты что? Надолго? – спросил Чембарисов. – Решил все журналы перечитать?
– Пошли, – обрадовался Маэстро.
– Не берёте? – удивился продавец.
– Там нет того, что я искал, – сказал Маэстро. Ему понравился собственный ответ. Вышло удачно: "Он не нашел того, что искал".
– Идём, – сказал Маэстро и стиснул Чембарисова.
Тот удивился и сказал:
– Совсем с ума что ли сошёл?
– Не имеет значения?
– Да, не имеет? Ты мне пытался ребра ломать.
Глава 15
В то время как миссионеры постигали основы коммерческой политики ресторана "Арагви", Славка шёл по адресу, полученному в справочном бюро. Адрес был написан на стандартном бланке Мосгорсправки тоненьком и прозрачном розоватом листке. Следуя его указаниям, он пересек под землей уже пол-Москвы и, выйдя из метро, путешествовал теперь в лабиринте одинаковых улиц, разыскивая нужную ему "Улицу Строителей".
В голове его была приятная пустота, и он двигался как неорганизованный путешественник, познающий Москву с кварталов новых домов. Сначала он шёл, никого не спрашивая, вглядываясь в таблички улиц, но под конец сменил тактику и начал, наоборот, спрашивать каждого третьего: как пройти? Но ответы были уклончивы:
– Посмотрите там, – пожимали многие плечами.
Район был новый, и дома, разбросанные по замыслу архитектора, возможно и имели какую-то систему, но разве что на чертеже.
Он думал, как придет к Мокашовым, свалится им как снег на голову: "Здравствуйте, это я". Он помнил, как появился на фирме Мокашов: этакий шустрик-проныра, который через короткое время знал всё и всех. Славка уважал энергичных людей. В отделе достаточно снулых рыб. Одни считают что-то не очень важное, что когда-то было нужным и важным, но прошло. И, увлекшись "своим", они отваливались от общих дел, как насосавшиеся крови комары.
У них появлялась страсть к углублению: вылизывать частный вопрос. А работа в том-то и состоит, что нет возможности выбирать интересное. Нужно делать в полную силу, не смотря ни на что. Сегодня делать, а завтра энергично бросать. Хотя не каждому под силу бросать. Это – как бросать дело, жену, друзей. Это похоже. По натуре мы – Плюшкины, хотя иные с виду.
"Возьму-ка я отпуск, – убеждал себя Славка, – займусь диссертацией. Или ну её к ляху, и нет ничего лучше, чем книги читать". Он постоянно считал, что отстает от жизни, и чтобы этого не случилось, ему постоянно нужно читать. Спроси его: "Что читать?" Он бы, наверняка, не ответил, но убежден был твердо, что отстаёт, и в этом виновата работа и неустройство семейной жизни. Когда-нибудь это закончится, и в первую очередь он станет читать. Читать серьезную литературу и беллетристику, читать запоем, от корки до корки. Читать, читать, читать.
Ещё он подумал о Инге. Кому она не нравилась? Только совсем не обязательно вести себя, как Мокашов. Тоже мне рыцарь. Спешился перед воротами и затрубил. Откровенность – хорошо, но и примитивность тоже.
Славка шёл по адресу и с любопытством поглядывал по сторонам. Подростки – девушка и юноша, тонкие и высокие, прогуливали по переулку собак. И обе пары нравились друг другу. Собаки чинно шли рядом. Иногда они останавливались, обнюхивали друг друга, но хозяева дергали за поводок, и шествие продолжалось.
"Собаки естественней ведут, – отметил Славка, он ещё подумал, как явится туда, где его забыли, не ждали, а может и дома-то никого нет, и неудобно идти с пустыми руками".