Лицо Олби было серьезно. Чертики безумия, плясавшие обычно в улыбке, теперь совершенно отсутствовали.
- Недавно… на той неделе… я кое к чему подошел. Хотел кое-что с вами обсудить.
- Я вашими дискуссиями сыт по горло. Сейчас их просто не выдержу. Уже первый час.
- Да, поздно, знаю, - согласился Олби. - Но нам надо было обмозговать кое-что важное. Мы отвлеклись от темы.
- Это вы отвлеклись, - отрезал Левенталь. - Я и не вовлекался.
- A-а, я вас, кажется, понял. Ну, мало ли что я говорил, я же не переходил на личности. Вы не подумайте…
- Что? Значит, это все была теория, сплошная теория? - сказал Левенталь едко.
- Ну, отчасти. Отчасти я просто шутил, - вымучил из себя Олби. - Закоренелая привычка. Знаю, нехорошо.
- Простите, но я вас не понимаю. Наверно, я и Эмерсона не понимаю. Одно к одному.
- Пожалуйста… - начал Олби уныло.
Площадка затихла под смутными переборками слухового окна, под грязным стеклом.
- Всё вы не так понимаете, - заключил он.
- А как прикажете понимать?
- Вам бы следовало соображать, что я не совсем… - он запнулся, - не совсем владею собой…
От косых теней его бледное плотное лицо растекалось. Круги под глазами Левенталю напомнили пятна на яблоке-падалице.
- …Я чего-то не схватываю. Я не собираюсь оправдываться. Но вы не поверите, как я…
- Ну, в наше время чему только не поверишь. - И Левенталь хохотнул коротко, тускло.
Под печальным взглядом Олби он оборвал свой смех. Тот, вздернув брови, вспахивал пятерней свои белесые грязные патлы, и Левенталь про себя отмечал в этом все то же актерство. Но вдруг он ощутил странную близость Олби - лица, тела, как тогда, в зоопарке, напало, когда почудилось, что вот он стоит вплоть за спиной у Олби, с микроскопической точностью видит все его поры, морщины, малейшие волоски, вдыхает его запах. И вот опять. Он буквально чувствовал на себе этот вес не своего тела, и как его облегает одежда. И лицо, дряблое на щеках, твердое на лбу и на подбородке, стало вдруг непереносимо, до жути отчетливо; и опознающий взгляд, который держал на нем Олби, был точная копия собственного его взгляда. Никакого сомнения. Но он же помнил, что Олби его ненавидит, и эта мысль - хоть смазанная слегка странным ощущением близости, буквально ощущением, - не отпускала его. Грузный, незыблемый, он не двигался, стоя у двери, как не двигался наверху световой люк.
- Вы меня не впустите? - Олби сказал наконец.
- А зачем?
- Мне надо с вами поговорить.
- Я нам уже сказал, поздно.
- Это вам поздно, а мне все равно, который час. Вы мне обещали помочь.
- Я не собираюсь сейчас обсуждать ваше будущее. Уходите.
- Тут не будущее, тут настоящее.
Левенталь почувствовал, что вот-вот он даст слабину. "Неужели я забуду все, что он мне наплел, и как я разозлился, всю эту дрянь, это безобразие?" - спрашивал он себя. Да, действительно, оскорбление было уже не так остро; от собственных угрызений не стало острей. И было душно на лестнице, как в палате у Микки. До безумия хотелось глотнуть свежего воздуха. Глаза у него устали, их жгло, и все остальные чувства теснила, заслоняла духота.
- Настоящее? - он отозвался эхом.
- Ну да, вы можете войти к себе, выключить свет, и на боковую, - сказал Олби. - Вам хорошо. А мне некуда деться. Уже несколько ночей. Меня выперли.
Левенталь молча его разглядывал. Потом посторонился:
- Ладно, заходите.
Пропустил Олби впереди себя в гостиную, показал на стул. А сам подошел к окну, высунул голову и, глядя на красноватую, темную, мутную улицу, длинно, жадно вдохнул. Потом сел на скрипучую постель. Ее уж неделю не застилали, бумаги, картонные загогулины, которые кладут в прачечной под воротнички, валялись по всей комнате. Кладя ногу на ногу, Олби поддернул обвисшую, замызганную штанину. Как-никак джентльмен. И скрестил на коленке пальцы.
- Так, давайте сначала. Что такое, почему вас выгнали? Где вы были - в гостинице, снимали комнату?
- В меблирашке. Хозяин конфисковал мое имущество. Там, конечно, особенно не разживешься. - На секунду в углы рта скользнула улыбка, тут же погасла. - Но тем не менее.
- За неуплату?
- Да.
- И сколько это?
- Понятия не имею, сколько я ему задолжал. Им, верней. Там еще баба. Она его накрутила. Такие Пунты. Немецкая парочка. Толстая старуха беззубая. Племянник портовый грузчик. Он-то как раз ничего. Старуха вонючая виновата. Это все она. Старики, старухи особенно - самые вредные. Им повезло, и пусть все летит ко всем чертям.
- Повезло? О чем вы?
- Жить так долго. Продраться. Выпала долгая жизнь, - сказал Олби. - Преодолели все трудности. Богатые бедным хамят по той же причине. Ветераны новобранцам. И тэ дэ и тэ пэ. Сами знаете…
- Сколько вы им задолжали? Десять долларов, двадцать?.. - не выдержав, перебил Левенталь.
- Скорей сорок - пятьдесят. Честно вам сказать, я сам не знаю. Что-то я им подкидывал время от времени. Не знаю. Но меньше, чем они говорят, это уж точно.
- Они вам что - не сказали?
- Не помню.
- Да ладно вам!
Олби молчал.
- Но может, вы пойдете им заплатите хоть что-нибудь? Если сорок долларов, то такими деньгами я не располагаю, но хоть что-нибудь?..
- Нет уж, спасибо, там все провоняло. Извините, но эта миссис Пунт - не выношу такой неопрятности.
- О, но вы-то уж образцовый жилец.
- Не худший.
- Ах, простите, забыл, вы же аристократ. - Опять Левенталь коротко хохотнул.
Олби на него посмотрел просто, без тени упрека.
- Ну ладно, и где же вы ночевали?
- К счастью, погода была хорошая. Спал на улице. Под звездами. Мог бы в ночлежку пойти или в миссию. Если бы зарядили дожди, и пошел бы. Временно богомольцем бы заделался. Но погода была хорошая.
- Не понимаю, как вы могли довести до такого. Если вы мне правду рассказываете.
- Если бы я рассказал вам всю правду, вы бы, пожалуй, и не поверили, так что я отражаю только часть. Схематично. Да, наверно, нельзя было до этого допускать. На той неделе я говорил себе, что надо поскорей начать как-то действовать, но почему-то так и не собрался с духом, а тут Пунт меня и выпер, так что изволите видеть. - И вывернул ладонь, как бы представляясь. - При таком видочке ныряльщик жемчуга - единственная работа, на какую могу рассчитывать.
- Сколько вам денег жена оставила? - брякнул вдруг Левенталь.
Олби покраснел. Отрезал:
- А вам какое дело?
- Послушайте, но что-то вы могли с ними сделать, чем взять и профукать.
- Не Бог знает сколько, небольшая страховая сумма… - Он помялся, потом добавил: - Я что, обязан перед вами отчитываться?
- Нет, не обязаны. Но я тоже вам ничем не обязан.
Олби с этим не согласился, выразив свой протест исключительно пожатием плеч. Потом он долго разглядывал Левенталя.
- У меня имелись свои причины, - он сказал. - Я был в специфическом состоянии, я решил соскочить с этой карусели. Вот ваша жена, например, в отъезде. А если бы она погибла в аварии? Тогда вы и были бы вправе задавать мне такие вопросы.
- Идиот! - сказал Левенталь.
- Просто я говорю, что мы с вами в неравном положении. Подождем, пока будем в равном.
- Не дай Бог!
- Ну конечно. Никто не каркает. Но аварии случаются. Вы должны это понимать.
- Послушайте, - сказал Левенталь. - Вам уже сказано. Я ничего вам не должен. Но несколько баксов я вам подкину. Идите в свою меблирашку или в гостиницу.
- Я не могу вернуться. Это невозможно. Я не могу звонить Пунтам в дверь посреди ночи. И у них там кто-то еще завелся. Потому меня и вытурили. И в какой гостинице меня примут? В таком виде? Налегке? Или вы мне ночлежку рекомендуете?
- Ладно, - сказал Левенталь. - Зачем играть в прятки? Я вижу, вы решили сегодня ночевать у меня. Я это сразу понял.
- У вас есть что-то еще на примете?
- Вы прямо набиваетесь в гости. Уже второй час, знаете вы это?
Олби не отвечал.
- Вы себя так вели, что я мог бы вас просто вышвырнуть вон. Да если бы вы сами хоть наполовину верили в то, что тут наболтали, вы бы не захотели оставаться со мной под одной крышей. Шут гороховый.
- Ну почему, у вас же целая квартира на одного. Можете меня приютить. - Олби преспокойно улыбался. - Я вас не стесню. Но если вы желаете по всем правилам…
И к изумлению Левенталя - он так опешил, что ни звука не мог из себя выдавить, - сполз со стула и бухнулся ему в ноги.
Наконец Левенталь заорал:
- Встаньте!
Олби поднялся.
- Ради Христа, прекратите паясничать! Что за мерзость!
Явно забавляясь, глядя на него во все глаза, Олби будто пробовал на вкус сперва одну свою губу, потом другую.
- Учтите, - сказал Левенталь, - я не собираюсь терпеть ваши выходки. Ваши шутки! - Он задыхался от ярости и отвращения. - Сами знаете, никакие это не шутки. Кого вы хотите развеселить? Хотите сбить меня с толку. Голову мне заморочить хотите, чтоб я уже не соображал, на каком я свете.
- Вы не поняли. Просто я хотел вести себя так, как подобает случаю.
- Ладно, - сказал Левенталь, не желая слушать. - А я со своей стороны хочу пойти вам навстречу, да, я пушу вас переночевать, чтоб отплатить за услугу, но на этом все. Вы меня слышите?
- О, вы ведь кое-что мне задолжали.
- Я что - единственный? Вы больше никому никогда не оказывали услуг? Да, похоже, я единственный. И что, что я вам задолжал? Достаточно вы меня изводили. Я мог бы вас вышвырнуть на площадку, захлопнуть дверь у вас перед носом, и совесть моя была бы совершенно чиста.
- На вашем месте - если бы я мог оказаться на вашем месте, в чем я сомневаюсь, - моя совесть не была бы чиста.
- Скажите пожалуйста! Совесть! Я не намерен с вами обсуждать мою совесть, - сказал Левенталь. - Поздно уже.
Он вытащил из шкафа кой-какое белье и, пройдя в столовую, бросил на тахту.
- Мягко. - Олби пощупал матрац.
- Так, чего вы еще хотите - помыться? Там ванная.
- Душ бы принять, - сказал Олби. - Давненько я не стоял под душем.
Левенталь выдал ему полотенце, нашел в кладовке старый халат. Сидел на постели в своей мятой пижаме, слушал, дергаясь, как, прошелестев по клеенке, гремит и падает в ванну вода. Скоро Олби вышел, неся одежду в охапке. С мокрыми и расчесанными светлыми волосами он выглядел совершенно иначе. Левенталь со странным омерзением разглядывал его ноги. Красные, грубые, отечные ступни, искореженные пальцы, закостенелые ногти.
- Поразительно, что делаете человеком душ! - крякнул Олби.
- Я ложусь. - Левенталь выключил свет возле постели.
- Спокойной ночи, - сказал Олби. - Искренне признателен за гостеприимство.
- Угу. Там молоко в холодильнике, если хотите.
- Спасибо, выпью стаканчик. - Олби прошлепал в столовую. Левенталь укрылся, поправил подушку. Щелкнула дверца холодильника, он подумал: "Берет молоко". И уже сквозь сон слышал, как она стукнула, закрываясь.
Он спал, но отдыха не было. Быстро-быстро колотилось сердце, и никак не отпускали впечатления дня. Он видел невнятный сон, как бы со стороны, как невольный свидетель, но он же был и действующее лицо.
На каком-то он вокзале, с тяжелым чемоданом, протискивается в толпе, и громкий шорох несчетных ног взмывает к флагам, щедро вывешенным под арками. На поезд он опоздал, но громкоговоритель орет, что со второй платформы отправление через три минуты. Ворота почти не видны; не успеть за такое время. Толпа валит назад - наверно, теснят сторожа, - и он попадает в какой-то проход, свежевымощенный, оштукатуренный. Кажется, к путям. "Может, тут только открыли, я буду первый", - думает Левенталь. И он бежит и скоро упирается в барьер, нет, подвижное что-то, скорей похоже на козлы. Выставляет вперед чемодан, отпихивает их. Тут его зацапывают какие-то двое. "Здесь не пройти, здесь у меня люди работают", - говорит один. В костюме, в шляпе, похож на подрядчика. Другой в спецовке. "Но мне надо, мне надо на пути", - говорит Левенталь. "Ворота наверху. А здесь посторонним вход воспрещен. Вы что - объявления не видели? Через какую дверь вошли?" "Ни через какую я дверь не вошел, - кипятится Левенталь, - мне срочно; мой поезд отходит". Тот, второй, смотрит как будто сочувственно, но он рабочий, не может соваться. "Но вернуться тем же манером, как пришел, тебе тоже не удастся, - говорит подрядчик, - там объявление. Придется идти здесь". Левенталь поворачивается, и мощным пинком его пускают по какому-то коридору. Лицо у него мокро от слез. Кое-кто замечает, его это совершенно не трогает.
Он не то что проснулся полностью, но держался на самой кромке сна и сознавал, что лежит в темноте. И было дивное облегчение от того, что сон этот кончился. И наступило, кажется, состояние прозрачнейшей ясности, и такое нахлынуло чувство невозможного, полного счастья. И нашла уверенность, что он знает истину. Он себе повторял довольный: "Да, я знаю, знаю, ей-богу. Буду ли утром знать? Но сейчас я знаю". То, что он теперь думает, на свежую голову вдруг и покажется странным, верхом несуразности, просто бредом. "Но почему? Почему? - он думал. - Бог ты мой, неужели я так ослаб, обленился и душа моя заплыла, как мое тело?" Сердце больно ударялось о ребра; и все равно он был спокоен и счастлив. "Что это? Что делаю я, что все делают? Надо признать, как и всеми, наворочена куча ошибок. Ах, не важно, не важно. Все творят неправду и зло". Но как-то ему бесспорно открылось, что всё, всё без исключения происходит в одном человеке, в единой душе. И тем не менее - он едва сдержал усмешку над самим собой, - тем не менее он подозревал, да что там подозревал, знал, что завтра все это рассыплется. "Нет, не удержу, не сохраню, - он думал. - Что-то да помешает".
Особенно остро ему вспоминалось то явное узнавание в глазах у Олби, которые, он не сомневался, как в зеркале, отражали его собственный взгляд. Откуда это? "Поговорим о простейших понятиях", - вспомнилось. Часто вспоминались те слова мистера Шлоссберга. Или истина проста, или надо смириться с фактом, что нам ее не ухватить, а раз нам ее не ухватить, то и нечем нам руководствоваться. И вся недолга. "И зачем же зря изводиться? - сам себе говорил Левенталь. - Нет, истина, наверно, - это что-то такое, что открывается вдруг, без введений и предисловий, но до того обыкновенное, будничное, что не всегда догадаешься, что это и есть истина".
Вцепившись в подушку, он перевалился на спину, закрыл глаза. Но уже он разгулялся, сон не шел. Он услышал, как дышит Олби, встал и прикрыл дверь в столовую.
Забыл завести будильник и поздно проснулся. День вставал мутный, жаркий. Злясь на себя за то, что проспал, он второпях оделся, наспех побрился. Смыл пену, а вид все равно был небритый. Насыпал на полотенце пудры, втер в подбородок, натянул через голову рубашку. Завтракать было некогда. Схватил на кухне апельсин - пососать по дороге к подземке.
Прошел в столовую, где Олби спал ничком, плотно закутавшись в простыню. Из-под нее торчали широкие икры, руки были выброшены вперед, одна касалась стула, на который он навалил одежду. Левенталь подергал матрац, Олби не шелохнулся, он хотел было его встряхнуть, но подумал-подумал, нервничая, злясь, и решил, что не стоит, себе дороже. Сейчас поднимешь, все утро потом с ним придется валандаться. Но что же с ним делать? Однако - Левенталь глянул на часы - и раздумывать было некогда. Полный дурных предчувствий, он отправился на работу.
И почти обрадовался своему зелененькому металлическому столу под грудой бумаг. В синем квадрате окна, как нарисованное, висело облако. Суетня, вращенье двери, в которую скользили девушки, блистанье и трепет вентиляторов - как-то это успокаивало. Он работал вовсю. К одиннадцати разделался с гранками и пошел к мистеру Бирду обсудить передовицу для нового номера. Милликан, зятек, был тут как тут, сидел рядом со стариком. Но в разговор не встревал. Бирд несколько раз что-то вякал, просто, Левенталь понимал, чтобы власть показать, сразу не поддакивать, а не потому, что имел возражения. Козырек, отделявший пятнистый лоб от остального лица, скрывал выражение глаз, но, судя по кое-каким приметам, он был очень даже доволен. Рот, челюсть явно это показывали. "Ну так как? По зубам мне ваша несчастная текучка?" - Левенталя подмывало спросить. Но ничего он такого не спрашивал, поглядывал как ни в чем не бывало. А самого пронзало мстительное чувство. "Значит, все утрясли", - кинул он. Никто ему не ответил. Левенталь держал паузу чуть не минуту, пока не выжал из Бирда кивок, и только тогда прошагал к двери. Отнюдь он не мнил себя незаменимым, но могли же они когда-никогда признать, что он стоящий работник, не сдохли бы. При всех своих заботах и бедах он все исполняет нормально, все подгоняет к сроку. И Бирд прекрасно соображает, какой у него уровень, потому и сказал тогда ту пакость мистеру Фэю. "Ему одно важно, - думал Левенталь, - лишь бы не признавать, что кто-то вообще ему нужен для дела. Хочет, чтоб был только он, он один, единственный, главный. Современным делом так не руководят. Ну и останется при пиковом интересе".
Идя к своему месту, он встретил мистера Фэя. Мистер Фэй пытался тогда за него заступиться, и Левенталь с тех пор рассчитывал на большее, надеялся на какой-то намек, совет, на попытку предупредить. Хотя бы какой-то знак. Не вредно иметь в офисе друга. И вообще - хотелось поблагодарить мистера Фэя, что за него замолвил словечко. "Может, на днях сам заговорит", - думал Левенталь. Фэй его остановил и заговорил - про рекламодателя, который завершает новый проект, и надо бы, мол, осветить. Про это была уже речь. На сей раз Левенталь слушал внимательно, выспрашивал детали, черкал в блокноте, потом сказал: "Да-да, будет сделано". Он смотрел на Фэя выжидательно, и тот стоял, считая, по-видимому, что ему еще что-то скажут; темные глаза под кустистыми седеющими бровями, за поблескивающими кружками очков выразили живейший вопрос. "Да-да, - сказал Левенталь, - я это вам сочиню", - и в растрепанных чувствах и, главное, с ощущением, что зря, наверно, он размечтался насчет этого Фэя, он отвернулся и пошел восвояси.
Грянул телефон и, напомнив про больного племянника, про Олби, которого он у себя оставил, бросил в жар Левенталя. Неловко вывернув шею, зажимая трубку плечом, он молился о том, чтоб это звонили по делу. И другой рукой лихорадочно теребил шнур.
Сначала ничего не было слышно, он хотел уже воззвать к телефонистке. Вдруг она возникла с преспокойным: "Вас тут кто-то, по фамилии Уиллистон". С усилием приходя в себя, он на секунду задержал выдох. Потом сказал: "Соедините". Медленно откинулся в кожаном кресле, носком ботинка выдвинул ящик стола, закинул на него ногу.
- Алло-алло, - сказал Уиллистон.
- Привет, Стэн, как вы там?
- Все отлично.
- Вы насчет Олби? - Левенталь знал прекрасно, что меньше всего Уиллистон обрадуется такой прямоте; Уиллистон предпочитает экивоки. Но идти у него на поводу?
Тот не сразу ответил.
- Так как же?
- Ну, наверно. Ну да, - выдавил из себя Уиллистон. - Я подумал, может, вы его видели.
- О, видел я его. Он наведывается. Собственно говоря, вчера вечером заскочил; говорит, согнали с квартиры. Я его приютил. Он остался ночевать.
- Согнали? - Недоверие в голосе.
- В чем дело? Думаете, я пережимаю? Вы его не видели. Один взгляд - и это бы вам не показалось таким немыслимым.
- Что он думает делать дальше?