Словно подкошенный, Плетнев упал за камень и в тот же миг открыл огонь из автомата. Ошеломленные гитлеровцы заметались. Крича и стреляя, они стали беспорядочно падать на землю. Плетнев воспользовался этим секундным замешательством врага. Одним рывком вскочил на ноги и побежал к ближайшей опушке. За спиной он слышал шум стрельбы, а впереди видел только одно - гранитный валун, за которым нужно скрыться прежде, чем его собьют. Напрягая все силы, он устремился к этому укрытию. Но тут случилось самое страшное: обожгло ногу. Плетнев упал, схватился за рану. "Неужели перебили ногу?" - мелькнула мысль, от которой бросило в озноб.
Между тем враги приближались.
- Хенде хох! Хальт! - донеслось сзади, когда умолкла стрельба. Обернувшись, партизан увидел преследователей. Они были совсем близко.
- Живьем хотите взять? - прохрипел Плетнев пересохшим горлом. - Попробуйте, гады!
Он дополз до валуна, прильнул к автомату и, вкладывая в него всю свою ярость, дал длинную очередь. Вот один из преследователей уткнулся лицом в землю, за ним второй, третий. Остальные залегли.
Плетнев вскочил. С облегчением почувствовал, что раненая нога не подломилась, и, прихрамывая, побежал к спасительной опушке. Она - совсем уже близко, рукой подать. Но позади опять яростно стреляют. Пули свистят рядом, зло цокают о камни. И вдруг, словно споткнувшись, Плетнев упал. Обжигающая боль пронзила вторую ногу. Прижавшись к камням, он снова открыл огонь, потом вскочил на ноги и, превозмогая страшную боль, побежал, спотыкаясь, к опушке.
И тут из леса, чуть левее, застрочил автомат. "Наш бьет!" - опознал Плетнев. Гитлеровцы остановились и, боясь столкновения с партизанским отрядом, повернули обратно.
Плетнев присел на камень. Еле переводя дыхание, он вытер пот. Сильно хотелось пить. И только теперь ощутил, как по ногам стекают теплые струйки крови.
- Жив? - услышал он за спиной знакомый голос. К горлу вдруг подступил нервный ком, повлажнели глаза.
- Ты стрелял, Яша?
- Я.
- Так я и подумал…
В минуты радости побед или горечи неудач, когда смерть неумолимо смотрит в глаза, партизаны видят их рядом. Дружба эта родилась еще в первом партизанском бою, в ноябре сорок первого года, когда их отряд, оттесненный врагом с гор на Южный берег, пробивался через линию фронта обратно в горы. Здесь Плетнев и Сакович, познав силу боевого товарищества, стали неразлучными. И повелось так: друзья всегда воевали локоть к локтю - ив лесных боях, и в разведке, и в степных рейдах.
Не раз приходилось Саковичу и Плетневу бывать в сложных переплетах, но преодолевать трудности всегда помогала дружба.
Вот и теперь, услышав выстрелы, Сакович поднял тревогу и тут же бросился на помощь другу. Но как ни торопились партизаны, они прибежали на Орта-Сырт, когда все уже кончилось.
Первым друзей нашел Григорий Гузий. Николай и Яков так были заняты друг другом, что, кажется, никто и ничто для них больше не существовало…
Подоспели словаки. Не найдя врага на месте боя, они шли развернутой цепью, разыскивая Плетнева. При встрече не было ни вопросов, ни объяснений. Яков Сакович, Григорий Гузий и словаки бережно подняли раненого и понесли в лагерь…
У санитарной палатки собрались партизаны.
- Что случилось, Николай? - присел возле Плетнева Егоров. - С кем ты там воевал?
- Понимаете, Мирон Миронович, из засады, гады, накинулись. В воронке сидели. Видно, хотели взять живым. Потому, думаю, и били только по ногам. Да так били, черти, что трава от пуль шелестела.
- Ну и что?
- Да вот, немного зацепили… Может, под конец и в голову попали бы, да Яша помешал.
Вмешался врач:
- Товарищи, разрешите теперь уже нам хозяйничать.
Маленькая, шустрая медсестра Фира сняла с Плетнева ботинки.
- Удачно обошлось, - заключил врач, осмотрев раны. - Крупные кровеносные сосуды не задеты. И кости целы. Прямо скажу тебе, Плетнев: чудесные у тебя раны.
- Ну что ж, готовься на Большую землю, - говорю Плетневу. - Сегодня будет самолет.
- А может, и тут подлечат? Доктор же сказал, что раны неопасные.
- Нет уж, лети и лечись наверняка.
И тут, видно, о чем-то вспомнив, Плетнев подозвал Саковича. Вытащил из карманов куртки два пучка кизиловых корней.
- Забери, Яша, и сделай навар.
- А что это? - поинтересовался врач.
- Партизанское лекарство, доктор.
- Кому и зачем?
- Словаку Рудольфу Багару, - пояснил Плетнев. - Он вторую неделю животом мается. Совсем извелся, бедняга.
- Кизиловый навар - это верное средство, - добавляет Сакович. - Мы и вас когда-нибудь полечим.
- Я не против народной медицины, - улыбнулся врач, принимаясь за обработку ран.
- Так ты что, за корнями ходил? - спрашивает Мироныч.
- Я с разрешения командира группы. Надо же помочь парню. А что тут плохого?
- Плохого, говоришь? Да тебе, Николай, цены нет - вот какой ты человек!
Ночь. Наш малый аэродром расположен на Орта-Сырте. Это - безлесная яйла, а на ней - площадка, не везде очищенная от острых камней, глубоко засевших в земле. На подступах к посадочному полю почти со всех сторон высятся каменистые сопки и выступы. Сейчас здесь особенно многолюдно. Самолета еще нет, а к Плетневу, который лежит на плащ-палатке, подходят и подходят бойцы и командиры. Они желают ему скорого выздоровления, передают письма, приветы родным и знакомым.
- Летит! - кричит Максим Куценко.
Все притихли. В ночном небе отчетливо слышится гудение мотора. Оно нарастает с каждым мгновением. И вот самолет на нашей площадке.
- Здорово, лесные орлы! - слышим знакомый голос летчика Огаркова. - Еще один миллион приветов вам с Большой земли!
- Спасибо, труженик неба!
Огарков легко спрыгивает с крыла на землю, передает Котельникову большие связки писем, газет. Закуривая, кивает на самолет.
- Там сухари, выгружайте. И не держите меня, а то закроется небо и придется загорать. - Он показывает на огромную черную тучу, надвигающуюся с запада.
Все забегали, засуетились. Лишь Яков Сакович, как и час тому назад, сидит возле Плетнева и держит его за руку. Но вот он, жилистый и сильный, встает, берет друга на руки, несет его к самолету, бережно усаживает в кабине.
- Не скучай, Яша, поправлюсь - прилечу.
- Поправляйся, Микола, будем ждать, - глухо отвечает Сакович. Он будто прирос к борту самолета.
- Слушайте, хлопцы! - оборачивается к ним Огарков. - В конце концов вы расстанетесь или так лететь будем?
Сакович спрыгивает с крыла, отворачивается, пряча от нас слезы.
- Вот это приятельство! - шепчет Виктор Хренко.
- Приятельство, говоришь? - отзывается Мироныч. - Ты прав. Это наша партизанская дружба, дорогой. Огромная в ней сила.
На взлетной площадке стоим дольше обычного. Затаив дыхание, смотрим, как, оторвавшись от земли, самолет разворачивается, мигая бортовыми огнями. Потом долго вслушиваемся в гаснущий гул мотора.
- Затушить костры! Подготовиться к движению, - выводит нас из задумчивости команда Котельникова.
Идем змейкой, молча. Лишь изредка обмениваемся короткими фразами.
Огромная туча заволакивает небо, гасит звезды. Темнеет. В ночном мраке тонут очертания гор. Невидимой становится и наша хоженая тропа.
Входим в лес. Тут темень - хоть руками разгребай. Ведет Яша Сакович. Не видеть глазами, а чувствовать тропу ногой - это большое искусство.
- Ако передний веде? - спрашивает Виктор Хренко.
- Глазами, по-партизански светит! - шутит Мироныч и добавляет: - Секрет тут простой. На тропе лист перетерт ногами. И потому не шуршит. А ступишь чуть в сторону - сразу почувствуешь: шелестит. Проверьте. И приучайтесь, друзья.
Пригодится.
- А верно, - радостно восклицает Виктор. - Вижу! Ей-богу, вижу подошвами!
Лес безмолвствует. Молчим, шагая, и мы. Только словаки, все еще пробуя на ощупь тропу, весело переговариваются. Думаю, что и геройство Плетнева, и партизанская взаимовыручка, и помощь больному словаку лесными лекарствами, за которые заплачено кровью, дали им еще один ответ на вопрос: "Ако партизаны держутся?"
Первое задание
Первые шаги - всегда самые трудные.
Рабиндранат Тагор
Нас все больше интересует словацкая "Рыхла дивизия". Она как бы упрятана немецким командованием в крымские и украинские степи. По сведениям нашей разведки, штаб "Рыхла дивизии" находится в Воинке, полки и роты - в селах пустынного Присивашья и Приазовья, часть интендантской службы стоит в Симферополе. В то время, как на всех участках восточного фронта фашисты терпят одно поражение за другим у них на счету каждый солдат, - дивизия бездействует. Двадцатитысячному соединению не доверяют даже охранной службы: на тысячекилометровых просторах морского побережья, опоясывающего Крымский полуостров, на железных и шоссейных дорогах и на других военных объектах - ни одного словака. Значит, немало насолили они гитлеровцам, и все, что мы слышим об антифашистских действиях солдат "Рыхла дивизия", - правда. А раз словаки так настроены против фашистов, то надо попытаться всю "Рыхла дивизию" перетянуть на нашу сторону.
Теперь словаки - в отряде Федоренко. Под руководством испанских инструкторов они изучают минное дело и все время просят дать им боевое задание.
- Нет, вы скажите, - кипятится Котельников, - за каким чертом эти парни, рискуя головой, пробирались к нам в лес? На курорт, что ли?
Он смотрит на каждого из нас поочередно, будто мы в чем-то виноваты.
- Драться они пришли, бить немцев, а не отлеживаться в шалаше у Федоренко. Пусть делают все, что и наши люди. Никакой разницы не должно быть. Что мы им - не доверяем?
- Все сказал? - спрашивает Мироныч.
- Все.
- Тогда поостынь и вдумайся. Легче всего послать их на задание вместе с нашими ребятами. А как быть с другими словаками, с теми, что не у нас? Перед нами открылась реальная возможность - распропагандировать "Рыхла дивизию" и помочь ей перейти на сторону Красной Армии или к нам, в лес. Вот она - главная цель. Сюда и надо направить силы Виктора Хренко и его друзей.
Да. Комиссар видит дальше. В бою горстка перебежчиков - не ахти какая сила. А потеряй их - утеряешь связь с дивизией. Как тогда наладить связь с двадцатитысячной массой словацких солдат?
Решили поговорить об этом с Федоренко.
- Присядь, Федор Иванович, - приглашаю Федора, - и скажи нам, готов ли Виктор Хренко к подпольной работе в "Рыхла дивизии"?
Федор садится на бревно. На мой вопрос отвечает не сразу - думает.
- Возвращение в дивизию, - говорит наконец он, - это, конечно, большой риск. Но разве Виктору в первый раз? И парень он, по нашим наблюдениям, надежный.
- Так-то оно так, - замечает комиссар, - но в этом сложном деле надо, как говорится, семь раз отмерить, а лишь тогда отрезать, без ошибки.
- Поговорим с Виктором еще разок, - решаю я.
И вот Виктор Хренко перед нами. Лицо посвежевшее от горного ветра и щедрого солнца. Спокойное и волевое. Многое может сделать этот парень. Он свой человек среди солдат "Рыхла дивизии". Одет в чехословацкую форму. На руках документы. Хорошие связи. И вооружен главным - ненавистью к фашистам. Ему хорошо знакома среда немцев. Владеет их языком. Но не слишком ли смел, горяч? Перехитрит ли врага? Там, куда он пойдет, возможно, уже ищут антифашиста Виктора Хренко.
Правда, бегство Виктора из полка должно было быть прикрыто рапортом друзей- антифашистов о его гибели под бомбежкой. Но в последнее время подобные уловки антифашистов все чаще разоблачаются. И нередко те, кого раньше записали в погибшие или пропавшие без вести, вдруг приказами по дивизии объявлялись вне закона. Не исключено, что в картотеке СД появилась еще одна карточка на Виктора Хренко. Нет, не так просто послать его на это задание.
- Готов?
- На все сто, ако у вас кажут.
- Все ли продумал?
- Все!
Обсуждаем действия, маршруты, сроки и все мелочи, которые часто играют решающую роль.
Наконец все уточнено. Наш комиссар встает, подходит к Хренко, мягко берет за локоть:
- Будь осторожен, друг. Не забывай: за тобой могут охотиться.
- Доброго тебе пути, Виктор!
Нелегкая дорожка вела Виктора Хренко в "Рыхла дивизию". Путь туда лежал через лес, где возможна встреча с полицейскими разведывательными группами; через так называемую мертвую зону, созданную врагом для изоляции партизанского леса от населения. Пройдет ли? Если не схватят, он появится в Симферополе, тут - опять испытание. Эти преграды ему надлежало преодолеть на пути к главной цели - к подпольной работе в своей же дивизии. Крепко жмем на прощанье руки.
Между стволами вековых дубов тянется наша "железная дорога". Длина ее метров пятьдесят. Здесь обучают минеров. Подрывник не должен ошибаться. Для этого и соорудили из земли и дерева этот учебный макет.
Подхожу туда и вижу: четверо ползут к "железной дороге". Через мгновение они уже на полотне. Двое поднимаются, смотрят по сторонам и расходятся в разные концы, держа автоматы наготове. Это - патрульные.
Двое других несколько мгновений лежат на полотне неподвижно. Но вот и они начинают осваивать участок "железной дороги". Впереди сибиряк Николай Шаров, за ним полтавчанин Арсентий Бровко. Не теряя времени, они проворно привязывают толовые шашки к рельсам.
- Не так! Не так! - раздается знакомый голос майора Баландина.
Всегда уравновешенный, расчетливый в движениях, он рывком бросается к Бровко, ловко переделывает его работу и говорит:
- На стык, на стык надо. Пойми, дружище, ты одной шашкой сразу две рельсы подорвать должен!
Баландин - тоже наш побратим. Почти чистый русский выговор никак не выдает в нем испанца. Мы не спрашиваем, настоящая ли у него фамилия - Баландин и не заменяет ли она временно ему испанскую? Вся испанская группа инструкторов-подрывников - люди большого сердца и жгучей ненависти к фашистам, с которыми они уже сталкивались в Испании.
Из чувства врожденной скромности или еще почему-либо Баландин всегда сдержан в рассказах о себе.
Лишь однажды, когда зашел разговор о нашем партизанском командарме Алексее Васильевиче Мокроусове, Баландин не удержался:
- Встречались мы с ним на Арагонском фронте в тридцать шестом году. Вместе были и под Гвадалахарой.
И лишь после войны, при встречах с другими испанцами-коммунистами, я узнал, что в нашей партизанской семье жил и боролся один из национальных героев революционной Испании. Тогда же узнал и историю его прихода к нам.
Однажды, уже после захвата Мадрида фашистами, на улице города были обнаружены три трупа. В них опознали ярых фашистов - приверженцев кровавого Франко. Того, кто их уничтожил, схватили и приговорили к смертной казни. Но товарищам удалось вырвать героя из тюрьмы и вернуть в строй борцов-коммунистов. Этим героем и был наш побратим майор Баландин, боевой друг Алексея Васильевича Мокроусова. И когда Гитлер, вкупе с Муссолини и Франко, перешел от своей разбойничьей репетиции в Испании к большой войне против Советского Союза, Баландин и его друзья по зову сердца пришли в наши ряды.
Испанские минеры за короткое время научили нас использовать грозные "пэмээссы", "маломагнитки" и подобные им подрывные средства. Заботам побратимов-испанцев мы были обязаны и тем, что вот уже полгода наши подрывники не ошибались. А сделали они немало. В течение последнего полугодия пустили под откос восемнадцать вражеских эшелонов с техникой и живой силой, подняли в воздух десятки мостов, складов с боеприпасами, продовольствием и горючими веществами, множество линий связи и других военных объектов врага.
- Сменитесь! - слышу команду Баландина. Теперь Шаров и Бровко идут патрульными. Ящук и Беликов привязывают взрывчатку.
- Хорошо! Быстро получается! - одобряет работу наставник.
Окончив занятия, они закуривают. Русские и украинцы, два словака и испанец располагаются одной группой под раскидистым деревом, весело переговариваясь. А справа от "железной дороги" на прошлогодней листве сидят еще шестнадцать курсантов. И тут такое же живое олицетворение нашего интернационализма: русские Иван Швецов, Иван Сырьев, Степан Рак, Серафим Богданов и украинцы Федор Мазурец, Василий Печеренко, Кирилл Бабир, белоруссы Яков Сакович, Николай Парфенов, и грузин Акакий Тварадзе, казах Тургаев Турган и татарин Сейдали Курсеитов, испанец Кустодио Соллер.
Все эти парни сейчас и не думают, какой великолепный пример дружбы народов представляют они собой в партизанском лесу. Каждый внимательно слушает пояснения наставника, следит за его действиями.
- Все дело, ребята, в величине зазора, - с мягким акцентом говорит Соллер, - большой зазор оставишь - взрыва не жди, а если начнешь ставить кнопку без зазора - сам подорвешься. У вас, русских, это называется "поминай, как звали"…
- Очень правильная наука, - подсаживаюсь к ребятам. - Был же у нас случай, когда взрыв так и не получился.
- Расскажите им, Николай Дмитриевич, - просит Соллер.
- Пусть лучше Серафим Богданов расскажет, это у него под Альмой случилось.
Серафим смущен.
- Да, тогда мы дров наломали, - начинает он. - Ночь была подходящая - черным- черно. Ставлю кнопку. На ощупь, конечно. И показалось, что зазор самый нормальный. Отползли, затаились. Вскоре слышим: поезд. Ну, думаем, сейчас шарахнет. А он прошел как ни в чем не бывало. Потом идет второй, третий. Словно по сердцу прокатываются. Такая досада взяла! Ведь всю ночь к той дороге шли. Снег - по пояс. А силенок почти нет. Голод тогда у нас, известно, какой был…
- Вот чудаки, - не выдерживает Печеренко, - взяли бы и переминировали.
- Хотели, да светать стало. Пришлось ни с чем возвращаться в лес. Идем и думаем: как смотреть в глаза людям?
Богданов достает из кармана кисет, свертывает самокрутку и, глубоко затянувшись, продолжает:
- Правда, нас не ругали. Но легче было бы, если б хоть выругали! Потом мы весь день мозговали: почему не произошел взрыв? Взяли взрыватели из запаса. Проверили. Хорошо рвутся. Значит, все дело в зазоре. Собрали нам ребята по ложке муки, подкрепились мы и пошли исправлять ошибку.
- О, - качает головой Соллер, - такую ошибку исправить очень трудно. Надо ночью найти место минирования и откопать кнопку, чтоб не рвануло.
- До полуночи лазили, пока не нашли, - продолжает Серафим. - Несколько раз пришлось подползать и отползать - патрули ходили. Потом накрылся плащ-палаткой, зажег спичку, смотрю: зазор - больше, чем в два пальца. Какая же рельса настолько прогнется! Ругнул я себя и сделал зазорчик полтора-два миллиметра.
- Сработала? - спрашивает Штефан.
- На этот раз сработала.
- Ну, продолжим, товарищи, - прерывает разговор Соллер.
Через сутки неожиданно возвратился Виктор Хренко.
- Что случилось? Почему так быстро?