В сумерках краснели разбитыми кирпичами разбомблённые учреждения, паровозное депо, сиротливо чернели останки сгоревших деревянных улиц, часто высились баррикады из брёвен, камней, мешков с песком, на крышах уцелевших строений угадывались противоздушные зенитки и пулемётные гнёзда.
- Молодцы, окапываются по-умному! - оценил генерал.
Да, древний Торжок, переживший за свою историю, насчитывающую без малого тысячу лет, не одно нашествие всяких захватчиков, и теперь не собирался сдаваться, мог встретить неприятеля огнём и мечом. Кто не ушёл на фронт или не уехал в эвакуацию с предприятиями, ходил на оборонку, включая детей и стариков - они шли туда добровольно. Вокруг встали защитные сооружения, а в самом городе - укрепления против танков, огневые точки, некоторые из них устроили даже в колокольнях отдельных храмов, закрытых для службы.
Тревога и предчувствие беды не покидали тех, кого издавна звучно называли: новоторы!
5
Сержант Басов взлетел на седьмое небо - командир роты разрешил ему проведать родителей, дал отпуск на целые сутки!
Такое счастье выпало Николаю, что он сразу и не поверил в это чудо!
После Вязьмы батальон, где воевал Басов, изрядно поредевший, отвели в тыл, расформировали, а вскоре собрали заново и в качестве свежего пополнения направили в окрестности озера Селигер.
Басов попал в миномётный взвод одного из подразделений 133-й стрелковой дивизии, ею командовал генерал-майор Василий Иванович Швецов. Теперь дивизия получила приказ выступить в направлении на Калинин, проходила к новым позициям сравнительно недалеко от Торжка, поэтому сержант хотел использовать момент, в другой раз такого уже не будет.
На перекладных он добрался до родного города и, выйдя из машины, пошёл пешком через центральный район.
От скорой ходьбы Николай раскраснелся, жарко стало.
Басов расстегнул верх шинели, зашагал ещё быстрее, не терпелось увидеть родные лица. Накануне, вспоминая знакомые с детства улицы, он представлял уединенную лавочку на Красной горке. Тогда стоял душистый июньский вечерок. Он сидел на лавочке со своей подругой Надюшкой, в тот вечер особенно милой и близкой, ласково обнимал её, и она отвечала застенчивой тёплой улыбкой.
Ему так захотелось, чтобы тот вечерок повторился когда-нибудь, чтобы он мог забыться в поцелуе и не выпускать любимую из своих рук.
Николай был уверен, что непременно увидит её, скажет какие-то заветные единственные слова, от которых на её губах засияет неповторимая улыбка. И, конечно, Николай не утаит о том, что на фронте часто вспоминал о ней, думал, и она согревала душу.
От ожидания встречи у сержанта вырастали за спиной крылья, он готов был, как птица, полететь с высокого городского холма.
Спускаясь с Красной горки к набережной реки Тверцы, Николай с трудом узнавал округу, сердце сжималось от боли. Не было прежней красоты, она пропала куда-то. Торжок поблёк, подобно цветку после сильного мороза. Веяло от его вида какой-то мрачностью, отчуждённостью. Даже колокольня на Ильинке, когда-то и в будни нарядная и радостная, уныло тянула шпиль в хмурое небо. На здании церкви темнели следы от пуль и от осколков бомб.
Прохожих на улицах было мало. И Николай, пока шёл, не встретил ни одного знакомого. Вступив на чугунный мост через реку Тверцу, Басов оглянулся, взглядом скользнул туда, где размещалась городская гостиница. Ему вдруг почудилось, будто на крыше мелькнула фигура Надюшки. Он провёл ладонью по глазам, отогнал видение.
"Очумел ты что ли! - выругал себя Николай. - Надюшка уже стала мерещиться. Это плохо!".
Главная площадь, её бабушка Поля называла по-старому - Сенной, хранила следы разора. У моста стояла полуразрушенная ротонда, дымили развалины домов. Неужели вот здесь, до ухода на службу, он счастливо встречал Новый год? Да, тут всё это было, вместе с веселой кампанией, с радостью и приподнятым настроением. И никто тогда не думал о беде. Тогда народ собрался сюда чуть ли не со всего города, гулял от души.
В разных местах играли гармошки, ходили ряженые, бегали в масках, лихо отплясывали и молодые, и старые, резали воздух бойкие частушки, одна из них Николаю запомнилась:
Меня тятенька не любит,
Сапоги мне не купил,
Сапоги мне не купил,
Чтоб по девкам не ходил.
Звенел и летал над площадью смех, толкались и шутили ряженые, зажигали самодельные гирлянды и подбрасывали вверх.
В тот шумный вечер Николай впервые увидел Надюшку, она пришла на праздник с друзьями, набрался храбрости, подошёл к ней, они познакомились.
Басов поднимался по склону Болотной улицы, переименованной в честь критика Белинского, издалека увидел родной дом, уцелевший от бомбёжек. Николай припустил рысью, придерживая вещмешок, чтобы не сорвался с плеча. Всё было, как и давно когда-то: голубые стены, белые наличники, в окошках - цветы герани. Вдруг его остановило сомнение: "А если нет никого дома? Я же не предупредил? Да и как предупредишь?".
С замиранием сердца Николай постучал, дверь оказалась не закрытой. Пройдя в сени, он вступил в горницу, и увидел осунувшееся лицо матери с тёмными кругами под глазами.
- Батюшки-светы! - всплеснула она руками. - Николка, родной мой сынок! Откуда ты взялся?
- Здравствуй, мама, - растерянно проронил он.
Улыбнулся, как бы извиняясь:
- Я вот на побывку, без предупреждения, отпустили на целые сутки. Так получилось.
Марья Васильевна подбежала, обняла сына, припала к его плечу и заплакала. На шум из комнаты выскочила младшая сестрёнка Лида, повисла на руке у Николая, тоже заплакала. Опираясь на клюку, из боковой комнатушки вышла вся седая баба Поля.
- Ладно, ладно, будет вам, слёзы лить - чуть грубовато успокаивал Николай, а сам едва сдержался, чтобы не разреветься.
- Это мы от радости всплакнули, - нежно улыбнулась Марья Васильевна.
- Давай, Николка, проходи, садись за стол, - засуетилась она. - Лидочка, помогай мне. Сейчас мы тебя, дорогой ты наш солдатик, накормим, поди-ка проголодался в дороге. Полина Александровна, садись с нами гостевать.
- Спасибо, мама, и я вот вам гостинцы приберёг, - Николай развязал вещмешок и стал выкладывать содержимое.
- Слава Богу, за наказание, - вздохнула Марья Васильевна, когда сели за стол.
- Какое такое наказание? - удивился Николай.
- Вчера я поскользнулась, подвернула ногу, вон как распухла, - она показала перевязанную тряпицей ступню. - Потому на ров утром не пошла, отпросилась. А так бы ты меня и не застал, рано ухожу, Лидочку с собой беру или отправляю вместе с бабушкой к соседям, мало ли чего.
Николай с трудом понимал, о чём говорила мать.
- А что за ров? На какой ров надо ходить? - спросил он.
- Ах, да ты ж не знаешь, - спохватилась Марья Васильевна. - Против танков, почитай уже месяц, роем всем городом ров - женщины, старики, да дети. Я и Лидочку с собой брала, а как фашисты стали летать, испугалась, думаю, нет, как бы беды не вышло. Всё вручную - и копали, и землю выносили, кто вёдрами, кто на верёвках, кто на носилках. Глубокий такой ров получился, метров пять, да и широкий - метров шести будет. Вот так, сынок! Глина, жижа - мы все сырые в конце дня. А что поделаешь? у нас бригадир, старичок, всё нас подбадривал: "Бабоньки, детки, давайте, родненькие, ройте скорей, чтобы танки этих гадов не прошли. Этим фашистам - фиг большой, а не Торжок!".
- И я хотела пойти копать, - вставила баба Поля. - Да Маша заупрямилась, не пустила, не взяла с собой.
- Ты за свою жизнь накопалась и так с лихвой, хватит, - заметила Марья Васильевна.
- Где копали ров-то? - уточнил Николай.
- А вот от улицы Старицкой-то, где скотобойня стоит, так округом чуть ли не до церкви Ивана Богослова - во какой ров большой! Пожалуй, километров с пять будет, а, может, и больше, уж закончили почти, кусочек остался, - продолжала мать.
- Да, большой, - согласился Николай.
- Сынок, скажи, зайдут немцы в Торжок? - она пытливо посмотрела ему в глаза.
- Не знаю, мама, не знаю, - ответил Николай. - Это всё генералы решают. А я что? Я солдат, хоть в звании сержанта, куда прикажут, туда иду. Но, думаю, не отдадут, подтягивают сюда силы. Вот и моя часть остановится где-то здесь, наверное, ближе к Калинину.
- Дай-то Бог! - промолвила Марья Васильевна, - А то больно страшно. Мы и так страху-то натерпелись, когда вдоль рва эти с крестами летали. Все падали на землю. А они с самих самолётов из пулемётов строчили, убили несколько человек и ранили, а сколько по городу убитых - не сосчитать, много. И листовки бросали поганые: мол, не ройте девушки и дамочки ваши ямочки, а придут наши танки - вас зароют в ваши ямки.
- Тьфу, противно и гадко! - сморщилась Марья Васильевна.
6
Николай, глядя на мать, и сам вдруг почувствовал физическое отвращение к листовкам, ненависть к немецким лётчикам, жалость к своим землякам.
- Фашисты угрожают всё время мирному населению, - вздохнул он. - Наглые! Мы сами видели такое много раз. Ну, погодите, ещё не конец, ещё отольются им наши слёзы, отольются.
- Что ж я раскудахталась! - спохватилась родительница. - Ой, дурёха! Ты о себе-то, Николка, давай расскажи, что да как? Как там на фронте? Чего там?
Николай, когда ещё подходил к дому, о многом хотел поведать. Он думал рассказать, как было страшно в первом бою, как он запомнил первый бой до мелочей. Но, какие бы точные слова он не подбирал, они не могли подлинно передать потрясающую циничную атмосферу людской бойни. Беспредельную наглость фашистов и ярость наших солдат, дравшихся за свою землю. Бой втягивал Николая в свою воронку, как вихрь, с каким-то непонятным азартом. Так, наверное, бывало в большой драке, когда остервенелые мужики шли стенка на стенку, и под горячую руку уж не попадайся, а то получишь. Хотя в большой драке, как не увёртывайся, всё равно затронут, заденут.
Да и после первого были другие бои, жестокие, изматывающие.
Николай мог бы пожаловаться родной матери и на то, что в одном из последних боев он вместе с товарищем оказался на бобах - мины, которые взвод пускал по фашистам на передовой, шлепались на позициях врага, будто блины, но не взрывались - мины были изначально бракованные, наши миномётчики только спустя какое-то время сообразили, в чём дело.
Разбирались ли после боя с теми, кто отправил на фронт брак из какого-нибудь далёкого тыла?
Николай, разумеется, об этом не знал.
Наконец, не без гордости он поведал бы о ночном разговоре с командующим фронтом, самим генералом Коневым. Как он нахваливал генералу свой родной Торжок, даже набрался храбрости и пригласил его в гости, когда закончится война. И ещё разные эпизоды, достойные, чтобы о них узнали родные, назойливо всплывали в памяти сержанта Басова.
Но почему-то, в какой-то миг, всё фронтовое, через что прошёл Николай, потускнело, показалось малозначительным по сравнению с тем, что он услышал от родных дома. Большой глиняный ров, который мать копала из последних сил, печаль сестрёнки Лиды - у них в школе отменили занятия из-за бомбёжек, воспалённые от слёз глаза бабы Поли - всё обретало особый смысл, казалось более важным, чем его фронтовая лямка.
- Не придумаю, чего вам и сказать, - протянул Николай. - Я живой, как видите, живой. Ни разу меня пока не ранило. На фронте всякое случалось, ко всему привык, только не могу привыкнуть, когда погибают товарищи. А так чего? Всем хочется, чтоб война проклятая кончилась быстрее. А как оно будет? Не знаю. А где отец? На работе?
- Отец-то наш далёко-далёко, - встала из-за стола Марья Васильевна. - Его в самом начале отправили под Осташков - там оборонительные сооружения строили. Оттуда приехал, побыл дома несколько дней, началась эвакуация завода, он уехал на Урал вместе с заводом, теперь его там заново собирают.
- Вон как! - удивился сын.
Она взяла с комода письмо, протянула сыну:
- Вот, отец уже с Урала прислал, почитай.
Николай пробежал небольшое, в страничку, послание Алексея Ивановича Басова, где он сообщал, что жив и здоров, писал, что у него по горло дел - в открытом поле строят эвакуированный завод.
Николай встал из-за стола, нетерпеливо прошёл к окошку, взглянул на улицу. Оставалось не так много до конца отпуска, и надо было обязательно увидеть Надюшку.
Глядя на сына, Марья Васильевна поняла его беспокойство.
- Я сейчас отойду ненадолго, - он взялся за шинель. - Пройду к Надежде.
Николай накинул шинель и взялся за ручку двери.
- Погоди, сынок, погоди! - остановила Марья Васильевна. - Давай присядем.
Они присели. Николай тревожно посмотрел на неё.
- Я не хотела тебе говорить, да вижу, что ты весь в нетерпении, - начала она. - Коля, Надюшки больше нет.
- Как это нет? - глаза Николая расширились. - Почему это нет? А где она?
- Фашисты убили.
- Не верю! - выдохнул Николай. - Не могут они её убить!
- Погоди, успокойся, послушай, - волновалась и сама Марья Васильевна. - Надя недавно окончила военные курсы, тут у нас. Ну, вот её да ещё несколько девчонок послали на крышу гостиницы, ну там вон, знаешь, у Тверцы. На крыше, так в народе говорили, стояли пушка и пулемёты. Девчонок-то звали - Вера, Надежда, Любовь, как в церковном празднике.
- Они должны были сбивать фашистские самолёты, - продолжала мать. - Несколько дней назад были сильные налёты фашистов. Произошла беда утром, часов в одиннадцать или в двенадцать. Фашисты стали летать над городом, бомбили мост через Тверцу, дома, а девчонки-то стреляли с крыши по немецким самолётам. Какой самолёт пролетит мимо, какой развернётся, и опять летит. Ну, вот один прямо над девчонками гудел, они в него и стреляли. И что думаешь? Срезали его, молодцы наши девчонки! Смотрят, а он чего-то задымил, вдоль Тверцы за мост полетел, туда, в сторону Дальней Троицы, а потом из него густой дым повалил. Подбили, значит.
- "Попали, попали!" - кричали девчонки, обнимали друг друга на крыше, прыгали от радости, - уже сквозь слёзы говорила Марья Васильевна. - Вот глупенькие-то, нет, чтобы посмотреть туда-сюда. Да куда уж там, от победы бдительность потеряли. А тут со стороны бульварки, ну, где ещё школа с ёлочками, от Ильинки, значит, - другой летит фашист, заходит на девчонок со спины. И стал по зенитчицам палить из пулемёта: "Ты-ты-ты!". И девчонок - нет! А ведь радостные прыгали: попали, сбили.
- Откуда ты узнала? - осёкшимся, будто чужим, голосом спросил Николай. - Может, Нади среди них не было?
- Откуда узнала? Да весь город об этом случае говорил. И хоронили-то их вместе, я была, видела.
Николай заплакал, уронил голову на колени матери. Она гладила жесткие волосы сына, утешала тихими словами, и из её добрых глаз падали слезинки.
Ещё до рассвета Басов проснулся, наскоро попрощался с родными и вышел из дома. Он добрался до Московского шоссе и на первой попутной машине, которая взяла его, покатил в сторону Калинина.
7
В глубине сердца переживал Николай своё горе. То и дело Надюшка являлась ему в мыслях - улыбающейся, нежной. Он не мог представить её светлые глаза, навеки закрытые, а её саму - навсегда опущенной в серую и сырую землю. Не хотел верить, что он уже никогда её не увидит, какое-то наитие подсказывало, что они когда-нибудь всё равно будут вместе.
Николай вдруг вспомнил, что намечал проведать друга отца и своего бывшего учителя Усова Александра Александровича, который увлекался историей, был известным в городе краеведом. Но беда с зенитчицами всё перепутала в его планах, времени не оставалось для посещения краеведа.
Сержант Басов не знал, что девчонки-зенитчицы, охранявшие небо Торжка от фашистских стервятников, были исключением, а не правилом. На самом деле противовоздушную оборону держали военные батальоны и роты, а вокруг города раскинулась сеть армейских аэродромов, искусно замаскированных от глаз врага. Днём и ночью с них взлетали разведывательные самолёты, истребители, бомбардировщики. Они брали курс на Ржев, Андреаполь, Осташков, Вязьму, наносили фашистам серьезные потери.
Не раз бывало, когда наши истребители вступали в схватку с фашистами в небе над Торжком, самолеты с крестами горели и подали в воды Тверцы или на окрестные поля. Не один немецкий пилот нашёл здесь свою бесславную позорную смерть. Обозлённое всё нарастающим сопротивлением Красной армии, командование фашистов отдавало приказания стереть с лица земли военные аэродромы под Торжком.
И стирали…
Только не боевые машины и аэродромные объекты, а их макеты, очень умело расставленные на полях или лесных опушках. Фашисты улетали, довольные "работой" и докладывали начальству, что "очередной аэродром уничтожен".
Николай боялся и переживал за родной город - что будет с ним?
Но он не ведал о том, что судьба Торжка решалась не только в боях, которые гремели на подступах, но и в Москве, в Ставке Верховного Главнокомандующего. По инициативе Иосифа Виссарионовича Сталина принимали срочные меры, чтобы не допустить захвата Торжка фашистами. Начальник Генерального штаба маршал Борис Михайлович Шапошников представил на утверждение Сталина свои соображения по уничтожению врага, наступавшего на Калинин. В частности, он докладывал Верховному Главнокомандующему: "Мною 13 октября уже даны командующему Северо-Западным фронтом указания о сосредоточении 8-й танковой бригады и мотоциклетного полка в район Торжок и стрелковой дивизии из числа резерва для атаки противника в направлении на Калинин".
На долю маршала Б.М.Шапошникова, который тогда возглавлял Генштаб Красной армии, выпал самый тяжелый период войны - начальный. Имея исключительный военный опыт, будучи автором книги "Мозг армии", Борис Михайлович отдавал силы, энергию подготовке Смоленского сражения, борьбе за Киев, обороне Москвы и разработке последующей тактики наступления на врага. Хотя ему шёл шестидесятый год, Шапошников трудился наравне с молодыми, часто без сна и должного отдыха, не уходил из Генштаба, пока не исполнял все оперативные задания Верховного Главнокомандующего.
И теперь он должен был проследить, как выполняло приказ Генштаба командование Северо-Западного фронта. И оно выполняло его оперативно, исходя из складывающейся на фронте обстановки.
Названные маршалом воинские части, а также и некоторые другие соединения, были уже в пути к новым позициям.
Счёт, когда определялась участь Торжка, пошёл на дни и часы.
По плану, утвержденному Гитлером, Торжок намечали захватить 25 октября 1941 года.