24
Суд над Коневым, который можно было назвать предварительным, а не официальным, тот должен был состояться позже, начался в штабе фронта.
- Объясните, как получилось, что четыре армии вашего фронта попали в окружение? - начал председатель комиссии ГКО Вячеслав Михайлович Молотов.
Генерал, сохраняя выдержку и спокойствие, давал пояснения, перечислял запросы в Ставку, признавал и просчеты своего штаба.
- Говорите конкретно! - прервал Конева армейский комиссар Лев Мехлис. - Ваши доводы нам известны, незачем их повторять. Отвечайте на заданный вам вопрос по существу!
Иван Степанович едва сдержался, чтобы не бросить резкую реплику в адрес комиссара.
Лев Захарович Мехлис был доктором экономических наук.
Правда, закончил он всего 6 классов еврейского коммерческого училища. Родился Мехлис в Одессе в еврейской семье в 1889 году. По выходу из училища был конторщиком, домашним учителем, состоял в сионистской партии "Поалей Цион".
После революции примкнул к большевикам.
Чуть позже Мехлис познакомился со Сталиным, а в 30-е годы де-факто исполнял обязанности личного секретаря Иосифа Виссарионовича. В тот же период Мехлис окончил Институт красной профессуры. Влияние Мехлиса в "верхнем эшелоне" управления СССР было огромным. Он заведовал отделом печати ЦК и одновременно был главным редактором центрального органа - газеты "Правда". Три года (1937–1940) Лев Захарович занимал должности заместителя наркома обороны и начальника Главного политического управления Красной армии.
В июне 1941 года его вновь назначили на высокие посты, присвоили звание армейского комиссара 1-го ранга, что было равнозначно званию генерала армии. Лев Захарович имел репутацию "тяжелого человека", вероятно, за своё пристрастие видеть и находить вокруг себя и дальше не только друзей и соратников, но преимущественно - врагов и вредителей.
"Будет казнь!", - мысль обожгла генерала.
На какое-то мгновение он почувствовал жалость к себе, будто видел себя самого чужими глазами и со стороны, а вместе с жалостью ощутил даже равнодушие, будто допрашивали не его, а кого-то другого.
Но тут же, сломив слабость, Конев начал выкладывать последние аргументы. Непродуманно, считал он, по приказу Ставки отвели 49-ю армию Резервного фронта на другой фронт за сутки до операции "Тайфун". И, наконец, Иван Степанович вспомнил товарища Сталина, его критику Красной армии, которую слышал собственными ушами, когда присутствовал на совещании в Кремле.
Тщательно разбирая весной 1940 года уроки войны с Финляндией, Иосиф Виссарионович прямо говорил, что у нас в армии нет культурного, квалифицированного и образованного командного состава, а есть только единицы; что у нас в армии мало сколоченных и искусно действующий штабов; что нам в армии нужны хорошо обученные, дисциплинированные и инициативные бойцы, а у нашего бойца инициативы не хватает, он "мало развит и плохо обучен".
- Хватит! - оборвал Мехлис генерала. - Мы приехали не для того, чтобы слушать ваш бред, из него толком ничего поймёшь. Я прежде был о вас лучшего мнения.
Генерал замолчал, но, спустя минуту, всё же бросил в адрес армейского комиссара:
- Попросил бы вас выбирать выражения!
После паузы Иван Степанович ответил ещё на вопросы гостей из Москвы.
Комиссия ГКО удалилась на совещание.
Да, Конев продолжал командовать остатками фронта, окружённые части бились в кольце и пытались выйти оттуда, а за пределами деревни Красновидово происходили не рядовые события. Сталин глубоко переживал случившееся под Вязьмой; он всю ночь не спал, не хотел ни с кем разговаривать, много курил. Руководитель страны чувствовал личную ответственность, а, может, и вину в том, что "Тайфун" накрыл собой немалую часть Красной армии.
Но сочувствиями беде не поможешь. Сталин это прекрасно понимал. Только действия, быстрые, точные могли остановить приближение "Тайфуна" к Москве. Как часто бывало в сложных ситуациях, Иосиф Виссарионович просчитывал одновременно несколько вариантов. Он отправил комиссию ГКО на Западный фронт, и, не исключено, дал ей указание арестовать и судить Конева.
Пока комиссия ехала, пока разбиралась, Сталин вызвал из Ленинграда генерала армии К.Г. Жукова, отправил его на Резервный фронт в качестве командующего вместо героя Гражданской войны Семёна Буденного; но уже в пути назначил Жукова командующим Западным фронтом. Вероятно, между Сталиным и Жуковым мог произойти разговор, и генерал осмелился высказать своё мнение: "Такими кадрами, как Конев, всё же не следовало бы разбрасываться".
Да и у солдат и офицеров была свежа память о Павлове, так что повторение его участи другим командующим фронтом могло принести армии только вред.
И Сталин, принявший решение о Коневе под воздействием момента и собственной слабости, наверное, прислушался к замечанию Жукова.
Такой вариант развития событий вполне мог быть.
Комиссия вернулась в общую комнату командующего.
- Проанализировав обстановку на Западном фронте за десять дней, - докладывал Молотов, - комиссия Государственного Комитета Обороны пришла к выводу, что командованием фронта были допущены…
Вячеслав Михайлович не успел договорить фразу.
Распахнулась дверь, в комнату тяжелой усталой походкой вошёл генерал армии Жуков. Он снял фуражку, скинул с плеч утеплённый плащ, поздоровался за руку с каждым членом комиссии ГКО.
Пристально взглянув на Вячеслава Михайловича Молотова, Георгий Константинович сказал:
- Товарищи, я приказом Ставки назначен командующим Западным фронтом. Обстановка, вы знаете, тяжелая. И не только здесь. Моим заместителем будет генерал Конев, он знает обстановку.
Лев Захарович Мехлис поднял руку, хотел что-то возразить Жукову, но он его упредил:
- Вопрос о назначении генерала Конева моим заместителем согласован с Верховным Главнокомандующим.
Мехлис опустил голову.
Чтобы совсем развеять сомнения, Жуков продолжал:
- Товарищ Конев поедет в Торжок. Там ситуация крайне обострилась. Фашисты рвутся к Торжку, им нужен Торжок во что бы то ни стало, они планируют выйти в тыл Волховского и Северо-Западного фронтов, расчленить их.
Генерал помолчал.
- Так что для Ивана Степановича, - добавил он, - есть возможность исправиться. Отправляйтесь в Торжок теперь же!
- Слушаюсь, товарищ командующий, - отчеканил повеселевший Конев.
Выходя из штаба, он вспомнил ночной эпизод в Касне, разговор с часовым, который был из Торжка, и удивился про себя: "Вот как судьба повернула!".
Глава 2
В огне войны
1
Штабной вездеход катил по безлюдному просёлку, петляя с холма на холм по отрогам Валдайской возвышенности. Иногда где-нибудь на обочине возвышался огромный валун, будто древнее предание, которое люди по извечной привычке спешить забывали прочитать.
О чём поведал бы замшелый гранит, если бы открыл свою тайну? Наверное, много о чём. Наверное, о тех, кто с далёкого Запада шёл захватывать русские земли; и о тех, кто обращал пришельцев в бегство с позором - о защитниках наших доблестных. Бежали иноземцы, оставляя в русских просторах безумную славу, вожделенные мечты о господстве над миром и свои плоть и кости.
Их потомки, если таковые оставались, повзрослев и набрав силу, забывали об участи отцов и через какое-то время устремлялись на Восток подминать под себя русских. Больно уж сладок был для них запретный плод - поработить Россию. И они, как когда-то их родичи, разбивали чугунные лбы о таинственный русских характер.
Так повторялось много-много раз - из века в век.
О том и мог бы поведать невиданных размеров валун, если бы обрёл голос.
Но это не дано ни ему, ни нам.
К обочинам просёлка подступали почерневшие голые перелески, среди которых неожиданно и радостно зеленели остроконечные ели. Чудилось, что в таких местах не мудрено потеряться, сбиться с пути.
Генерал словно почувствовал это.
- Не заблудимся? - спросил Иван Степанович Конев водителя Николая Чуранова.
- Не беспокойтесь, товарищ генерал, - ответил тот. - Я разведал дорогу, в лапы к немцам не попадём.
- Тогда отдаюсь под твою ответственность, - улыбнулся Иван Степанович. - Может, и не пропадём.
И они продолжали ехать, вездеход сопровождала небольшая охрана.
Ближе к вечеру из тёмных облаков, которые плыли низко над землёй, начал падать крупный снег. Иногда там, где придорожный лес перемежали прогалины и поляны, тянул ветерок, подхватывал снежинки, крутил слабую позёмку. И она тонкой белой змейкой пересекала подмёрзший просёлок.
Неожиданно, как и бывало всегда, дала знать о себе зима!
Что принесёт она на наш фронт с Германией и её союзниками, который протянулся извилистой линией на сотни километров от Кавказа до Балтики? Никто не знал, никто не мог сказать ничего вразумительного. В душах миллионов звучали, не теряя силы, слова: "Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!". Так определил триединую задачу вождь страны Иосиф Сталин, когда в июле обращался по радио к советскому народу, когда назвал всех "братья и сестры" вместо привычного - "товарищи".
Будто мгновение, отлетели погожие осенние дни. Они явили столько страшных, тяжелых, умопомрачительных событий, что людское сознание их не вмещало - ужас, страх, кровь, потери. За три с небольшим месяца в Советском Союзе потускнел, рухнул и рассыпался миропорядок, где взрослым и детям жилось хорошо, уютно, радостно. Хотя жилось, конечно, в хлопотах и заботах, трудностях, в борьбе одной части общества с другой, желавшей искоренения русских основ.
А как без всего этого?
Теперь в сравнении с тем, что принесла война, мирные трудности представлялись совершенно иными, не угнетающими душу.
В те самые военные месяцы отошло куда-то в сторону, потеряло светлую изначальность то, что и составляло обыкновенное людское счастье.
Это счастье напоминало лесной воздух, вдыхая который не понимаешь неповторимую его целебность.
Это счастье - любить и быть любимым, придти в родной дом, где ждут, от сердца обнять милую подругу, поднять высоко на руках сына или дочь.
Это счастье - созидать, творить, делать людям добро, выстраивать себя как личность, интересную другим.
И вот для большинства советских людей ничего подобного не осталось.
Враг, ненасытный в алчности и злобе, завладел нашим небом, нашей землею, нашим очагом, нашими помыслами. Ему, циничному и наглому, всё было мало отнятого и награбленного! Он тянул перепачканные кровью лапы, желая взять у всякого - от младенца до старика - самое драгоценное, что они имели, - жизнь.
Кто же дал им такое право?
Никто не давал им такого права!
Они сами придумали его и сами присвоили его себе. Самость главенствовала в их умах, затмив вековую истину. Ту истину, что дух человека, его существование - в воле Божьей. Ничто и никто не могут заменить волю Творца.
Поклонники фюрера, нисколько не сомневаясь в собственной правоте, заменили её своей самостью, узурпировали право распоряжаться чужими жизнями, как обычными вещами или продуктами.
Чужая жизнь не имела для них никакой цены!
От западных окраин тяжелая поступь фашизма становилась всё слышнее и в центре Руси, где когда-то качалась извечная колыбель её тысячелетней государственности и культуры, где билось её духовное сердце. Уже и тут захватническая война оставила жуткие отметины - пепелища деревень и сёл, неубранные трупы бойцов на полях и лугах, пылающие города, вереницы беженцев на больших и малых дорогах.
Невольно, при взгляде на ужасный разор, вспоминались грустные строки поэта Александра Пушкина:
О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавый битвы?
Кто на тебя со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
И только, казалось, наступающая зима, робко роняя первый снег, белым покрывалом могла прикрыть на какой-то промежуток времени позорные, скотоподобные деяния западных "сверхчеловеков", впавших в страсть убийства.
2
Их надо было остановить любой ценой, даже жертвуя собой.
А, может, именно жертвуя собой! Защищать Отечество без самопожертвования невозможно, без него защиты не получится.
Другого выбора не было. Генерал Конев прекрасно понимал это. Чудным образом, Божьим Промыслом незнакомый ему древний Торжок стал не просто географической точкой на карте родной страны, а его, Конева, личной судьбой. Если он с помощью вверенных войск отстоит город, не отдаст на поругание врагам, то обезопасит тылы Северо-Западного фронта, но и, что тоже существенное, оградит себя от возможных неприятностей в будущем. Он как бы должен был совершить искупление греха под Вязьмой. Хотя разве только ли его вина в том, что произошло под Вязьмой в начале октября?
Нет, не только его вина!
Спасение Торжка превращалось для генерала и в спасение себя как воина, полководца, наконец, как личности. Может, он особо не задумывался об обстоятельствах происходящего, воспринимал всё, как должное, но в потаённой глубине души ощущал чьё-то направляющее водительство, разумное и доброе.
Вот что значил теперь для него город, о котором - тут Иван Степанович живо вспомнил - несколько дней назад ночью он разговаривал с часовым у штаба фронта в Касне. Теперь Касня была далеко, а от штаба остались лишь одни развалины.
Не хотелось, чтобы в подобные развалины продолжали превращаться наши деревни, села, города.
Торжок нельзя было сдавать фашистам.
Они же сюда рьяно рвались. Командование группы армий "Центр", получив указание из Берлина, назначило дату захвата Торжка - 25 октября 1941 года. Враги, сосредоточив для этого крупные танковые и моторизированные соединения, предполагали войти в него с двух направлений: со стороны Ржева и Старицы, а также со стороны областного центра - города Калинина. Фашисты замахивались на Торжок прицельно. Важный транспортный узел - железные и шоссейные дороги в Москву, Ленинград, на юг, запад, северо-запад, север. Местоположение Торжка открывало стратегические преимущества в боевых операциях, поэтому фашисты придавали его оккупации значение не меньшее, чем Смоленску и Вязьме.
Торжок был для фашистов как бы маленьким ключом к большим воротам Москвы, завладев которым, уже не приходилось особо сомневаться в своей победе над столицей СССР.
Сорвать замыслы врага, опрокинуть наступление, обратить вспять - всё ложилось на усталые плечи генерала, чудом избежавшего позорной смерти. Он хотел найти в себе силы, которые, мнилось ему, уже иссякли за последнюю неделю. В тяжелые минуты, а теперь они случались часто, Иван Степанович вспоминал давнюю омскую историю, гражданскую войну в Сибири. Молодой Конев служил там красным комиссаром в бронепоезде "Грозный". Об этой железной крепости красноармейцев за Уралом ходили легенды.
Бронепоезд "Грозный" приблизился к Омску, откуда армия Колчака отступила, хотя в окрестностях города ещё оставались отдельные её части. Красноармейцам нужно было вытеснить их дальше - туда, в сторону Тихого океана.
И вдруг выяснилось, что белогвардейцы, уходя из Омска, взорвали большой железнодорожный мост через реку Иртыш. Всё! Путь для бронепоезда "Грозный" оказался закрытым. А на той стороне реки, куда по льду перешли красноармейцы, начались сильные бои, позарез потребовалась поддержка "Грозного".
Как проехать без моста с берега на берег? Не по воздуху же лететь платформам с пушками? Кому-то пришла мысль, на первый взгляд, нелепая - переправить бронированную махину, весом в тысячи тонн, по льду Иртыша.
Возможно ли такое? Опытные железнодорожники качали головами - нет, этого не сделать! Но, вопреки их мнению, наперекор насмешкам некоторых офицеров, комиссар Иван Конев с жаром агитировал добровольцев-железнодорожников и крестьян ближних деревень. Многие из них поверили Коневу, пошли за ним. За одни сутки (срок невероятный даже для современной техники!) по льду Иртыша уложили шпалы, рельсы, протащили "ручной тягой" паровоз, а следом - бронированные площадки.
Вскоре бронепоезд уже стоял под парами у депо станции Омск, как будто кто-то перенёс его сюда магической силой, а через сутки отправился на помощь красноармейцам.
"Значит, нет в мире препятствий, - думал генерал, мысленно пребывая в далёком Омске, - которые нельзя было бы преодолеть. Главное - не испугаться, какими бы страшными они не представлялись".