Коммодор, подумав, сказал, что в любом случае он в ближайшее время начнет активные операции, для этого только нужно все проверить и рассчитать точно. Покончить с красным флотом одним ударом.
("Пообещать - не значит исполнить", - про себя подумал коммодор.)
Курьер облегченно вздохнул.
Коммодор, засмеявшись, сказал, что он не любитель дипломатии, старый моряк есть старый моряк, и после длительных разговоров у него появляется неукротимая жажда.
Вестовой принес подносик с маслинами и бутылкой коньяку. Коммодор расстегнул верхнюю пуговицу кителя, показывая, что официальная часть закончена.
Генерал тоже расслабился.
- Да, а когда я смогу отправиться в Александрово-форт? - напомнил он. - Время не ждет.
- Я бы с удовольствием лично доставил вас к форту. Однако у меня слишком много дел. Послезавтра, генерал, вы уйдете на быстроходном посыльном судне "Лейла".
- Однако… - встревожился курьер. - Нас не перехватят в море? Вы сами понимаете, коммодор, я беспокоюсь не за себя. Со мной документы, от которых зависит судьба России!
- Народный флот стоит на якорях. "Лейла" свободно дойдет до форта. Я думаю, что моей уверенности в этом достаточно, чтобы вы не волновались?
- Вполне… вполне… - облегченно засмеялся курьер.
Сигнальщик Коллинз с вспомогательного крейсера "Президент Крюгер", получив увольнительную на берег, бродил по Баку. Ладного, синеглазого матроса видели на шумном базаре, в чайхане, где он с любопытством разглядывал темные лица и бараньи папахи завсегдатаев, в электротеатре, где шла трагическая лента "Молчи, грусть, молчи"…
Затем сигнальщик Коллинз углубился в переулки старого города, застроенные древними домами, которые почти смыкали верхние этажи над его головой. Матрос подошел к сапожной мастерской, посмотрел на вывеску "Алахвердиевъ. Европейская и восточная обувь. Заходи, пожалуйста!", на заколоченные окна и двери и расстроенно пожал плечами.
Ветер мел пыль по пустынной улице. Поодаль чернявый мальчишка катал обруч. Обруч звенел по камням, подпрыгивая.
Матрос пошел из улочки.
Через квартал он услышал за собой шаги. Оглянулся. Пожилая женщина с корзиной в руках семенила за ним, задыхаясь от быстроты.
Молча сунула ему в руки корзину и так же быстро ушла.
Коллинз без удивления посмотрел в корзину, там лежали гроздья крупного привядшего прошлогоднего винограда. Сдвинул виноград, вынул из-под низу пачку листовок, отпечатанных слепым шрифтом на толстой бумаге. "В кого ты стреляешь?" - было написано крупно сверху по-английски.
Матрос удовлетворенно усмехнулся, спрятал листовки за пазуху. Три месяца назад он впервые получил такие, зайдя в сапожную починить башмак. Теперь они уже ему были не нужны - листовки ждала и требовала команда.
Не вся, конечно, пока четверо.
"Почему ты грустен, Томми?" - весело замурлыкал песенку Коллинз. Пошел на пирс ждать катер с "Крюгера". На пирсе он увидел двух старух в одинаковых старомодных шляпах, засаленных темных платьях, в потертых котиковых накидках, высоких шнурованных ботинках. Удивился нелепости того, что происходило. Первая, в синеватой седине, поблескивая пенсне на шнурочке, брезгливо ловила на удочку рыбу. Вторая сидела на низком кнехте и читала книгу. На морщинистых руках ее белели кружевные митенки.
На воде подпрыгивал пробочный поплавок.
В стеклянной банке плавал мордастый бычок, наживка - черви - копошилась во второй баночке из-под монпасье.
- Клюет, княгиня? - сказала читавшая.
- О, боже! Боже! - отчаянно всхлипнула удившая.
- Прекратите ныть! - раздраженно, басом рявкнула первая. - Жрать-то надо! Ловите рыбу!
- Я не умею…
- Научитесь!
Коллинз, засмеявшись, отобрал из старушечьих рук со следами колец на пальцах удочку, сменил червя, забросил.
Корзину с виноградом отдал старухам. Те бурно благодарили, тотчас же принялись есть, отщипывая аккуратно по виноградине.
Через полчаса на пирсе уже лежала горка шевелящихся бычков.
Старухи смотрели, на Коллинза восторженно.
- Ах какой молодец! Какие они все молодцы, эти англичане! - щебетала одна из них. - Когда они прогонят большевиков и мы вернемся в Петроград, я непременно съезжу в Лондон… Вы не мечтаете об этом, княгиня?
- Сейчас я не княгиня. Сейчас я беженка. И я хочу жрать!
- Надо экономить, София! Как ты думаешь, он хотя бы чуточку понимает, что удит форель для двух самых богатых женщин России?
- Это не форель, а бычки! И мы нищенки. На наших землях сейчас спокойно пашут мужики!
Коллинз не понимал, о чем говорят старухи, свистел весело, глядя на поплавок. Сегодня он наловит рыбы для этих двух старых и смешных женщин. Ловить рыбу - это прекрасно. Почти как дома. За четыре года, которые он не видел своих малышей, они уже подросли. В первый же день, когда он вернется, он возьмет своих ребятишек в лодку и выйдет в море. Они будут ловить рыбу, не такую, а настоящую, океанскую, на крепкую толстую лесу. Ребят пора приучать к работе. Из них нужно сделать настоящих рыбаков.
Большевики правы: пора кончать с этой войной. Пора кончать…
11
Свентицкий дернул шпагат, но этого уже и не нужно было, Щепкин увидел сам: плоскокрышие мазанки вросли в землю, вокруг них четкий овал заграждения, видно, насыпали песку в мешки и обложились. Похоже было на обычный двор, но из мазанок никто не выбежал на звук мотора. Над черным зрачком колодца торчал в небо, как ствол зенитки, журавль.
Поодаль от мазанок виднелись бочки с горючим, торчали вешки, обозначая посадочную площадку. Щепкин охнул - на площадке валялись большие камни: видно, под снегом не заметили, когда обозначали площадку. Садиться нельзя.
Щепкин сделал круг, прошел еще раз, почти задевая колесами поросшие травой крыши. Но из мазанок никто не выходил. От неожиданного поворота дел он даже обозлился: "Спят они там, что ли?" Но тут же: "Глупо! Вероятнее всего - беда!"
Леон нетерпеливо и часто дергал идиотский шпагат, как будто Щепкин и сам не понимал: нужно садиться.
А куда?
Чуть дальше блестело под солнцем дно высохшего соленого озерца. Длинное, по виду удобное. Но он присматривался подозрительно. Если оно действительно высохло до такырной твердости, лучшего места не найдешь, а если нет? Тогда верхняя корка подломится под тяжестью аппарата, колеса пойдут пахать, увязая в жиже, можно уже сейчас выбирать место для дружеской двойной могилки. Честь павшим кретинам!
Он гонял машину, прижимаясь к земле, стараясь рассмотреть в ослепительно зеркальном мелькании соляной поверхности свое. Наконец увидел: дно в нескольких местах пересекали следы лошадиных копыт. Давние, видно, но если здесь, не проваливаясь, бродили тонконогие лошади, значит, рискнуть можно.
Ни одна мать так бережно не касалась своего младенца, как коснулся земли Щепкин. Он чувствовал, не видя: вот колеса тронули землю, бешено вертятся, раскрученные этим касанием, но еще не несут на себе тяжести машины. Вот медленно начинает огрузать тело аэроплана. Если сейчас будет хотя бы малейший вязкий толчок, значит, даешь газ и снова на взлет. Но нет… Каким-то десятым чувством Щепкин уловил, что земля отозвалась на касание твердым звуком. И, уже успокаиваясь, он сбросил обороты мотора.
Аэроплан прокатился по озерцу, чертя хвостовой лыжей царапину и вздымая пыль. Глушить мотор Щепкин не собирался, оставил работать на малом газу. Винт под фырканье мотора весело вертелся. Щепкин сдвинул очки на шлеме, уставился в облупленную стену мазанки, оборонительный вал из мешков, которые были метрах в двухстах. Что за черт? Никого!
Леон повыкидывал из кабины мешки на землю, выпрыгнул.
- Чевой-то того… - закричал он. - Мне это не нравится! Что они - глухие? Ладно! Я пошел!
- Погоди! - закричал Щепкин. - Я сам… Лезь сюда!
- Ты чего? - рассердился Свентицкий. - Если кто есть, что я, не столкуюсь?
- Садись!
Щепкин вылез из кабины, Свентицкий занял его место: за работой мотора нужно было следить постоянно, если он заглохнет - му́ка!
Взяв один из мешков на плечо и расстегнув на всякий случай кобуру, Щепкин побрел к посту.
Во двор он вошел беспрепятственно, в одном месте оборонительный вал прохудился, ветер вымел из чувалов песок. Во дворе поскрипывал, раскачиваясь над колодцем, журавль.
И здесь хриплый, тихий голос сказал:
- Стой… Стрелять буду…
Щелистая дверь в одну из мазанок была открыта. Там, в полутьме, виднелся "максим" с облупленным щитком, с рифленого кожуха капала вода, растекаясь лужицей. Черный глаз ствола следил за Щепкиным.
Он сбросил мешок с плеча, сказал:
- Зачем же так… Сразу?
- Кто такой? - спросили сзади.
Он обернулся. За его спиной из дверей другой мазанки торчал карабин. Винтовки смотрели и из выбитых окон.
- Ну, знаете… - сказал Щепкин. - Вы что, в индейцев играть собрались? Мне нужен колодец Сладкий! Я красный военный летчик!
- Документы?
- Что?
Из мазанки вышел, поднявшись над "максимом", человек. Он шел медленно, словно к каждой ноге был привязан мельничный жернов. Никогда еще Щепкин не видел таких лиц, какое было у него. Глаз видно не было, казалось, под мятой зеленой фуражкой с матерчатой синей кавалерийской звездой плавает налитый водой, подрагивающий, как холодец, расплывчатый серый пузырь. Серые, раздутые, опухшие руки он нес перед собой осторожно и тяжело, словно гири. Весь он казался большим и бесформенным, как мешок, на который зачем-то напялили белую, застиранную гимнастерку, рваные на коленках бриджи. Он шел босиком, и чудовищно огромные, плоские ступни его двигались так медленно, как бывает только в дурном сне. В груди его булькало и клокотало, он делал шаг, прислушивался к чему-то и шагал снова.
Подойдя вплотную, остановился, тяжело дыша.
Под фуражкой раздвинулись тяжелые веки, и на Щепкина неожиданно остро и настороженно уставились серые разбойные глаза.
- Документы! - хрипло повторил он.
Щепкин вынул из кармана комбинезона книжечку.
- Вы что, знаков не видите? - спросил он.
Тот покосился в сторону аэроплана.
- Звезды на чем угодно намалевать можно…
- Сами рассудите, с чего бы белогвардейцам вам посылать еду? А здесь (Щепкин тронул мешок под ногами) консервы, табак! Все такое. В штаарме волнуются, как вы?
- А эти… иуды? Накормили их?
- Не знаю.
Он протянул документ Щепкину, шевельнул нелепо огромными, потрескавшимися губами:
- Чего смотришь? Опух я… Обыкновенная голодная водянка. Вон три дня назад последнего песика скушали. Без соли.
На земле лежала лохматая шкурка.
- Фамилия моя Коняев. Батальоном командовал. Чего смотришь? Батальон мой вон там весь остался… - он мотнул головой на белые пески. - Зимой еще. Так что нас здесь теперича - пятеро. - Оглянулся, позвал:
- Можно выходить.
Из мазанок вышли еще четверо. Обтянутые серой кожей скулы, проваленные глаза. Они шли пошатываясь, поддерживая друг друга, не сводили глаз с мешка.
Больше всего поразили Щепкина начищенные до глянца ботинки, ровная линия обмоток, блеск пуговиц, надраенных медных пряжек на поясах.
- Вот, - сказал Коняев. - Ходить стараемся. Если ляжешь - гроб, могила.
Только теперь Щепкин заметил, что вдоль внутренней стороны вала аккуратно расставлены прикрытые мешковиной пулеметы.
- Оружия у нас до черта! - понял его по-своему Коняев. - Оружия мы им не отдали. Которым шоколад потребовался. Тут - порядок. Помоги-ка! А то нам слабо!
Он кивнул на мешок с припасами. Щепкин поддержал его. Они вошли в мазанку.
Здесь было чисто. Глиняный пол был подметен и опрыскан водой. В углу в штабельке стояли цинки с патронами, ящики гранат, ленты висели по стенам. Щепкин высыпал на стол припасы. Консервные банки раскатились.
Коняев отодвинул в сторону одну из них, твердо сказал:
- Вот эту съедим сегодня. На всех. Не более. Иначе помрем! А нам помирать нельзя! Не имеем права! У нас ведь, товарищ авиатор, пост особенный. Вроде бы вокруг пустынная местность и ход свободный. Только ни одно, даже самое крупное воинское соединение, мимо нас от Гурьева на Астрахань пройти не может. Коней ведь поить надо, конников тоже. А колодец со сладкой водой у нас здесь один в окружности шестидесяти семи верст. По циркулю. Сухость и соль кругом! Мы ведь чего больше всего боялись? Разнюхают казачки, что нас пятеро, накатят. А теперь, раз еда, все в нормальном состоянии.
- А если придут?
- Встретим, - сказал он. - На случай нападения колодец у нас минирован. Кто последний останется - завалит. Так решили. А без водопоя им ходу нет.
Заскрежетало. Один из бойцов старался вспороть банку ножом, но он скользил.
- Постеснялся бы, Васька, - сказал Коняев. - Куда спешишь? Теперь спешить некуда. И нечего товарищу пилоту смотреть, как мы тут сейчас урчать от животной радости будем!
- Там еще мешок, - сказал Щепкин. - Я принесу.
- До мешка доберемся… - сказал Коняев. - Ты скажи, чего для тебя делать надо? Неспроста ведь явился…
- Бочки подкатить надо, - пожал плечами Щепкин. - Зальюсь и дальше двину! На Александрово-форт…
- Далеко собрался на своей керосинке! - удивился Коняев. - Ладно, все сделаем!
- А вы сможете? - с сомнением сказал Щепкин. Помощь была нужна серьезная: залить бензин легко, но потом ведь им придется держать за хвост аэроплан, пока мотор не наберет нормальные обороты, выбить из-под колес камни, подложенные вместо тормозных козелков. Тут силенка нужна, а их ветром шатает!
- Сможем… - сказал твердо Коняев.
- Тогда вот что: бензин я и сам залью! А вы пока поешьте!
Щепкин вышел из мазанки, покатил бочку к машине.
Со вторым мешком продовольствия послал Леона. Тот изнывал от любопытства… Вернулся быстро, но какой-то растерянный. За ним брели бойцы.
- Они что, психи? - изумленно спросил он.
- Пошел ты! - сказал Щепкин, злясь по-настоящему.
Леон даже не обиделся.
Молча полез к бачку, вставил в горловину лейку. Щепкин переливал из бочек в ведро бензин, подавал ему.
Коняев сунулся было помогать, но Щепкин сказал:
- Вы сидите лучше! Сил набирайтесь!
Бойцы сели кругом, словно сонные, только глаза оживленно посверкивали.
Когда оба бака заправили, Щепкин объяснил Коняеву, что надо делать.
- Удержим за хвост твоего змия… - сказал Коняев. - И отпустим, как махнешь! Командуй!
- Отойдем… - сказал ему Щепкин.
Они отошли в сторону и Щепкин, почему-то не глядя в лицо Коняеву, стесненно объяснил, что в штаарме приказали: колодец взорвать, Коняеву с людьми идти назад, на Астрахань: на дорогу им еды хватит.
Коняев слушал угрюмо, только кивнул:
- Ну что ж, летун, стесняться нам нечего - свое мы, как могли, делали. Приказ, он и есть приказ. Тут не попляшешь.
- Ты вот что… - сказал Щепкин. - Ты меня обратно не жди, сматывайся. Я от Александрово-форта не вдоль берега по дуге пойду, а напрямую махну! Раза в два путь короче!
- Над морем? На своих колесах? Ты не шали, летун, случись что - потонешь. У тебя же сухопутный механизм!
- На лед сяду…
- Какой там, к чертям, лед сейчас! Ежели и держится, так уже тонкий и битый.
- Ничего, живы будем - не помрем! - сказал Щепкин. - А теперь - пора!
Они с Леоном забрались в кабину, бойцы ухватились за хвост - держать. Одного Коняев поставил вынимать камни-козелки из-под колес, сам тоже взялся за хвост, напрягся. Мотор, прочихавшись, набрал обороты, взвыл. Щепкин, оглянувшись, махнул рукой. Бойцы, падая, выпустили хвост, побежали по инерции вслед за аэропланом, запоздало махали руками…
Леон, перегнувшись, тоже помахал перчаткой.
Щепкин только усмехнулся: "Неужто даже Ленечку проняло?"
Но тут их подбросило и тряхнуло. И начало болтать беспрестанно.
Распаренная под солнцем земля вихрила, швыряла в небо токи текучего воздуха. Щепкин ушел высоко, под три тыщи метров, здесь было тише. Горизонт раздвинулся над пустынным берегом, над морем легло марево. Щепкин поглядывал на море, радовался: кайма нерастаявшего льда белела только вдоль берега, море же уже было почти чистым, только кое-где пятнами виднелись мелкие, не представляющие препятствия для кораблей льдины. Значит, народный флот пойдет на форт свободно. Если, конечно, туда уже не успела англо-русская эскадра.
Меж тем позади под бойкий звон мотора Свентицкий озадаченно думал. "Если каждый… - прикидывал он. - Если каждый будет таким, как эти пятеро, ни хрена не выйдет даже у самой разъевропейской армии".
То, что он увидел, оказалось для Леона таким непривычным и новым, что он не мог не думать об этих людях. По германскому фронту Свентицкий знал солдат храбрых, умелых, ловких, сам труса не праздновал. Но в этих оголодавших и качающихся от слабости красноармейцах была совершенно новая, еще неведомая ему по-настоящему сила.
Александрово-форт открылся сразу: россыпь низких строений на высоком обрывистом берегу, большие, еще времен Александра Первого, казармы, на флотской радиостанции торчали высокие мачты-антенны.
На окраине паслось несколько верблюдов, с крыши казармы при виде аэроплана кто-то замахал руками.
Щепкин снизился, прошел над пустынным фортом: ни коней, ни кухонь - ничего, что бы свидетельствовало о том, что здесь серьезный воинский отряд, не разглядел.
На сердце полегчало.
В удобной бухте неподалеку от форта тоже не было никаких судов. На серой воде плавала округлая одинокая льдина. Два рыбака заводили сеть с лодки.
Щепкин взглянул на бензомер, не раздумывая, развернулся носом на северо-запад.
И здесь, сколько не шли, только редкие таявшие льдины показывались. Потом и они исчезли. Видно, несмотря на жестокую зиму, весеннее солнце ударило так, что в считанные дни сожрало ледовый покров.
…Бесконечно тянулись минуты полета, море внизу уже стало темным от глубины. Щепкина мутило: гарь и выхлопные газы заносило в кабину, глаза едко резало, в угарной голове стучали молоточки пульса.
Щепкин посматривал на компас, на бензомер, ему казалось, что мотор жрет бензин слишком быстро, уже первый бак кончился, и второй на исходе.
Он посмотрел вниз, на море. До воды метров двести, видны сидящие белые чайки.
Хорошо еще, что ветер поддувает сзади, крепкий, ровный. Если бы дул в лоб, ни за что не выгрести.
На третьем часу полета, когда казалось, что конца воде нет, сквозь пелену моря начали проступать отмели. Потом впереди замаячила дельта, и наконец открылся флот на рейде.