- Встать! - стегнул капитан окриком.
Мужик послушно вытянулся. Потом, словно спохватившись, заплевал недокуренную цигарку и, бросив на землю, растер ногой, обутой в порыжелый разношенный чирок из самодельной юфти.
Капитан полоснул по нему взглядом.
Мужик стоял хоть и без выправки, но прямо, не развалисто. Росту он был ниже среднего, и смотреть на капитана ему приходилось снизу вверх. Глаза большие, словно чужие на сухом, обросшем темной бородою лице. Взгляд не испуганный, а скорее усталый. Одежонка небогатая: перешитый из солдатской шинели пиджак, штаны из крашеного домотканого холста. Все ношеное, в заплатах.
- Кто такой? - строго спросил капитан.
- Трофим Перфильев. Крестьянин здешний.
- Что делал в лесу?
Трофим, полуоборотясь, показал на вывороченный пень.
- Корчую деляну.
- Что ж тебе, земли не хватает?
- Не себе, - серьезно и словно не почуяв насмешки, ответил Трофим. Помолчал, добавил: - Хрисану Митричу, лавошнику нашему.
- Тэк-с... - Капитан, не спуская цепких глаз с Трофима, похлопывал хлыстом по голенищу...
И сразу сорвался на крик:
- Где партизаны?
Трофим молчал.
- Отвечай, пока жив!
Рубцов расстегнул кобуру. Вынул наган.
Трофим молчал. Только дернулся кадык на худой жилистой шее.
- Рой себе могилу! Где стоишь!
Капитан уже не кричал. Но адъютант отшатнулся, увидев его побелевшие от бешенства глаза.
- Брат у меня... дозвольте, он похоронит, - сказал наконец Трофим.
Кровь отхлынула от его загорелого лица, и оно было теперь серым.
- Не разговаривай! Бери лопату! - прикрикнул капитан.
Трофим обернулся, но не успел еще нагнуться, как Рубцов выстрелил ему в спину.
Раз, другой, третий...
Третий уже в лежащего...
3
Капитан Рубцов с нескрываемым удовольствием оглядел стол, тесно уставленный всевозможной снедью.
"Попадья, черт побери, умеет принять гостей!"
Полнотелая попадья, конечно, заслуживала похвалы. Но, отнеся все великолепие стола ей в заслугу, капитан ошибался. Все деревенские богатеи постарались, чтобы попадье не краснеть перед губернским гостем. И щедрее всех откликнулся лавочник Хрисанф Дмитрич - тот самый, которого капитан три часа назад лишил безропотного и прилежного работника.
Хрисанф Дмитрич, впрочем, не знал про убийство Трофима Перфильева. Но если бы и знал, рука его не оскудела. Скорее, наоборот. Он, как и прочие "добрые хозяева", давно ждал избавителя, который бы приструнил отбившихся от рук голоштанных крикунов и смутьянов.
Если что и удручало Хрисанфа Дмитрича, то это неприсутствие за накрытым в значительной доле его щедротами столом. Уж очень ему хотелось завязать побыстрее знакомство с начальником отряда.
- Не по пустому любопытству, а для пользы дела, - убеждал он отца Феоктиста.
Но тот решительно воспротивился.
- Господин капитан устали с дороги. И нуждаются в отдыхе. А делами займутся завтра. Да и сами вы, Хрисанф Дмитрич, по зрелом размышлении возьмете в толк, что куда полезнее о делах разговаривать с господином капитаном завтра, когда они, отдохнув, в добром здравии и приятном расположении духа находиться будут.
Только и удалось Хрисанфу Дмитричу упросить попадью протиснуться на кухню, чтобы оттуда хоть единым глазком взглянуть.
Господин капитан тоже заметил выглянувшую из кухонной двери благообразную бороду, но не заподозрил в обладателе ее местного Ротшильда. "Бородища... наверно, староста церковный".
К тому же, в горнице оказалась особа, более заслуживающая внимания.
- Двоюродная моя племянница! - представила попадья с угодливой улыбочкой.
Девица была недурна: смазливое личико с круглыми, умело подведенными глазками, светлые кудряшки и весьма обещающая фигурка. Некоторая доля жеманности не заслонила от опытного глаза капитана, что в девице уже разбужено женское любопытство.
- София! - Она протянула капитану маленькую пухлую ручку.
- Пусть будет Сонечка! - капитан показал в улыбке ровные крупные зубы и приложился к ручке.
Потом щелкнул шпорами:
- Рубцов, Гавриил Александрович!
- Очень приятно! - сказала Сонечка и премило улыбнулась.
Сонечку усадили по левую руку от капитана (к сердцу ближе), - напротив отец Феоктист с дородной своей половиной.
Капитан приналег на поповские разносолы. Конечно, и на пути следования не голодал - не перевелась еще живность в сибирских селах, - но не единой сытости рад человек.
На данном этапе Сонечка была скорее помехой.
Приходилось терять время на бесполезное пока ухаживание за дамой слева и наблюдать не только за своей, но и за Сонечкиной тарелкой.
К тому же, Сонечка почти не ела и использовала свои возможности, забрасывая капитана вопросами.
Круг ее интересов был весьма широк.
И что танцуют на балах в губернском собрании, и какие нынче шляпки в моде, и носят ли декольте, и правда ли, что французские офицеры самые элегантные, и - что особенно удивило капитана, - будут ли брать девушек-патриоток в эти, ну еще такое страшное название, в батальоны смерти.
На все вопросы капитан отвечал односложно, но последний заставил его отвлечься от тарелки.
- А это вам для чего, милая барышня?
Сонечка ответила, что у нее с детства романтическая натура, что Надежда Дурова и Жанна д’Арк всегда были любимыми ее героинями и что вообще она обществу женщин предпочитает общество мужчин.
Капитан выразительно произнес: "Гм!.." и наново оглядел ее оценивающим взглядом, после чего сказал, что ему вполне понятны ее благородные чувства.
- И вообще я по характеру больше мужчина, чем женщина, - продолжала изливаться Сонечка.
"Хорошо, что только по характеру", - подумал капитан и снова скосил глаза на собеседницу.
Он уже утолил первый голод, и теперь его с каждой минутой все сильнее волновал туго обтянутый бюст Сонечки.
Отец Феоктист, первое время не отвлекавший гостя, теперь тоже нашел возможным вступить в разговор.
- Долго ли располагаете пробыть в наших палестинах? - спросил он, подливая гостю янтарно-желтого травничку.
- Мне поручено навести порядок в вашей округе, - ответил Рубцов. - Надеюсь, много времени не потребуется. - И, склонившись к уху Сонечки, добавил: - О чем я весьма сожалею.
В эту минуту капитан был вполне искренен.
- Господи, хоть бы уж наконец-то! - вздохнула попадья.
- Миссию вашу нельзя посчитать легкою, - заметил отец Феоктист, для солидности нажимая на басовые нотки. - В народе не только дерзость, но и лукавство. Открытого неповиновения усмотреть трудно, но тлетворный дух богопротивных социялистических теорий, подобно червю в сердцевине яблока, подтачивает самые основы.
У капитана дрогнули ноздри.
- А мы этого червя под каблук... с яблочком вместе!
- Истинно сказано в Писании, - с готовностью подхватил отец Феоктист, если правая рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.
- Всё! - упрямо сказал капитан.
- Что всё? - не понял отец Феоктист.
Капитан стукнул кулаком по столу.
- Всё тело в геенну! Выжечь всю заразу!
Попадья тихо охнула. Капитан посмотрел на ее поглупевшее от испуга лицо и усмехнулся. Усмешка эта ввергла попадью в смятение.
- Геенна на том свете. А на этом отряд капитана Рубцова.
- Хотелось бы уяснить себе намерения ваши, - спросил отец Феоктист и сам поразился робости, прозвучавшей в его обычно столь самоуверенном голосе.
Капитан чуть прищурил острые глаза.
- Не поймите, что пытаюсь вторгаться в действия ваши, - заторопился отец Феоктист. - Только желая оказать посильную помощь.
- Благодарю! - сказал капитан сухо. - Что касается намерений... - он снова усмехнулся. - Вряд ли требуются пояснения. Впрочем, могу. Будет приказано: оружие сдать! Партизан и сочувствующих им - выдать!
- У нас в селе не слышно... - начал отец Феоктист.
И попадья подтвердила:
- Пока миловал господь.
- Но сочувствующие-то есть, - возразил капитан. - Двоих уже вижу.
Попадья перекрестилась дрожащей рукой.
- Господи Исусе!
Отец Феоктист попытался улыбкой прикрыть неудовольствие неуместной шуткой.
- Господин капитан шутит, - сказал он и снова наполнил лафетник гостя. - Угощайтесь, пожалуйста. За разговором забыли о трапезе.
Попадья встрепенулась и пододвинула гостю блюдо какого-то соленья.
Капитан учтиво поблагодарил ее, попробовал соленья, похвалил, сказал какой-то комплимент Сонечке, и разговор принял более соответствующее застольной беседе направление.
Впрочем, ненадолго.
Капитан изменил течение беседы:
- Если вам не известны партизаны, то вы, конечно, можете назвать мне людей надежных?
- Ждал такого вопроса, - с удовольствием признался отец Феоктист. - Есть вполне достойные люди. Соломин Хрисанф Дмитрич, владелец бакалейной торговли, Лукин Иван Семенович, церковный староста, Лукин Кузьма Семенович, Петров Иван Степанович. Все люди хозяйственные, с достатком.
- Голованов Илья Федосеич, - подсказала попадья.
Отец Феоктист поморщился и, видимо, хотел возразить.
Но попадья предварила его:
- Не спорь, отец, не спорь! Илья Федосеич хороший человек! Как узнал, что у нас гость, сразу послал ведро стерлядей и лагунок брусники на меду.
- Брусника на меду? - удивился капитан.
- А вы и не отведали? - спохватилась хозяйка. - Батюшки, да что же это я! Попробуйте, уж как хороша!
Капитан отведал и попросил положить еще. Холодная, выдержанная в медовой сыти брусника пришлась ему по вкусу.
- Скажите этому, как его...
- Илья Федосеич Голованов, - напомнила попадья.
- ...Голованову, что хороша брусника. А вы, отец Феоктист, запишите мне названных вами в памятку.
Отец Феоктист тут же встал из-за стола и через минуту принес из соседней комнаты продолговатый листок розовой бумаги.
Капитан прочел, перегнул листок пополам, положил в нагрудный карман френча и усмехнулся.
Фамилии Голованова в списке не было.
После ужина капитан пригласил Сонечку подышать свежим воздухом.
За околицей солдаты разложили костер. На звук тальянки собрались парни и девки. Парней немного. Не то попрятались, не то неурожай на них в селе Перфильево. Парни стояли грудкой и, казалось, сами не рады были, что пришли. Девки держались смелее. И когда гармонист, ефрейтор Куркин, оборвав "На сопках Маньчжурии", лихо рванул польку-бабочку, девки пустились в пляс в паре одна с другой, а самые отчаянные - и с солдатами.
- Вас не привлекают танцы на лугу? - спросил капитан.
Сонечка помотала кудряшками.
- Нет. Пойдемте на берег.
Идти с ней под руку было неудобно. Она значительно ниже ростом, и никак не приладиться к ее мелким шажкам.
Сонечка сочувствовала капитану и, чтобы вознаградить его, старательно прижималась к нему.
Капитан понимал, что отказа не будет, рука его давно уже вела себя нескромно, - но не подгонял время. Так интереснее. Он знает, чем все это закончится, а она еще не уверена - пусть поволнуется. Так вкуснее...
- Гавриил Александрович, вы были на войне?
- Был.
Медленно двигаясь, как приклеенные друг к другу, прошли еще несколько шагов. А все-таки она волнует, эта пухленькая Сонечка...
- Гавриил Александрович, а вы убивали? Вы сами?
- Убивал.
Сонечка вздрогнула всем телом.
- Ах!
И тут же сказала жалобно:
- Пойдемте домой. Я озябла.
У ворот остановились в тени от дощатого козырька.
Капитан поцеловал Сонечку. Она крепко стиснула его шею.
- Где ты спишь?
- Наверху... в летней горенке.
- Одна?
Она кивнула.
- Не запирай дверь. Иди. Я еще пройдусь.
4
- Ты сдурел, Федор!
- Отстань! Своя голова на плечах.
- Дурень, одна ведь! И тую сам в петлю суешь!
- Отстань, Петруха! Не хватайсь!
Федор с сердцем оттолкнул брата, вырвал винтовку, шагнул к порогу.
Петруха с отчаянием смотрел на него. Силой не удержать. Силы Федору одному на троих отпущено.
- Дарья! - обернулся к заплаканной Федоровой жене. - Ты чего молчишь!
- Федя! - взмолилась Дарья. - Не ходил ба...
- А ну вас всех! - разъярился Федор. - До могилы я к ней прикипел, да? Отвоевался я, хватит! Я землю пахать хочу!
- Мертвый не вспашешь! - тоже наливаясь яростью, закричал Петруха, загородил брату дорогу.
Но Федор отшвырнул его от двери и выбежал из избы.
Надо было торопиться. Все, поди, уже сдали. А в таком строгом деле тянуть ногу опасно.
И Федор кинулся крупным шагом, вобрав в плечи кудлатую голову, ровно преследуя кого-то.
- Фединька, вернись! - в печальном страхе крикнула вдогон Дарья.
Жалобный ее крик словно веревочкой захлестнул горло, остановил на миг. Федор тяжело сжал челюсти, матюгнулся, мотнул головой, разрывая невидимую, но цепкую веревочку.
На улице было пусто. Ни единой души. Только на высоком крыльце пятистенного дома несколько солдат.
Фельдфебель Барсуков сидел в красном углу, упираясь в стол плотно сжатыми кулаками.
Глубокий шрам, разваливший левую бровь, приспустил ему веко, и взгляд был тяжелый, подозревающий.
- А ну дай сюда! - Он встал из-за стола, взял протянутую Федором винтовку.
Осмотрел внимательно. Вынул добротно смазанный затвор, глянул на свет в дуло.
Винтовка была в порядке.
- Где взял?
- С фронта принес.
- Давно ли?
- Летось, в успенье вернулся.
- Летось?.. В успенье?.. - угрожающе тихо переспросил фельдфебель.
Он резко шагнул вперед, на Федора. Звякнули три медали на его широкой груди.
- Почему до сих пор не сдал? Партизанам берег!
И наотмашь стегнул затвором Федора по лицу.
Федор качнулся, но устоял. Кровь из разбитых губ потекла по крутому, давно не бритому подбородку.
- Ты пошто же так-то?..
Несправедливость, казалось, только поразила, но не испугала и не разъярила его...
- Взять! - будто выплюнул фельдфебель.
Двое солдат проворно подскочили, вознамерились заломить руки за спину.
Федор отбросил их.
Тогда третий, маленький, смуглый, кошачьим прыжком подскочил сзади и рукояткой нагана ударил Федора по темени.
Потом схватили под руки, поволокли в заднюю горницу. Швырнули на голый топчан.
...Очнулся Федор, когда в лицо плеснули ведро холодной волы.
Открыл глаза. Приподнялся на локте.
- Жить хочешь - не придуривай! - сказал фельдфебель. - Говори, кто из ваших в партизанах.
Федор молча смотрел на него.
- Говорю, не придуривай! - Фельдфебель закричал. - Небось, развяжем язык!
- Прости, Петруха, виноват я перед тобой, - не то простонал, не то всхлипнул Федор и, уронив голову, ткнулся лицом в грязный топчан.
- Взбодрить его! - послышался приказ фельдфебеля.
С двух сторон над топчаном взвились шомполы. С вязким звуком падали удары на живое тело.
- Не ленись! Не жалей силушки! - покрикивал фельдфебель.
Солдаты секли старательно.
Федор не шевелился.
То ли молчал упрямо, превозмогая боль, то ли впал в тяжелое беспамятство.
5
На площади, лицом к церкви, выстроили в ряд всех мужиков. Бабы и ребятишки толпились поодаль.
Капитан Рубцов с опухшим сердитым лицом нервно прохаживался по пыльной, наполовину вбитой в землю траве, временами оглядываясь на окна поповского дома.
Оттуда, поверх задернутой занавески, на него смотрела Сонечка.
Барсуков выровнял шеренгу, пересчитал выстроенных, доложил капитану:
- Шестьдесят два!
Капитан остановился на равном расстоянии от концов шеренги. Напротив маячила окладистая рыжая, очень знакомая борода. Капитан поднатужился, вспомнил: эта борода вчера, во время ужина в поповском доме, выглядывала из кухни.
- Крестьяне села Перфильево! - голос капитана хотя и отдавал хрипотой, но звучал громко и отчетливо. - Я буду краток. Наша родина переживает трудное время. Предатели, бандиты, немецкие шпионы, захватившие обманом Петроград и Москву, продают родину немцам и жидам. Доблестная русская армия под водительством Верховного Правителя адмирала Колчака беспощадно уничтожает красную сволочь. Близок час нашей победы!..
Выпалив это одним духом, капитан приостановился. Преамбула, годная для любого случая, была заучена наизусть. Отчеканивая ее, капитан одновременно наблюдал, какое действие она производит. Обладатель окладистой рыжей бороды просиял и истово, видать, от души, перекрестился. И еще несколько человек. Но лишь несколько. Остальные были неподвижны и хмуры.
Усмехнувшись про себя, капитан продолжал:
- Крестьяне села Перфильево! Среди вас есть мерзавцы, которые заодно с красной сволочью! Позор! Позор! - Капитан все гуще наливался злобой. - В то время когда доблестные войска... не щадя жизни... а здесь нож в спину... партизанские шайки... Позор! Гадость!..
Капитан жадно хватал ртом воздух, как запаленная на быстром скаку лошадь.
- ...Требую! Приказываю: немедленно выдать партизан! Всех до единого! Немедленно! Иначе считаю пособниками!.. Я кончил.
Эффектным жестом вскинул руку к глазам.
- Даю три минуты на размышление!..
И, подчеркивая свое пренебрежение, повернулся задом к ошеломленным и озадаченным мужикам. Перехватил восхищенный взгляд Сонечки, послал ей воздушный поцелуй и хищно улыбнулся, ощерив крупные зубы.
Резко обернулся. Провел глазами по шеренге застывших в недобром предчувствии людей. Даже окладистая рыжая борода сникла. "Крестись, пока время есть!" Тревожное ожидание на всех лицах. И все шесть десятков мужиков, таких разных, долговязых и коротеньких, дородных и тощих, кудлатых и плешивых, бородатых и бритых, - все в этом терпеливо покорном унынии на одно лицо.
Только третий с правого фланга - рослый и широкоплечий мужик, с курчавыми темными волосами и коротко подстриженной бородой, с приметным крупным прямым носом, - глядел хоть и сурово, но не подавленно.
"Тебя первого и растянуть! - злорадно подумал капитан. - Третьим стоишь. Значит, каждого третьего!"
- Три минуты прошло, - сказал капитан жестко. - Советую не тянуть время! Я жду!
Шеренга застыла в молчании.
- Барсуков! Приготовиться! - распорядился капитан.
Фельдфебель откозырнул, лихо повернулся налево кругом, щелкнув каблуками, и махнул рукой.
Два солдата вынесли со двора длинную широкую скамью. Одновременно из ворот выкатили "Максима" и установили его на высоком крыльце поповского дома.
Капитан достал из нагрудного кармана френча список, составленный вчера отцом Феоктистом, развернул и отрывисто, как подают команду:
- Названных три шага вперед! Соломин Хрисанф Дмитрич!
Рыжебородый дернулся всем телом. Лицо его перекосилось в смертном страхе.
- Три шага вперед! - прикрикнул капитан.
Хрисанф Дмитрич, спотыкаясь, сделал три шага и остановился.