А правда: как можно, японский бог, своих не замечать. Это же, честное слово, насмешка. А Вера Ерофеева всем растрезвонила, что Тоня и лейтенант на днях подадут заявление. А он-то, Жека, слюни, вишь, пускал, переписываться они будут, подождет она его. Как же, подождет!
И такая на него обида накатила, что не было сил ее терпеть. Либо надо было заплакать, как малый пацан, либо как-то проявить себя. Ну правда, ему же плохо. К слову говоря, по ее вине. Он ведь мается, а ей в это время хорошо. Справедливо ли это? Несправедливо.
А дождь себе льет, и тускло, лишь несколько фонарей горят вдоль шоссе, и тогда Жеке стало ясно, что нужно сделать, чтоб проявить как-либо себя. Ну, чтоб обида-то не задушила его. Да, ему плохо, и ей пусть будет так себе.
И вечером, часов в десять, Жека прокрался к телефонной будке у магазина. Огляделся, нет ли кого. Ну, как шпион. И набрал ноль-три. Ну, скорая помощь. И испуганно так заверещал - ой, скорее, жена рожает. Да, первые, да, в срок, а как же. Фамилия? Моторина. Антонина.
И медленно вернулся домой. Попетляв, понятно, по деревне. Посчитал - это сорок минут. Чухаться не станут, сразу приедут - очень испуганный голос у него был.
Дворы разделялись забором, и Жека сел на лавочку, в зелени. Он не замечал дождя и курил, все маясь от обиды.
Машина с красным светящимся крестом появилась внезапно. Она посигналила, человек прошустрил по соседскому саду и забарабанил в двери.
Ну, переполох в доме, это как и положено, и испуганный голос Веры Ерофеевой, да кто там, ответ - скорая помощь, кому и быть, если звали. Самое то. Чтоб людей ошарашить. Да мы и не звали. Так ведь роды спешные. Муж вызывал. Да какие роды и какой муж, если она к праздникам только замуж собирается. А мы не звали - это Тоня появилась. Это все наши хулиганы, сказала Вера Ерофеева. Хороши шуточки, два часа ухлопаем, устало сказала докторша.
А Жека сидел, боясь шелохнуться. Тут уж он курить не стал - как бы огонь не заметили. Отомстил, однако.
Что случилось, соседка? Это крикнул Жекин отец, возвращающийся с фермы. Кто заболел? Ну, Вера Ерофеева крикнула ему, так, мол, и так, это наши паразиты решили пошутить. Думаю, не ваш ли Жека. Тоже паразит порядочный, на него как раз и грешу.
Машина уехала, и тут Жека услышал всхлипы. Да за что же, тетечка, что я им сделала, сквозь всхлипы прорвался Тонин голос. Ладно, пойдем в дом. И не реви ты, все равно тебе здесь не жить. Но какие паразиты! Раньше ворота бы дегтем мазали.
Они ушли в дом.
По саду прошел отец Жеки, и он увидел сидящего на лавочке сына. Ты? Я. Так тот как рванет сына за ворот куртки, чуть не оторвал ворот, как даст Жеке по шее, да еще и пенделя добавил, так что Жека отлетел к крыльцу. За что, батя? Знаешь, за что! Да мне же больно. Тебе больно? А девочке не больно? Ты об этом подумал?
А ведь как-то и не подумал. Отомстил и отомстил.
Отец ушел в дом, а Жека, оставшись один под дождем, от боли и обиды заплакал.
Начало 1980-х
Радикулит
Андрюха Поданов свою жену Зину звал тигрой, а Зина его звала ханыгой.
Тут разница некоторая есть: он ее звал тигрой по делу - ну, она главная в семье и рычит, если Андрюха где-либо малость задерживается или несет в дом чашу не очень-то полную; Зина же Андрюху ханыгой называла совсем напрасно - он никого особенно на горло не брал, если что и заначивал, то только с халтуры, а если выпивал, то как все и не более того, и только на свои.
Ну, это ладно, не в прозвищах дело.
А дело в том, что Андрюха - плотник на строительстве, то есть он как бы строитель, а на строительстве работать надо. Если ты доску не поднимешь, то она сама на место никак не ляжет. Это понятно.
И вот однажды прихватил Андрюху радикулит, то есть так поясницу скрутило, что не только доску поднять, а и дух-то из себя Андрюха был не в силах вывести. Он и без того, Андрюха, так это ходил на полусогнутых, словно краб какой-то - это у него тело такое большое, раздавшееся, ноги и не могут его прямехонько носить, подгибаются и кривятся. За косолапость ему от жены попадало - обувь ведь как стаптывается, две недели - и нет каблука. Ладно, не в обуви счастье, а в работе.
А на работу не доползешь на карачках. Ну, полежал Андрюха дома, а потом его в больницу упекли.
Там он провалялся месяц, уколы ему разные делали, поясницу грели, даже какой-то доцент медицинских наук приезжал полюбоваться на его спину, и вот однажды Андрюха разогнулся, пополз по отделению да и пошкандыбал в больничный двор.
Смотрит, а навестить его идет Серега, братан его меньший, на два года моложе, ну, брат меньший, если Андрюхе сорок один год, то Сереге - это чего же такое будет, а это тридцать девять выходит. То есть молодняк. Их за родных братьев никто не признает - ну совсем не похожи, Андрюха здоровяк такой, волосан и храпун, а Серега - шибздик - да и все тут, тощий, звонкий, суматошный. Ну, братка меньший.
Там, яблочки, то-се, осень ведь стоит, но уж к дождичкам бесперебойным поближе, ну там слово за слово, афули-мули-алям-пам-пули, но видит Андрюха, что Серега сегодня какой-то особенно притруханный и по карманам чего-то шарит - вошкотню устраивает.
Андрюха так и говорит:
- Хватит тебе вошкаться, братан, - так это уверенно говорит, мол, хватит вошкаться.
А тот-то глазами суетится, все ручонками перебирает, тогось-сегось, как бы это, слушай, эт самое.
Ну, он так это потыркался, помычал, и понял Андрюха, что Серегины дела плохи.
Они ведь трудовые люди, братья и вечерами иногда ставят людям краны там, бачки, капель, унитазы иногда меняют, Серега ведь слесарь-сантехник. Ну, он что с работы стибрит, да и со стройбатовцами связь налажена, а главное ведь - людям бачки эти ставят, а не псам шелудивым. И всем хорошо: у людей новый бачок и кафель в ванной (да это по божьим ценам, братаны ведь с кой-которой совестью, они ведь не какие-нибудь клыки моржовые), а у братьев денежка есть на свои внесемейные заботы.
Ну, годами все и сходило. А тут Серега зарвался (это потому что один работал, без Андрюхиной рассудительности ему скорая погибель), и на работе хапнул лишнее, а тут комиссия какая-то, в общем, мямлить тут нечего, нужна Сереге сотня, а иначе подведут его под приказ и с работы турнут. А где ему эту сотню взять, если у него жена Рая и двое детей. У Андрюхи тоже двое детей, но ведь его Зина в сравнении с Райкой тихоня на сливочном масле. Тигра покричит и отойдет, а Райка отлупит так, что две недели фонари будут гореть.
- Ладно, не сыпь горохом. Что-нибудь придумаем.
Но сказать-то оно можно, а что придумаешь, если лежишь в больнице. Братану-то сотня нужна, а не утешения вроде - выше голову и грудь пошире раздувай.
Но уж как с детства взял он манеру братана опекать и тыкать долгим влажным носом в малолетнее растяпство, так уж всегда позицию эту выдерживал.
- Придумаем, - сказал решительно, мол, до завтра что-нибудь и сообразим.
Сказать-то все можно, а только где деньги достать. Если б человек только подумал, а тут уж и денежки с неба шелестят, вот это другое дело, тут Андрюха давно миллионером стал бы.
Он вечер продумал и утро следующее прихватил, но ничего сносного не насоображал. Это ведь не трешку до получки подстрелить для поправки здоровья, это ведь сотня, и кто ж ее даст такому человеку, как, например, Серега.
Однако, когда подошел обед, у Андрюхи уже кое-что начало выклевываться.
И когда пришел Серега, Андрюха скомандовал:
- Айда в садик! Пришли.
- Меняемся штанами! Поменялись.
- Снимай плащ. И сиди на скамейке до моего прихода. И пошкандыбал из больницы.
И полегонечку, постанывая при неровном движении, добрался Андрюха до своего двора.
А во дворе он спрятался за угол сарая и глянул, нет ли кого из бабушек на скамейке перед подъездом, поднял ворот плаща и пересек двор.
И так у него шелестело в голове - если кто его засечет, то скажет Андрюха своей тигре, за мылом приходил - мыло у него кончилось. Попытка, как говорится, не убытка, а вдруг да удача подвернется.
И подвернулась - никого не встретил в подъезде.
Вставил ключ в дверь и посмотрел по сторонам - никого - и протиснулся в квартиру.
Прямехонько прохромал к шкафу, открыл его: на средней полке, под газеткой, денежки должны покоиться. И покоились себе, голубчики, послюнявил их Андрюха - сто пятьдесят разлюбезных. Семейная заначка на случай пожарный. Ну, Зине пальто подвернется или Надька, дочь старшая, заноет - не хочу сапоги за тридцатку носить, хочу за семьдесят. Мало ли кто чего захочет, молча отчитал ее Андрюха и сто рублей выложил в карман.
Но потом сразу прикинул - ну ведь что у него за голова, ну ведь как же она все умеет прикрутить одно к одному - это странный жулик получается, сотню взял, а полсотни оставил, да Зина все сразу усечет, и Андрюха сунул в карман и эти полсотни.
А потом так это в белье покопошился, он, выходит, деньги ищет, он же не знает, где они лежат, потом вытащил ящик с носками и штопкой и носки сбросил на пол.
Дело было кончено. Однако оглядел Андрюха свою квартиру и подумал, а чем бы еще тигре напакостить, разбой то есть произвести.
На столе стояла вазочка, пустенькая вазочка, ее несколько лет назад Зине на работе подарили, ну как вроде супругу намек - не забывай, голубчик, про цветочки. Про цветочки смеяться не будем, но, чтоб вазочка не пустовала, туда всякие бумажки совали - квитанции там, билеты разные, Зинины грамоты с работы - она передовая на швейной фабрике.
Словом, Андрюха с некоторым даже остервенением дернул скатерку, и вазочка хрястнулась на пол и разбилась, понятно, она же стеклянная. Но Андрюха так это с наслаждением на осколки все-таки наступил.
И отвалил. Отхромал то есть.
И, поднимаясь в гору перед больницей, так соображал: вот скажи он Зине, что брату деньги позарез нужны, мол, кинь на время, отдадим с верхушкой, так дала бы Зина свояку, и даже засмеялся Андрюха от такого предположения: да вам, ханыгам, еще и денежку, а этого не хочешь - и сунула бы Андрюхе под нос кукиш с облупленной краской на ногте.
Нет, конечно, маялся Андрюха, когда вползал на горку перед больницей, поясница ныла, это само собой, но ведь и в груди что-то копошилось, ну, вроде это деньги семейные и трогать бы их не следовало, вернее, не семейные даже, а только Зинины - она за летние месяцы хорошо заработала, и ей что-то кинули за второй квартал, конечно, бабу пожалеть бы надо, она не вертихвостка и для семьи старается как пчелка.
С другой-то стороны, а братана меньшего в беде, выходит, оставь. Кто ж братана выручать будет, кровь, значит, родную.
А все равно копошение в груди не проходило: тигра для семьи старалась, а он заначку в распыл пустил. Неловкость выходит. Но утешился тем, что тигра, Зина то есть, все равно семью вытянет. Ну хоть что случись с ним, с Андрюхой, хоть вовсе улетучься он в это низкое небушко, а все равно семья не пропадет, раз есть такая Зина. Покряхтит, но потащит. А братка? То-то и оно. Если его Андрюха не потянет, то уж никто не потянет. С работы ведь могут по статье турнуть, дескать, нам такого охламона и даром не нужно, а не то что ему дважды в месяц денежку выплачивать.
Вот такая справедливость вырисовывалась из копошения. Ей-то, кровной этой справедливостью, Андрюха и утешился.
А Серега все сидел в больничной пижамке, начал накрапывать дождик, а он все сидел, где братан его оставил, даже под дерево не перешел - боится самостоятельность обозначить.
- Готово! - сказал Андрюха. - В кармане сто пятьдесят. Достань у знакомых ребят бачки и унитаз. Да штук несколько спишут - ну, разбились при работе. Да пой больше - семья вот. Да сухонький будь с утра. Сотку потрать, остальное сохрани. И где я взял денежку, ты и знать не знаешь. Понял? И топай отсюда. Проболтаешься - по шее накостыляю. Не смотри, что поясница болит, - костылять буду руками.
- Да ты, братка, да ты что, да мы с тобой, ну выручил, ну даешь, да как же так, а я-то, да никогда боле, отдадим - и как иначе, вколем, вколем, только выйди отсюда, - все суетился Серега и трясущимися ручонками денежки пересчитал. - Ну даешь, и как же так, и навсегда.
- Всё! - закончил Андрюха. - Знай, за кого держаться. Только за старших. Забирай штаны и уматывай.
А сам с нетерпением начал ждать вечера. В голове у него словно бы часики пощелкивали: вот четыре часа, вот тигра вышла с работы, вот несется в "стекляшку" колбаски присмотреть, кинем сорок минут на очереди и сплетки, ну, час для верности кинем, вот пришла домой, видит разбой, денежки уплыли, вот бежит в милицию, вот приходит участковый, ну, разговоры там, фули-мули, велит Надьке накормить Витюху, сына младшего, себе кусок за щеку и бегом к Андрюхе - ведь душа родная. Значит, часам к семи милости просим, туточки сидим, и не у телика, а на коечке.
И не ошибся - в семь часов, сразу после больничного ужина, Зина и припыхтела. А Андрюха так это фон-бароном на коечке сидит и книжечку почитывает.
А Зина-то потная, жаром пышет от ее круглого тела - она вся как бы состоит из больших шаров, правда, шары эти не вполне ловко друг к другу подогнаны, но не о том сейчас звук, - а глаза у Зины навыкате.
- Ты чего? - удивился Андрюха. - Пожар?
- Хуже. Деньги.
- Какие деньги?
- Ну, заначка в шкафу.
Андрюха присвистнул.
- Вот хотела, тля, в субботу по магазинам побегать. Опоздала.
- Пойдем на улицу. Еще не спускался. Помоги.
И вовсе каракатицей полз, ну совсем не может человек разогнуться.
- Ну ты раззява, тигра, - упрекнул Андрюха жену, когда сели на скамейку. - Ключ-то, поди, в шкафу торчал?
- В шкафу-то в шкафу, а в квартиру как попадешь? Замок-то хитрый у нас и не поврежден. Вот и Вася, наш участковый, считает, что это кто-то из своих. Ты, говорит, Зина, покуда заявление не пиши, тут кто-то из своих. И разбирайся без нас. Я к тебе и побежала. Может, думаю, ты взял.
- Нет, Зина, это не я. Да и к чему мне? В больнице я сыт и, как говорится, нос в табаке.
- Два дня назад Серега, тля, приходил ко мне, денег в долг канючил - на работе проворовался. Так я думаю, может, ты для Сереги и взял, а, Андрюша?
- Не надо, Зина. Ну, зачем так-то? Серегины заботы мне известны. Но из больницы я никуда не уходил. И сама видишь, какой я ходок. Только деньги и нечего больше?
- Ничего. Вазу еще раскокали.
- Ну, это ладно. Ей два рубля цена. Вася прав: это кто-то из своих. О детях худого думать не станем, не посмеют, так?
- Так.
- Значит, остаемся ты или я. Вот я и гляжу: что-то ты очень запыхавшись, Зина. И глаза у тебя неспокойные. Прибежала и растлякалась. Про себя я все знаю, так, может, это ты, Зина, деньги взяла?
Спросил и подумал: а ведь точно, она и взяла, кому еще и брать, он же, Андрюха, из больницы не уходил, это медсестра подтвердит, и даже злость начала закипать в нем маленькими пузырьками - ушлая какая, сама взяла, а на мужа грешит.
- Да ты обалдел. Зачем мне деньги тягать, тля? Я бы их и так взяла. Стану я позориться перед милицией.
- Ну вот, Зина, ты взять не могла, а я, походит, могу? - с горькой обидой спросил Андрюха, у него и голос задрожал - ну, если человека, ну, унизили.
- А может Серега взял, а? - с надеждой спросила Зина.
- Не нужно брата трогать. Он не такой, на наши деньги не позарится. Да и ключа у него нет. А вот скажи - может это Валька взяла, племянница твоя?
- Да ты что - она же три дня назад уехала от нас. А деньги взяли сегодня.
- Тогда все, вот сейчас понял - это тещенька моя, матушка твоя соответственно. У нее ведь и ключ есть.
И уж сообразил - ловко он тигру уел. Это она сейчас магазинчик закроет, с денежками возникать больше не будет. Мамашу ее год назад паралич хватил, она и ходит-то с трудом - ножкой малость косит, ручкой малость просит, - но прийти к дочери может в любой момент.
Тут ведь главное что - у Зины ни в каком таком случае не должно оставаться хоть малых подозрений.
- Нет, матушка никак не могла - она уже неделю из дому не выходит, голова кружится. Вот я вспомнила - какой-то ханыга с утра возле дома крутился, он, видать, сумел ключ подобрать. Я его в лицо-то не запомнила. Жаль, конечно, денег, зря, выходит, три месяца лопатила.
- А я тебе всегда говорил, Зина, всех денег не заработаешь. Чего тебе надо? Одежда у тебя дырявая? Целая. Хлеба-молока нет? Есть. Надо себя жалеть, Зина. Для детей все, говоришь, на ноги их поставить? А все равно встанут. Здоровье - вот что самое главное, Зина. Оно уйдет, и его не воротишь. А деньги - ну что такое деньги? Дай мне только выбраться отсюда со здоровой поясницей - будут у нас деньги. Ничего для себя - все в дом.
Ох, бабы-то, бабы, их только лаской и брать, вот пожалей ты ее, она и простит тебе все, умишко-то у них какой же - смех один, ей бы насторожиться, чего это муж на утешеньице раздобрился, а она вожжи и отпустила. Спеклась, голубушка.
Более того:
- Ладно. А я-то, дура, на тебя подумала, мол, для Сереги постарался. А чтоб меня позлить, вазу раскокал. Ты меня прости. Черт с ними, с деньгами. Не подозревать же друг друга. Наживем. Только бы мы да дети здоровы были. А то - никаких денег не надо. Вот о чем я жалею: надо было Серегу выручить. Нашлись бы деньги, отдала.
Фигу ты, положим, отдала, а не деньги, для верности так это подумал Андрюха и продолжал гнуть свое:
- Да выкрутится Серега. Возьмет у кого-нибудь в долг. Ты когда-нибудь слышала, чтобы сантехника судили за десять унитазов и пять бачков. Вот и я не слышал. Раз ты успокоилась, так иди домой. А то, я думаю, дети волнуются. Иди. И вот чего: в следующий раз принеси мне кусок мыла. Уже все смылил.
Конец 1970-х - начало 1980-х
Вдали, на погосте
Андрей Федотович увидел, что дети во дворе на манер мушкетеров сражаются бедренными костями, черепа же человеческие они надевают на палки и, подняв кверху, размахивают ими.
Андрей Федотович, прямо-таки обезумев от такой картинки, как был - в майке и шлепанцах, выскочил во двор. Как вы можете, шуганул он детей, хулиганы прямо тебе - и откуда такое безобразие. Ну, виданное ли дело, чтоб в центре районного городка дети играли человеческими костями.
А дети, ничуть не боясь Андрея Федотовича (а чего его бояться, если он всегда права качает, да к тому же сейчас в майке и шлепанцах) сказали, что вчера, играя в войну, они забрались в яму, разрыли ее, и вот там этого добра полно, да сами гляньте, дяденька, так что мы выбирали кости поцелее, остальные же старые и рассыпаются, если их ударить о камень.
Это же люди, захлебнулся тихой яростью Андрей Федотович, они же погибли от вражеских пуль. Дети малость вроде смутились, драться перестали, однако костей из рук не выпустили, терпеливо ожидая, когда этот дядька умотает домой.
И вот Андрей Федотович, даже не позавтракав, надел рубашку, летние брюки, белые туфли и заспешил в исполком - мириться с безобразиями, а в данном случае безобразиями вопиющими, он не мог.
День обещал быть тихим, но раскаленным жарой. От парка плыл по городу тополиный пух.
Люди здесь стояли насмерть, а вот теперь вместо святой памяти происходит надругательство. Никто не виноват, это понятно, мало ли неизвестных могил, мыслимо ль все счесть, но вот вам братская неизвестная могила, так красных следопытов сюда - и выяснить поименно всех полегших в этой земле. И это была прямая обязанность Андрея Федотовича.