Директор сумел погасить бешеное ликование. К тому же историк, успокаивая его, сказал, что совершенно случайно у него дома оказался такой же точно Бюст. Оно и понятно, не мог же он сказать, что купил Бюст заранее, это уже не случайность, но запланированная акция, и это уж не учителя, но ближневосточные террористы, да, конечно, споткнулись, с кем не бывает, а теперь мы, пожалуй, примем такое решение: новый Бюст доставим в мой шкаф, смотрите, шкаф запирается, а ключ у меня в кармане, а если что - это он имел в виду, если кто накапает, - мы его сразу и выставим, да, но свято место не должно пустовать, да, не должно, а давайте на тумбу мы поставим красивую эту вазу, ведь нам ее вручили за успехи в поисковой работе, и ей место не в директорском кабинете, но как раз в рекреационном зале, у стены боевой поисковой славы. К тому же, заметьте, интересная получается икебана.
Да, а в вазе торчали красивые цветочки, какие-то черные сучочки и даже гроздья рябины, малость, понятно, усохшие. И еще обращаю ваше внимание на любопытный симбиоз боевой славы и красоты. Идеология, заметьте, через эстетику - это именно непрямые пути воздействия наших идей.
И директор торжественно пронес вазу в рекреационный зал и поставил на то самое место, где много лет стоял Бюст.
Странное дело: и директор и историк уверены были, что кто-нибудь в тот же день просигналит наверх об исчезновении Бюста. Но нет - ни одной капли, а еще говорят, что идеи учителям дороже здоровья детишек.
Осенью отряд, наиболее отличившийся в поисковой работе, поставил в вазу ветки со свежими гроздьями рябины.
Конец 1980-х
Выжимки
Степан Петрович поехал от своего закрытого "ящика" в командировку и остановился в деревенской гостиничке. Да, а это Крым, важно отметить. Но хоть и Крым, но маленький поселок, и идет дождь, и море штормит. То есть скучно. Нет, днем он работает, а вечерами, значит, скучно, и охота выпить. Да, а это был самый разгул алкогольного закона. Где бы выпить, спрашивает он у горничной, ну, может, она и не горничная, а просто тетка, сидевшая на входе. Пусть горничная. Она и говорит: вот на склоне горы приткнулись домики, стучите в любой и спросите, выжимки у вас есть? И это всё? Это всё. Как пароль? Да, как пароль.
Идет. Стучится в домик. Выходит женщина. Выжимки у вас есть? Есть, столько-то рублей. И выносит бутылку ноль-семь с розовой жидкостью. Это важно подчеркнуть - ноль-семь розового цвета. Степан Петрович пробует - отличный портвейн. Решена проблема досуга.
На следующий день стучится в другой дом. Выжимки у вас есть? Есть, столько-то рублей. Выносит ноль-семь, но голубого цвета. Опять важно подчеркнуть - ноль-семь, но голубого цвета.
И Степан Петрович без напряга прожил в командировке, отдыхая под ноль-семь то розового, то голубого цвета.
Уезжая, он спросил у горничной, а почему, вообще-то говоря, выжимки и почему розового и голубого цвета. А, говорит тетка, весной нам завезли теплые трико исключительно двух цветов - вот как раз розового и голубого. Все женщины в этих домах работают на винном заводе. Уходя с работы, они окунают трико в чан с вином, надевают, скорехонько бегут домой и тщательно их выжимают. Отсюда - выжимки.
1980-е
Тоже любовь
Вера Андреевна года полтора встречалась со своим другом Николаем. Так-то он хороший мужчина, говорила Вера, и заботливый, и нежадный, но у него один недостаток - очень ревнив.
То ли в прошлой семейной жизни жена ему неаккуратно изменила и Николай обиделся, то ли характер такой, сказать трудно. А только ревновал он Веру к любому существу мужского пола. Хотя, на посторонний взгляд, Вера особых поводов для ревности не давала. Красивая, ухоженная женщина - правда, но это еще не повод для постоянной ревности.
У Николая была комната в коммуналке, у Веры двухкомнатная квартира. Николай пару раз в неделю приходил к Вере и оставался до утра. Она у него оставаться не могла, поскольку жила с одиннадцатилетним сыном.
Нет, правда, малейшего повода было достаточно для ревности, и Николая начинало трясти от злости, и желваки свирепо играют, ну, все понятно. Он тебя колотит? Ну, этого еще не хватало. Николай несколько раз предлагал пожениться, но Вера отказывалась, законно опасаясь, что, став мужем, Николай начнет ее поколачивать (первый муж Веру именно поколачивал, и этого она всего больше боялась).
Да, время идет, тебе тридцать, и сколько-то лет впереди еще есть, чтобы создать нормальную повторную семью, и надо было что-то решать с Николаем.
И вот однажды Вера бесповоротно решила - расстаемся, о чем и сообщила Николаю. Да, видать, так решительно, что Николай понял - это окончательно и обжалованию не подлежит.
Дело было утром, часов в одиннадцать, на автобусной остановке. Вдруг Николай достал из кармана шило и давай им тыкать свою подругу. Что характерно - молча. Тычок в руку, тычок в плечо. Молча. А рядом с Верой стоял ее одиннадцатилетний мальчуган, и он, тоже молча, заслонил собой маму, и Николай шилом ткнул ему в глаз.
Всё! Скорая помощь, милиция. Мальчугана сразу отвезли на Литейный, в глазную клинику, и там ему глаз спасли. Видеть стал похуже, это конечно, но глаз спасли.
Суд. Два года. Крик Николая, когда его уводили: Вера, я тебя люблю. Я вернусь, жди!
Девочки, даже не знаю, что делать, он такие письма пишет, вот почитайте, тоже заплачете, мне никто никогда таких писем не писал. Да и вам тоже.
1980-е
Казенная семья
Вот если человек свободен, если работа у него живая да если хоть какое-никакое жилье у него имеется, так разве же худая у него жизнь?
Да, Клава Балясова была своей жизнью довольна. Трудовой же человек - овощами-фруктами торгует. Да еще как торгует! План всегда делает, это само собой. Себя не обижает, дело понятное, но и людей не очень обдирает - совесть-то надо иметь, верно ведь?
Она, Клава Балясова, в своем магазине вроде как героиня. А потому что все время на улице. Она с лотка перед входом на рынок товар продает. И что главное - круглый год.
Могла бы, конечно, Клава и в магазине работать, но не хотела. Там, понятно, потеплее, но ведь же скована. А Клава - женщина самостоятельная. Ей много не надо - план сделала, премию получила, ну, триста по кругу и выходило. Это вместе с прилипанием.
Но ведь она женщина, и если трудится в тулупе или синем халате, то ведь после работы одеться-то надо нормально, верно? А если в гости сходить, вернее в компанию?
Вот еще почему она работала на улице. Если компания хорошая, то можно не только что вечер и ночь просидеть, но и следующий день прихватить. А в магазин попробуй не выйди. Да тебя с потрошками сожрут - картошку-то населению отдай! А как иначе. А на улице - директор пошипит, но отойдет. Потому что знает - если товар живой, скоропортящийся то есть, Клава до темноты простоит, с фонарем работать будет, а покуда не продаст, не уйдет. Ну, героиня.
И еще: грузчики в магазине ханыги, все норовят примять за ящиками. Ну, вроде свои люди. А ты не хапай, ты по-хорошему попроси, да жалко разве, но по-людски, а он хапает. А ты не хапай, не обломится. А он хапает.
Вот в компании - другое дело. Посидели. Ведь поговорили - ты ему свое, он тебе свое. Ну, жизнь. Другое дело. Попели. Как иначе?
Понятное дело, не всегда Клава была свободным человеком. А как же - крепенькая была, гладенькая. Пять лет замужем. Лаборанткой работала на часовом заводе. А муж техником. Хорошо отжили - это уж чего говорить. Чисто отжили. Молоденькие были, не оторваться друг от друга. Да. Любила его Клава, чего там. А он ее. Конечно.
Одна беда у Клавы - детишек нет. Вот здоровая, крепкая, а детишек нет. На курорт ездила - все нормально, а детишек нет. Беда. Муж поехал как-то в командировку, там он с кем-то несколько раз перекинулся - и вот на, его подружка ребеночка ждет! Переживала Клава, очень даже переживала. Жить не буду, все такое. Но живет ведь. И неплохо будто живет. Даже хорошо живет. Нет, отлично живет.
А муж хотел бы и при ребеночке быть и при Клаве.
Но что поделаешь - надо было выбирать, и муж выбрал ребеночка. Ну, разошлись, всё чин чинарем, обижать он Клаву не стал, комнату оставил да и уехал к новой семье.
И Клава стала вольным человеком. Вскоре к торговле прибилась - ну, дело живое и хлебное. Понятно стало, что рассчитывать ей следует лишь на себя. На мужей расчет слабый.
И помаленьку забылось замужество. А вольный человек.
Все так, все нормально, все даже отлично, утешала себя Клава, но незаметненько и сороковка подкатила, и потихоньку стала замечать Клава, что мужичонка, того, все более стервозник пошел.
А что делать? Жизнь она и есть жизнь. Другой-то, как говорится, не будет. А если тебе тошненько и плакать хотца, то не подавай виду, спрячь слезы в карман - а, мол, бабий век короток, так и сумей прожить его послаще.
Конечно, утешалась работой. Нужна ведь она людям. Когда просят помидор поспелее - ну, в больницу иду, - так с готовностью подберет. А если для себя канючит - мол, мне поспелее и поцелее, - ведь тоже не гонит куда подальше. А подопрет руками бока, да на небо посмотрит - мол, терпением запасается, - да безмолвно так губами пошевелит - ну, нет никаких слов, - хоть бы кто-нибудь попросил товар позеленее, ну не своим же торгую, ну уж ты, Клава, не обидь, вот это другое дело, не обижу. И не обижала.
Так бы и шла себе жизнь Клавы, привычно да укатанно, денежка есть, работа ходкая, компания покуда имеется, а дальше что ж загадывать - ты всякий раз загадываешь, а угадал ли когда? Что есть, то и твое. Не хватай больше, чем проглотить в силах. Вот тут не промахнешься. Слишком не надейся - слез поменее прольешь.
Но однажды жизнь Клавы разом переменилась.
С Валей, лучшей подругой, и Жорой, своим временным дружком, пошла она в лес. Ну, легли на полянке, так это побаловали себя и решили отдохнуть.
Валя сразу заснула - слабеть стала в последнее время.
Только Клава настроилась на лес тихо посмотреть - осень ведь пришла, теплая и сухая, все желто, листья березы так мельтешат, словно бы струйки с неба льются, - как Жора стал к ней пристраиваться.
Да ты чего, Валя же рядом, да она еще долго будет спать, ну, понимала, надо же человеку, если вдруг раззудился. Жора малость посопел, да набок, да и в храп.
Ну, это как? Тьфу да и только. И ей так обидно стало - ну, вот только к лесу настроилась, как этот хмырь примылился.
И Клава ушла от них. Идет по тропинке, на душе пакостно, клянет всех - им только бы на дармовщинку, да если б денежки у нее не водились, эти орлики разом бы разлетелись.
А между тем еще жить и жить. Это чего же еще не наглотаешься? И никто ей, и она никому. Вот так.
И вдруг Клава услышала детский голос. Она вздрогнула, посмотрела влево и увидела маленькую девочку.
- Мама? - не позвала даже, а недоверчиво спросила девочка.
- Мама, мама, - бегло ответила Клава, чтоб девочка отвязалась.
А та вдруг как закричит:
- Мама!
Тут уж Клава очнулась и сообразила, где она. Там, за зеленым забором, Дом ребенка. А девочка выбралась через дыру в заборе. Да вон на площадке дети ползают в зеленых пальто.
А девочка, значит, увидев мать, захлебнулась от восторга, тоже была она в зеленом пальтеце да в серых колготках, а ножки у нее тонкие и кривенькие, а лицо-то бледное, с легкими синячками под глазами.
Ну, Клава присела и прижала девочку, а сердце зашлось - до чего же легонькая да прозрачная.
- Ну, мама, мама, - приговаривала Клава и тихо ревела. - Звать-то тебя как?
- Ира, - пролепетала девочка.
- А фамилия?
Та только вздохнула:
- Мама.
Девочка держала Клаву за руку и не отпускала. И было ясно - без рева не отпустит. И как теперь?
- Иди, Ирочка. Зовут тебя, - уговаривала Клава. - Я приду, я еще приду.
Уж как-то отбилась - и бегом, бегом, сослепу споткнулась о какое-то бревно, оглянулась уже на безопасном расстоянии - девочка стояла у забора и плакала.
И всё. Как-то добрела домой. Заперлась в комнате - ведь прилетят же, но она не откроет. И прилетели, и стучали в дверь, но не открыла. А лежала на кровати и ревела.
Да, ревела она безостановочно. А правда, ну что за невезение такое. Все бабы как бабы, а она - место пустое. Ведь жизнь наперекосяк пошла. Жила б себе с мужем, растила ребеночка, до внуков дожили бы.
Утром, собираясь на работу, Клава соображала так: ой же как неловко получилось, наобещала девочке. Ну хорошо, малолеточка сразу забудет чужую тетку. А если не забудет? Вот как нехорошо. Да мамой назвалась. Конечно, это чтоб успокоить ребенка, но все ж неловко. И очень жалко девочку.
В обед Клава побежала по магазинам, купила игрушек и конфет.
А площадка была пустая - видно, дети спят. Клава села у дыры в заборе и терпеливо стала ждать.
И дождалась. Кто выбегал, кого нянечки выводили, кого и выносили. И дети заполнили двор. Да все в зелененьком, словно б инкубаторские. Да Клава и не узнает вчерашнюю девочку.
Зато девочка узнала ее. И прямехонько пошла к дыре в заборе, где сидела Клава. Значит, ждала, и Клава ее не обманула.
И снова сердце захлестнуло - ну какие они все одинаковые, да что ж ножки у них такие тонкие, а лица бледные?
Совала девочке игрушки и конфеты. Да ведь нет сноровки, судорожно сует, разом, а та-то растерялась от богатства, игрушки падают, она наклоняется за ними. Ну вот что поделаешь!
Тут Клаву заметила женщина в белом халате. Она медленно подплыла - а, гражданочка, посторонним нельзя, уж покиньте двор. Да так строго.
А Клава выпрямилась, подперла бока - вы бы не меня выпирали, а получше бы за детьми смотрели. Вот так. А то они все одинаковые у вас. А также ножки у них тонкие. Вот так.
Интересное рассуждение, заметила женщина, некоторые мамаши и с одним-то не хотят вертеться, на нас спихивают, а у нас одна медсестра на двадцать пять детей.
Несправедливость, ну, несправедливость!
А у меня, между тем, своя работа. Да, но вы на своей работе не семьдесят пять получаете. Убедила, вполне убедила. Стихла Клава.
Так, а что я умею? Вас-то учили, а меня нет. А чтоб ребенка на горшок посадить, да пол подтереть, да пеленки постирать, большой науки не надо. А то ругают нас все, а нянечек не хватает. Детей жалеют - мол, бедные сиротки, - а помочь никто не хочет.
Умылась Клава? Умылась. Да.
А потом полили дожди, и детей хотя и выводили на прогулку, но сидели они в беседках и к ним было никак не подойти - ну, чужая же тетка. Посмотрит Клава издали, из-за забора, всплакнет да и уйдет. Однако все время помнила: девочка ее ждет, а она не может пробиться. Вроде неловко, верно? Раз уж мамашей назвалась. И понимала, конечно, что надо скорехонько позабыть незнакомую девочку, потом хуже ведь будет - девочка-то к ней привыкнет, и как это? Все понимала, однако тянуло ее сюда - и все тут.
Однажды дети все-таки гуляли, и Ира караулила свою мамашу у дырки в заборе. Как же побежала она Клаве навстречу. Споткнулась, упала. Но ведь же без рева - ведь же мама ее ждет.
И снова к ним подошла строгая женщина. Назвалась - Галина Ивановна, главный врач этого дома. Вот вы привыкли к нашим детям, хотя и посторонний человек. Так, я смотрю, женщина вы опрятная, переходите к нам работать. Мы задыхаемся. Покрутитесь хоть немного. У нас почти никто не выдерживает долго. Вот и вы: надоест - уйдете.
Ну, Клава, понятно, отказалась - у нее своя работа, нужная людям работа, хотя и нелегкая, но привычная, а Клава уже не молодуха, чтоб так запросто отказываться от привычного, новый поворот в жизни совершая. Однако женщина наседала: жалость-то жалостью, но ведь мы же для малых детишек стараемся. Надо же нам помочь. И постепенно Клава начала соображать: а чего, может, она и не такая старенькая, чтоб не сделать еще один поворот в жизни. Один делала, когда прибилась к торговле, так выпишу еще один вензель, а черт его знает. Да и девочке повеселее будет. Все равно ведь Клава ходит сюда. Так ведь не находишься - работа-то стоит. Да и правда, что людям надо помочь.
И Клава разочлась с торговлей. А где наша не пропадала - рискнуть-то надо, а? Уж больше рисковать, пожалуй что, не доведется.
Конечно, на работе удерживали: в нашем деле опыт - самое главное, не потянешь, возвращайся, прочее.
Так в Доме ребенка появилась новая нянечка.
Понятное дело, боялась Клава первого дня - чего там. Даже потряхивало ее малость. Опыта ведь никакого - детей-то малых не выхаживала. Держать-то их даже не умеет. А бабе за сорок. Ну, ладно.
Ну, ей для порядка, чтоб к делу поближе подвести, растолковали, что в доме сто двадцать детей и покуда ничего хорошенького в их жизни не было. И ребятки эти будут здесь до трех лет, и если их не усыновят, то передадим их в детский дом. Мы их семья и есть. И об этом надо помнить. Плакать как раз не надо, детей, понятно, жалко, они же не виноваты, что у них не такие уж замечательные родители. А теперь вперед, к делу.
Как пролетело первое дежурство, Клава и не заметила. Крутилась со всеми вместе. Работа началась с того, что вместе с медсестрой Леной сажали детей на горшки, а в группе тридцать малолеток, им годика по два. Потом детей перевели в соседнюю комнату, где их осматривал врач, а Клава убирала большую комнату. Ну и, как велели, кроватки проверила - мокрое на просушку.
А после уборки медсестра велела Клаве в ладоши хлопать. Клава даже глаза вытаращила - это еще чего за художественная самодеятельность. А это вот, значит, ритмика. Ну да, у них ритмика, а мне-то с чего веселиться, а? Уж будь человеком, Клава, ты свеженькая, вот и попрыгай, а у меня вторые сутки, я в уголке посижу. Значит, баба сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок. Ну, за тетей Клавой. Эх, не скачут сегодня. Ладно, на улице побегают. Глянь в окно - нет ли дождя.
А там пасмурная осень за окном, и небо лежит низко, и темно, но дождя покуда нет.
И они торопливо принялись собирать детей.
Ну, детей вывели. А Клава осталась заканчивать уборку. Фортки открыть - все как и положено.
Только закончила, с улицы ее позвали - да таким долгим воплем: Клава, а, Клава, заводить детей пора! Ну, завели, да раздели, да развесили одежду по полочкам. Детей повели к педагогу, а Клаву отослали на кухню. Помогать, конечно же, а не лопать. Как она главная "куда пошлют".
Передохнуть не успела - кормление. Это уж свистать всех наверх. А как же. Старшие поедят как-либо сами, а младших надо кормить, так ведь? Ну, значит, ты этих пятерых, а я этих.
Да что ж они такие бледные, еды, что ли, не хватает, горько вздыхала Клава. Нет, еды как раз хватает. Мяса должны съесть сто граммов. Только бы ели. Но плохо едят. А потому что мало двигаются. Их же все время надо тормошить. Ну, чтоб двигались, а не стояли. А еды как раз хватает. С этим как раз не хуже, чем у многих домашних. Даже бананы несколько раз были.
Лена, да они ж не едят, отворачиваются. Прикрикни на них. Да не могу я. Тогда так: кто не съест суп, не получит компот. А теперь скоренько убирай посуду. Мытье уж потом. Они немного посидят и спать уложим - не уходи. Сейчас попросятся на горшочки - не уходи. Готово. Начали.
Летел день черт его знает куда. Крутилась безоглядно. Да, а все время помнила об Ире. Вернее, та не давала забыть о себе - держится за Клавин халат и ходит за ней как хвостик.