- Все равно лезь на теплое. Вопщетки, я и сам не знал, чем все это кончится. Одно знал: пока есть патроны, в хату они не войдут.
- Что ты со своим ружьем?.. У них винтовки, а может, и автоматы…
- Конечно, автомат есть автомат, но и мое… А Галус и не обозвался.
- Ага, с чего бы это? Ты думаешь, что это может быть еще не все? - спросила Марина уже с печи.
- Все будет, когда сдадутся. - Игнат закурил. И вдруг удивленным, оживившимся голосом добавил: - А они знали, что мы надысь кабанчика закололи. Зна-а-али.
- Как ты думаешь, куда они пошли?
- Куда или к кому?
- Разве это не одно и то же?
- Вопщетки, может, и так… - Игнат пыхнул малиновым огоньком трубки. - Люди, а без голов. Войну давно свалили, теперь берег один, и надо что есть силы прибиваться к нему. Надо иметь смелость глядеть правде в глаза.
- Это теперь один берег, а сколько их в войну было? Что ни день - то берег, что ни ночь - то другой.
"И тогда, вопщетки, один был, один. То, что некоторые искали какой-то своей выгоды, это другое. Они всегда искали и искать будут. И в одной семье не всегда гладко бывает: там поссорились, там не поладили, но когда батьку бьют, некогда лежать на печи или из-за забора выглядывать. Тут засучивай рукава - и в бойку. А раз нагрешил, будь добр - отчитайся за грехи. Это уж закон".
Снег выпал под утро. Спорый, мягкий.
Игнат вышел на крыльцо, долго вслушивался в глухую тишину, опустившуюся на село. Ни голоса, ни звука. Как будто все спало. Обошел вокруг хлева, затем вокруг хаты. За углом хаты увидел чужие следы. Это были следы того человека, что просил хлеба. Прежде чем пойти по двору, он зашел от леса, послушал за углом. Под стрехой снег не укрыл следов.
"Добрый снежок, добрая пороша… Надо сбегать поискать лисок", - подумал Игнат как о чем-то давно решенном, но неисполненном: все что-то не позволяло. Не позволяла зима. Сначала навалило снега. Он шел целую неделю, казалось, и конца ему не будет. Навалило выше заплотов - ни пешком, ни на лошади в лес было не пробиться. Потом повернуло на оттепель, с ледяной сечкой, с гололедом. Наконец ударил мороз. Поверх снега образовалась такая ледяная кора, что не только сани, но и человека держала, хоть на коньках катайся. И вот выпал, считай, первый после того снежок.
Несколько раз Игнат выходил с Галусом на охоту, но все без толку: ноги, время убьешь - и все твои трофеи. Правда, с неделю назад двух белок подстрелил и куницу. Еще шкурки с дощечек не снял, сохнут около трубы. А позавчера поехал привезти дров, положил ружье на сани. Уже выезжая с возом из Стаськового рога, увидел: в поле мышковали две лисицы. Красивые, черти. Рыжие, прямо горят… Попробовал обмануть, подъехать на лошади - не подпустили. Отбежали метров на сто пятьдесят и, словно потешаясь - смотри, Игнат, и кусай себя за локти, - принялись носиться наперегонки по полю - только рыжие хвосты, как метлы. Поглядел на их игру, показал Галусу: полюбуйся и ты, вояка. Но тот не видел, не чуял их и никак не мог понять, чего от него хотят. С тем и вернулись…
Из хлева через дырку в воротах, чтоб могли прятаться куры, вылез Галус. Отряхнулся от сенной трухи, ткнулся холодным носом в руку хозяина.
- Ну что, вопщетки? Проспал гостей? Или решил услужить им? - спросил Игнат.
Собака радостно завиляла задом, заскулила, взлаяла, затанцевала вокруг него, норовя лизнуть в лицо.
- Я тебе про одно, а ты про другое… Ты про свое… Ну так что, сходим сегодня на лисок? Сходим… Ну, будя, будя, - строго закончил Игнат, потрепав собаку за ушами.
Собака была высокая, на тонких кривоватых лапах, с широкой мускулистой грудью. Такая широкая грудь у гончих чистой крови редко встречается, но Галус был чистый гончак. Игнат перекупил его у Цыбульки из Усох и не жалел. Уже в два года он и след зайца брал, и за лисой шел. Теперь ему было три, и любили его в доме все, особенно Леник.
После ужина, когда семья собиралась вместе, Леник садился на него верхом. Галус обычно располагался возле печи и, положив голову на лапы, умными янтарными глазами следил за Игнатом. Взяв в руки большие, точно листья лопуха, обвислые уши, Леник принимался растягивать их, как гармошку. Спрашивал у собаки и сам же отвечал:
- Батька дома?
- Дома.
- Гармонь нова?
- Нова.
- Поиграть можно?
- Можно.
- Тум-та, тум-та-та!
Он таскал собаку за уши, разводя их в стороны и прижимая к голове. Галус невозмутимо сносил эту музыкальную экзекуцию, покорно поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Не было случая, чтобы он огрызнулся или показал зубы. Водит головой из стороны в сторону, а сам следит глазами за хозяином: видит ли тот? Ви-и-дит. Ну, значит, все в порядке.
Игнат отворил ворота, надергал из торбы охапку сена, кинул в ясли корове, пошел в хату, чтобы взять ведра. Галус первым прошмыгнул в душную, не остывшую за ночь темную переднюю, едва не свалив хозяина с ног.
Игнат пошел за водой к колодцу. Сруб колодца обледенел так, что осталась лишь маленькая, едва пройти ведру, прорубь. За ночь ее сковало, даже очепом нельзя было пробить. Игнат принес жердину, сколол лед вокруг проруби, ведром выловил его. Набрал воды и только было хотел нести, как увидел Полю. Лицо обеспокоенное, волосы растрепаны и кое-как прикрыты шерстяным платком. Подошла, поздоровалась.
- Я за тобой, Игнат. Зайди-ка в хату.
- А что такое? - Игнат почуял: сегодня, поди, не у него одного была тревожная ночь.
- Сам увидишь. Только не гляди, что я такая… - Поля поправила, пригладила волосы, туже затянула платок.
Вошли в сенцы, остановились. Поля принесла из хаты лампу. В сенцах все было перевернуто, поразбросано. Все дверцы комода сверху донизу распахнуты, на полках опрокинуты бутылки, банки, раскатаны сувои полотна, рушники, обрезки материи. Кадушки и ушаты разметаны по всем сенцам. В кубелке было жито - теперь оно кучей лежало на полу. Одна половица взорвана и откинута в сторону, в подполе желтел перекопанный песок.
- Что ж это творится, Игнат? Как дальше жить? Пришли середь ночи, повспарывали всех с постели, все перевернули вверх тормашками.
- Кто? - спросил Игнат, хотя можно было и не спрашивать об этом.
- Кто… Если б я знала. В хате были двое. Один в сапогах, с автоматом, а второй без ничего, в поддевке, с черной сумкой. Третьего, с винтовкой, я заметила уже потом. Он стоял возле ворот, за столбом.
- И что им надо было?
- Мед и самогонка. "Где мед?…" А какой селето взяток, какой мед? Одно ведерко только и накачала из трех ульев. Так я же все сразу на базар отвезла. Поллитровую баночку оставила на лекарство, так и ту выпороли, вон там, в углу, в комоде за полотном стояла. Нашли, обрадовались как дурачки. Правда, тот, что с сумкой, совсем молодой еще, чернявый такой, молчал. Зверел другой, с автоматом. "Есть, оказывается, есть, а говорила: нету. Значит, и горелка есть. Мы знаем, что есть". Ищите, говорю, мед нашли, может, и горелку найдете. Не нашли. В хлев дважды ходили. И меня тащили. Пошли, говорят, покажешь, где спрятана. Ждите, пойду. И Витик тут при мне: "Не ходи, мама". Перепороли все сено, думала, хлев спалят.
- Больше ничего не взяли?
- Два рушника. Им тоже надо умываться. Чтоб вы кровью своей умылись.
- Ты им сама открыла?
- Кто им открывал? Рванули дверь так, что защепка разогнулась.
Игнат положил взорванную половицу на место, собрал в угол кадушки, ушаты, встал у комода.
- А дети где?
- В хате. Сидят перепуганные.
Хата была выстужена, точно ледник. Витик и Рая сидели на печи, обернув ноги постилками, нахохленные.
- Ну, чего взъерошились? Или в школу не думаете идти? И печь не топлена… Ты что это, хозяйка? - Игнат повернулся к Поле.
- Я уж решила: раз такое, нехай сидят дома.
- Вопщетки, что это за "нехай сидят"? - И приказал: - Ну-ка, скоренько умываться, одеваться, перекусить и в школу! Все будет хорошо. И ты, Витик… Бытта и не мужчина.
- Я зараз, дядька Игнат, - и Витик стал надевать рубашку.
Игнат вышел из хаты, Поля шла за ним. Игнат подержал в руке разогнутый крючок, покачал головой. Ему трудно было поднять глаза на Полю, трудно было встретиться с ее взглядом, будто он был виновник того, что случилось здесь этой ночью. У него не учинили такое злодейство, у него деликатно просили. Его боялись. И он дал им все, что просили. А тут творили что хотели. Потому что некому было дать им по зубам. Ахрем не даст. Его нет. Как могло не быть и его, Игната. А они вернулись. Нет, не вернулись! Они никуда не уходили! Они жили тут. И теперь живут. И не только просят - требуют. И сами берут…
У Поли были глубокие черные глаза, и они ждали чего-то, спрашивали о чем-то таком, о чем не осмеливалась спросить она вслух и чего боялся Игнат.
- Надо сделать новую защепку. Я сделаю.
- Хорошо, Игнат. Разве можно в хате так, без ничего? Хлев и тот запирают. - Ей что-то еще не давало покоя. Игнат хотел было спросить - что именно, но Поля сама вскинула голову, засмеялась. - Знаешь, искали горелки - не нашли. Не для них гналась. А приди ты - сразу найдется. Сделаешь защепку - и приходи…
- Вопщетки, ты это, Поля, зря. Чтоб я… за горелку… ты это зря так про меня… И еще я не сказал тебе… Они были сегодня и у меня, - проговорил Игнат глухим голосом.
Полино лицо вытянулось.
- И что?
- Ничего… Попросили хлеба, луку… Я у стены с ружьем… Думаю, будь что будет. Полезете - хоть одного уложу. И уложил бы.
- И что, ты им дал хлеба?..
- Дал. Дал! - раздраженно сказал Игнат, круто повернулся и вышел.
XI
Домой Игнат вернулся хмурый. Сказал Марине:
- Возьми буханку хлеба, сала, отнеси Поле. Ее тоже не обошли гости.
- Я так и подумала: не может быть, чтобы только к нам…
- К нам, к вам, к ним… - пробормотал Игнат, снимая со стены патронташ.
Просматривал припасы, раскладывал отдельно патроны с картечью - на лису, на зайца, на птицу. Патронов было мало. Достал из сундука ящичек, в котором лежали гильзы, порох, дробь, принялся набивать новые.
Галус лежал возле печи, опустив голову на лапы, поглядывал то на хозяина, то на окна, за которыми заметно набрякало синькой небо.
Снег пружинисто, как мох, проседал под ногами, крахмально поскрипывал под бахилами. Идти было легко: внизу был крепкий, точно земля, лубяной наст.
Игнат пересек поле, где позавчера играли лисы. Хотя бы один след. Двинулся лугом.
Галус рыскал впереди, то задирал голову вверх, нюхая воздух, то опускал в снег. Пока что ничего достойного серьезного внимания не попадалось, и он захватывал все более широкое пространство, сновал челноком туда-сюда, распаляя себя.
Из своего собачьего опыта он знал: где-то здесь, в этих кустах, или, возможно, чуть дальше есть зайцы и лиски. Они хитры, позарывались в снег, затаились и думают, что их никто не найдет, не вспорет. Вспорем!.. Какой молодой и пахучий снег! Он пьянит, точно молоко, ошалеть можно от радости. И воздух густой, как в лесу. И эта настороженная тишина! Будто все заранее знали, что они придут сюда на охоту, и затаились, притихли. Но они где-то тут, совсем рядом, эти лиски и зайцы, быть может, иной уже следит за ними из-под куста, готовый вскочить и задать стрекача. Сам хозяин, сам Игнат Степанович сказал: "Ищи. Ищи-ищи". А раз он так сказал, значит, они есть. Надо искать…
Игнат шел расслабленным шагом. Ружье со взведенными курками лежало на согнутой левой руке, правой он придерживал его за ложу. Старая охотничья привычка - чтоб ни зверь, ни птица, даже выскочив из-под ног, не застали врасплох: рывок - и приклад у плеча.
Аккуратненькие, красивые, напоминающие листья клевера, лисьи следы встретились лишь возле Петрусева дворища. Зверь, видно, только что прошел, в иных следах еще осыпалась снежная пыль. Галуса не видно было. Игнат свистнул: "Тю-у! Тю-у!"
Через минуту запыхавшаяся, с высунутым языком собака была у ног. Игнат достал из охотничьей торбы ломоть хлеба, Галус осторожно снял его с ладони, отошел и лег на снег. Ел и преданными глазами поглядывал на Игната. Подобрав крошки, подошел опять, Игнат погладил его по загривку, указал на лисий след:
- Ищи!
Галус сунул нос в след, пробежал по нему метров двадцать, то опуская, то поднимая морду, и вдруг повернул назад. Сел неподалеку и начал искаться, бросая виноватые взгляды на хозяина.
- Ищи! - уже строже приказал Игнат.
Галус снова вышел на след, но вскоре задержался возле молоденькой березки, поднял ногу, отметился, вернулся обратно и снова сел.
- Что это с тобой сегодня? Дома чужих людей не почуял, а тут… - разозлился Игнат. Подозвал собаку, взял за ошейник, выхватил ремень из штанов и, сложив вдвое, принялся учить, приговаривая: - Ты будешь гонять? Будешь гонять? Во тебе! На тебе! Вопщетки, не хочешь гонять? Так я тебя погоняю! На тебе! Во тебе! На тебе! Во тебе!
Собака скулила, дергалась, пыталась вырваться, но рука у Игната была крепкая. Наконец рука расслабилась, и Галус вырвался. Отбежал и принялся зализывать побитые бока. Зализывал и скулил, плакался. Плакался и виновато поглядывал на хозяина.
- Поскули мне, поскули, так еще добавлю! - говорил Игнат, набивая трубку. Долго не мог распалить махорку: дрожали руки. - Поплачься мне, поплачься, - повторял больше для себя, нежели для собаки. И правда, ему было не по себе. Разве это дело - бить собаку? Таким порядком многому ли научишь. Хотя опять же: не побежишь сам по следу - Ну! - прикрикнул Игнат, стараясь скрыть в голосе свою неправоту.
Галус посидел еще немного, затем покорно встал, отряхнулся от снега, вышел на след и пропал в кустах. Спустя минут пять зацахлил: "Ах! Ах! Ах!"
- Ну во. Выходит, что и ты не можешь без понукания делать свое дело, - сказал вслух Игнат, опять-таки скорее из желания оправдаться перед самим собой.
Он прошел немного вперед, ближе к лесу, и стал под невысоким раскидистым дубком на краю прогалины. Прогалина глубоким острым клином врезалась в ельник, и стоило Галусу завернуть зверя назад, тот уж никуда не денется, выскочит на открытое место.
На какое-то время собака затихла, потом голос ее послышался снова, только уж левее и глубже в лесу. "Ишь ты! Не дура, не хочет вылазить на чистое, пошла в чащу", - подумал Игнат о лисе, хорошо зная тот глухой, забитый ломьем и корягами молодой ельник, куда вел след. Правое крыло ельника огибало осочное болото, левое упиралось в старый лес. Он хорошо представлял лису, как легко она идет между деревьями, обминая кочки и кучи валежника. Остановится, присядет, напряженными ушами ловя голос собаки, может даже подпустить ее близко, а затем махнуть в другую сторону. Непросто будет Галусу выгнать ее оттуда: придется взять большой круг, да все по той же чаще, чтобы завернуть сюда. Завернет.
Вопщетки, что ни говори, а собака добрая. Недаром Павел Шамаль отдавал за нее свою суку и двести рублей в придачу: "От-д-дай мне ее, а я с ней н-на в-волков бу-буду ходить, а т-тебе и с-суки хватит на зайцев и б-бе-лок". Умник нашелся.
Игнат прислушался: Галус не давал о себе знать. Не иначе потерял след. Что-то с ним сегодня не то. Хотя даже у человека не всегда спросишь, что с ним, а это же собака. И не спросишь, и сама не умеет сказать.
А работник Галус отменный. С ним можно идти и на волка, и на кого угодно. И ко двору пришелся. Уж на что Марина строга к собакам, а и ей он нравится: и накормит, и в хату пустит погреться.
Однако где ж он и почему молчит? Это уже не нравилось Игнату. Не иначе потерял след и сейчас прибежит с виноватыми глазами.
Вокруг было тихо и глухо, как ночью. Белый, аж слепит глаза, снег, контрастно черные, словно обугленные кусты. Сверху сорвался комок снега, разбился о шапку, угодил за воротник. Игнат передернул плечами, мокрое потекло по спине. Галуса не было слышно, и Игнат не вытерпел, двинулся по следу сам.
След вел сперва по краю кустарника, вдоль поля, затем через болото свернул в сторону леса. Тут Галус набрал свой обычный гон, шел ровными размашистыми скачками. Его разлапистые следы четко значились рядом с лисьей цепочкой.
И здесь, на болоте, застарелый снег был прочен, точно утоптали его. Игнат легко шел поверху, и сам не заметил, как побежал. Бежал, будто и впрямь догонял кого-то. Некое неведомое беспокойство гнало его вперед. Вместо того чтоб стоять, как всегда, в засаде и ждать, когда зверь выйдет на него, он сам бежал по следу, словно гончак. Бежал гончак за гончаком.
Болото кончилось, и Игнат остановился, прислушался: не донесется ли знакомое "Ах! Ах! Ах!". Кругом стояла мертвая тишина.
За болотом след, как и предполагал Игнат, свернул в чащобу. Продравшись сквозь лозняк и крушинник, Игнат ткнулся в молодой ельник. Гуще всего он был по краю, по-над болотом, дальше поредел, и Галус тут вновь перешел на свой размашистый бег.
Уже с полчаса Игнат шел по следу, хорошо упарился, расстегнул верхние пуговицы фуфайки. Перед ним стояло несколько старых елей, дальше угадывался просвет, должно быть давнишняя вырубка, и Игнату вдруг тюкнуло в голову: "Вопщетки, сдурел я, не иначе. Бегу вслед за собакой. Догоняю ее?.."
Мысль эта была так неожиданна и проста, что Игнат сбавил шаг, а приблизившись к старым елям, и совсем остановился. Решил закурить. Полез в карман за кисетом, взял щепоть махорки. Уминал ее в трубку и смотрел перед собой. В прогалине между серыми стволами, сквозь щетку подлеска, метрах в десяти разглядел небольшую поляну. На ней что-то перемещалось, металось, вроде катался огромный серый клубок. Оттуда же доносилось глуховатое недовольное гырканье.
Это были волки.
Игнат как стоял, так и остался стоять, только сунул трубку в карман, развернулся чуть вправо, приподнял ружье на руке и, прижав приклад к боку, не целясь шарахнул из обоих стволов в этот живой клубок. Переломил ружье, выхватил пальцами гильзы, затолкал вместо них два патрона с картечью, рванул приклад к плечу.
На поляне никого не было.
Тогда он подобрал гильзы, воткнул в патронташ, вышел на поляну. Вспоротый, перепаханный множеством лап до земли снег, клочья шерсти - серой, волчьей, и рыжей, Галуса, и кровь… И ошейник, который был на Галусе и за который Игнат всего полчаса назад держал его. И больше ничего.
Игнат поднял ошейник, подержал в руках, сунул в торбу. Медленно обошел поляну, присматриваясь к следам. Волков было шестеро, и каждый повел след в свою сторону.
"Неужто ни одного не достал? Быть не может! Хотя, конечно, была бы это картечь, а то шел на лису. И все равно: бил ведь с десяти метров…"
Игнат прошел метров пятьдесят по одному следу. Никакого признака крови. Вернулся назад. Прошел по другому: опять чистый снег и на нем отпечатки огромных, метра по четыре в длину - с испуга - скачков.
Следы четырех волков вели в одном направлении. Метров через сто ельник расступился перед небольшой луговиной с редкими осинками и кустами лозняка. Выскочив на нее, звери сошлись вместе и один за другим, почти след в след, устремились в глубь леса.
На пятом следу шагах в сорока от поляны Игнат увидел кровь. Красные, словно рассыпанная клюква, шарики - и все. Видно, рана не страшная, где-то задело немножко.