Игнат Степанович привычным глазом окинул широко открывшуюся панораму и отметил про себя, что еще лет шесть назад Липницу не увидел бы отсюда, если б и хотел. Не давали кусты, разросшиеся по берегам речки, и Казановичев лесок.
- А с Мостовским все всерьез обернулось и отозвалось в войну, - продолжал Игнат Степанович, - Оно и сразу, как только приехал Вержбалович, видно было, что мира не будет, а дальше - больше.
На правлении постановили переселить всех с хуторов до гурта, в поселок… Колхоз любит, чтобы все в куче было. И оно так, но попробуй доведи каждому, что так должно быть. Не просто - сорваться с места, где обжился, огляделся, обвык. Пускай люди далеко, зато лес близко. Уговоры уговорами, а потом Вержбалович собрал бригаду из четырех хлопцев, придал им две подводы. Приезжают на хутор: "Помощь требуется?" Кто понимал, к чему все идет, сразу отвечал: "Требуется". Хлопцы помогали и крышу спустить, и хату разобрать, и перевезти в поселок. А кто не хотел понимать, с теми случалось и такое: пойдет косить, или жать, или еще что, возвращается домой, а в хате средь бела дня темно - крышу спустили и приставили к стене, заслонив окна. Вот и решай теперь, как жить дальше: переезжать или не переезжать.
К Мостовским на хутор вместе с хлопцами приехал и сам Вержбалович, там чуть не дошло до бойни. Встретил их Стась с топором в руках. "Попробуй сунься который, голову снесу", - пообещал и, вопщетки, пошел бы на это. Дикой человек был в ярости. Но в тот раз никто не стал ничего доказывать ему. Только Хведор сказал: "Мы уедем, а ты хорошенько подумай. Я тебе по-большевистски говорю: надо перебираться". Постояли они так друг против друга, посмотрели один другому в глаза и разошлись. Разошлись, чтобы снова когда-нибудь сойтись. Больше ни Вержбалович, ни хлопцы на хутор к Мостовским не заезжали. Да и необходимости в том не было. Через месяц или два Стась сам снарядил обоз из четырех подвод, и они за один день перебросили все подворье в поселок. И тот и другой не умели отступать, да что поделаешь: сила перегнула силу…
Хведор радовался как дитя: "Вишь, сами переехали, а ты боялся. Я тебе по-большевистски говорил: один и в каше не спорый. Никуда они не денутся, все будет добра. И по-моему вышло. Мы еще посмеемся над этими хуторскими".
"Вопщетки, в каше, может, один и не спорый, - говорю ему, - а если стать за углом, да еще с ломом… Гумно же кто-то подпалил? Смех беду качает, и весело тому, кто смеется последним".
В колхозе все кипело, как на сковородке, и шло на лад. Люди старались не хуже, чем на своем, и видно было: сдвинулись дела. И заготовки сдавали, и трудодень не пустой был. Финская война началась, некоторых мужчин забрали, труднее стало разворачиваться, а все равно поспевали. И Хведор принялся дом строить. "До каких пор я в панских покоях сидеть буду? И тесно, и люди смеются: сидел один пан, теперь другой сел", - оправдывался он. А что тут оправдываться? Про панов - так это в шутку. Что это за человек, который не умеет развеселить себя? Но и семья выросла. Люба умудрилась подкинуть ему сразу двойню - хлопчика и девочку. Побабила их старая Юрчонкова. Тут без своей хаты нельзя. А с другой стороны, люди смотрят так: почему ты не хочешь, как все, на земле осесть, корни пустить? Нужна хата… И вдруг ночью загорелось гумно с житом. Хорошо, хоть огонь не успел как следует разгуляться, и пруд оказался поблизости, а то весь двор фукнул бы… - Игнат Степанович умолк, ушел в себя. Валера тоже молчал.
Если смотреть на дорогу из Клубчи в Липницу издали, то может показаться, что она совсем ровная и летит небосклон ровной линией, да и весь простор окрест предстает почти равниной, на которой разве только лес мешает увидеть одно село из другого. Но стоит двинуться в путь - и тотчас убедишься: дорога то поднимается вверх, то скатывается вниз и пересекает не такие уж незаметные взгорья - они спрячут и человека, и машину.
Впереди, в полверсте, то показываясь во весь рост, то совсем пропадая, шли гуртом пятиклассники и шестиклассники. За ними, немного отстав, виднелась еще одна, более крупная фигурка в ярко-красной спортивной куртке и красной же вязаной шапочке. Это была десятиклассница Адасева Олька. Она явно не спешила, нет-нет да и оглянется назад, будто хочет убедиться, идут ли Игнат Степанович и Валера. Когда они вышли из лесу, Олька остановилась, присела на колено, долго поправляла что-то на ноге - не иначе с замком сапога что случилось, - снова бросила быстрый взгляд в их сторону.
- Вопщетки, Валера, ты твердо уверен, что Олька не на тебя озирается? - спросил Игнат Степанович.
- Почему это на меня? Я ей ничего не должен, - сердито ответил Валера, и Игнат Степанович понял: попал точно в сук.
- У них, это, как у детей, часто бывает: у тебя в мыслях одно, а они решают по-другому, и выходит, бытто ты сам вызвался. Вон Надя Митрофанова, магазинщица, думаешь, как взяла в руки Мишу Криворотого? Сам он из Бора и не то что пил - мокнул в горелке до такой линии, что женка отступилась и выгнала из хаты, а сама с дитем осталась. Он после этого взял еще больший разгон. Человек без дисциплины - низшая инстанция, поскольку никаких ресурсов нет, и тут сам бог не помощник. Считай, пропащий, конченый. Но когда трояк или пятерка зашуршит - приятели найдутся. А он - тракторист, не без грошей, а там - и к Наде: "Открой магазин". Она возьмет и откроет. А потом и вовсе забрала его к себе домой. Говорит, сердце изболелось глядеть, как он пьет и не закусывает.
Людям потеха: сдурела, не иначе. Ждут все: надолго ли хватит ее закуски. А Миша живет у нее неделю, другую. И что интересно: кончит работу и - сразу к ней домой. Первое - она отрезала его приятелей, как волки отрезают от косяка слабосильного лося. Сунулись было они за ним в хату, а Надя встала на пороге: "Хлопчики, нельзя, у него режим". Потоптались на дворе, ушли. Горше всего, что и магазин закрыт.
Уйти-то ушли, а любопытство, как грех, терзает душу: что это она такое придумала, чтобы все ихнее ему стало немило? И подсмотрели, притаившись под окном. И что увидели? Приходит он в хату, а на плите уже горячая вода стоит, Надя с кружкой над тазом, сливает, рушник подает. Мылся, надел чистое - за стол. А там, кроме всего, и поллитра стоит. Сел он за стол и поглядывает на Надю. Она: "Выпей, Миша… Я по себе знаю: бывает, хочется выпить. И я с тобой…" - "Ну, если и ты со мной…"
Ей хочется выпить… За всю жизнь, может, полчарки и взяла на душу. Пригубила чарку, сидит, ест с ним, разговаривает. Но дивно другое: Миша две стограммовки выпил - и все. Встал из-за стола, а бутылку оставил. Это если б кто сказал, не поверили бы… А тут - своими глазами…
Вопщетки, потом она взяла его и поехали в район, в универсальный магазин наведаться решили. Примерили ему костюм, ботинки. Потянула она его в отдел, где все детское: давай выберем костюмчик. "А как же, Миша, он же в школу собрался, а это такой праздник!" Это она про его сына. И рассказывает о себе, как ей хотелось когда-то купить платье, а у матери не на что было. Он, Миша, - до-о-обрый куль соломы, мешалка нужна, чтобы выбить что-нибудь людское, а тут, говорит, у меня и горло перехватило.
Вернулись домой, она опять же - собрала узел, гостинцев и отправляет: "Сходи, Миша, отнеси. Своими глазами увидишь, может, еще что надо". - "Так, может, сходим вместе?" - хотел он взять ее с собой. Сомневался в себе, как там все обернется. Но она не поддалась: "Что ты, Миша, как же я пойду…" Оделся он, обулся и пошел. Вернулся под вечер и тут уж сам попросил выпить. А за столом признался Наде, что и там была бутылка, да он не принял. И вон уже двоих хлопчиков нашли с Надей, и хорошо, а ты, вопщетки, говоришь…
- Меня этим не купишь. И нечего ей озираться на меня. Пускай на своего Галузу озирается.
- Это который, Степанов?
- Нет, Костиков.
- Батька ж маленький совсем, из-за мотоцикла не видать.
- И сынок такой. Но отличник.
- Гляди ты… Значит, нет на него надёжи?
- А какая тут надёжа нужна. Кончит он свои десять, уедет, поступит - и все.
- И куда надумала поступать?
- В институт культуры.
- А что это такое?
- Ну, песни, танцы, самодеятельность разная.
- Так это ж интересно. Хотя и смелость нужна на люди выходить.
- У нее за этим дело не встанет, - Валера усмехнулся. - Уже теперь начала готовиться к экзаменам. И поделила: с Галузой - историю, со мной - литературу, сочинение.
- А ты хотел бы, чтоб и историю с тобой?
- Со мной? Они же в десятом, а я только в девятом…
- Серьезная девка.
- А то не серьезная, - и Валера решительно дернул плечом вверх, дав понять, что разговор несколько затянулся.
- Вопщетки, я бы тебе посоветовал начать носить сумку на левом плече, - неожиданно предложил Игнат Степанович. - Ты носишь на правом и все подбиваешь и подбиваешь вверх. И сам скривился направо, и плечо стало дергаться.
Валера взглянул на него, усмехнулся:
- Ничего, выпрямлюсь.
Дорога подходила к Липнице. Простучала по бетонному мосту, перекинутому через мелиоративный канал. Мост глухо вторил их шагам. Седая холодная вода стремительно неслась по прямому трехметровому желобу.
Игнат Степанович замедлил шаг, сказал задумчиво:
- Вопщетки, только дурни могут думать, что где-то есть что-то такое, что не имело бы своего имени. По правде все иначе. Уж коли оно есть, то как же без имени, а?
Валера вскинул удивленные глаза. А шли они как раз по той земле, где когда-то, еще до колхозов, стоял двор Игната Степановича. Но Валера этого не знал.
- Как я думаю, это ж еще на твоих глазах вон там, немного не доходя до канавы, стоял дуб, - сказал Игнат Степанович, качнув головой вправо: там, горбясь красновато-черной землей, вдоль дороги тянулся высокий берег канала. Сказал и поймал себя на том, что показал немного не туда: дуб стоял против развилки дороги, а до развилки они еще не дошли.
- Ага, - оживленно подхватил Валера. - Я тогда во второй класс ходил. Помню, сидим на уроке, а Павел Никифорович рассказывает про свое партизанство, как они ходили взрывать мосты… Он, оказывается, подрывником был. Вошел в самый раж. Рассказывает и показывает, как они тихонько подползли к мосту, сняли часовых, подложили тол… Мы все притихли, рты пораскрывали, и вдруг как бабахнет, аж стекла заходили. Мы и поприседали за партами, а Коля Цедрик шепчет:
"Во, еще один!"
"Так тут же мостов близко нет", - усомнился кто-то.
"Как нет? А около леса!" - напомнил Коля.
"Так он же маленький!"
"Ну и что, что маленький…"
Шепчемся и поглядываем на Павла Никифоровича. И никому в голову не приходит, что это никакая не война, что она была вон когда… А Павел Никифорович и сам ничего не поймет. Говорит: "Наверно, самолет пролетел". Пришли домой и только тогда узнали: мелиораторы пень того дуба взорвали. Потом два дня тракторами корни выдирали.
- Диво, что такой дуб был! Трое мужчин брались за руки, и только так можно было обхватить. Хведорков Адась с брательником два дня шаркали пилой, пока свалили. Вопщетки, до войны и в войну вокруг него рос березняк. И не молодой уже был, а дуб стоял над ним, как голова над плечами. Даже темной ночью, бывало, выйдешь на край поселка, приглядишься, и видна эта голова.
- А кто сегодня скажет, что там дуб стоял! - Валера повел глазами в ту сторону, куда показал Игнат Степанович.
- Ага, - словно обрадовался Игнат Степанович. - Там и елки были, и сосны. А поле шло полосой меж дорогой и лесом… Камнем можно было докинуть из конца в конец борозды…
Что-то похожее на грустную улыбку появилось на его лице. Валера заметил это, но промолчал. Любят эти старики копаться в прошлом, как вепрь в муравейнике. Залезет так, что и самого не видно, только труха летит вверх.
Игнат Степанович мерил дорогу дальше и тоже молчал. Однако улыбка не сходила с его лица.
Подошли к старой, скособоченной пуне, которая ждала своей очереди, чтобы кто-нибудь разобрал на дрова. Свернули вправо - и увидели Ольку. Она стояла, прислонившись спиной к темным, потрескавшимся бревнам и повернув голову в их сторону. Валера невольно дернул правым плечом.
- Вы все равно как заговорщики какие, - произнесла Олька, оттолкнувшись от стены и пристраиваясь идти рядом с ними. Ростом она была чуть ниже Валеры, ступала упруго и легко, будто пританцовывала, будто и не отмахала пять километров от школы. В ней было что-то от проказливой дикой козы.
- Много ты разбираешься, - хмыкнул Валера.
- Если б не разбиралась, не говорила бы, - ответила Олька, поглядывая на Игната Степановича, словно угадывая в нем своего союзника.
- Вопщетки, можно считать, так оно и было. Когда надо решать важное что, без этого никак нельзя. Тут надо с головой. Дурня и в церкви бьют.
- А я тебе что говорила?
- Что ты говорила?
- Чтобы подождал меня, а то… Как вы сказали, дядька?.. Дурня и в церкви бьют? - Олька расхохоталась.
Валера замахнулся на нее сумкой. Она кинулась прочь, Валера - за ней. Так, со смехом, дурачась, они и вскочили в село.
III
Этот скудноватый на урожай клочок земли, принадлежавший прежде Казановичу, выделили им на двоих со старшим братом Михайлой в двадцать пятом году.
Михайла уже был женат, имел двоих детей, и его тараторка Арина ходила тяжелая третьим. Игнат же только что воротился из Бобруйска. Черная, тонкого сукна поддевка с большим каракулевым воротником, галифе, сапоги с высокими голенищами да специальность столяра - вот, пожалуй, и все главное, что он представлял из себя в ту пору. К этому нужно добавить и слово "вопщетки", которое довольно часто стало встречаться в его речи; впрочем, сам он этого не замечал за собой - подметили люди.
Быть может, он и остался бы на мебельной фабрике навсегда, если б не отец. "Неча скитаться по свету, отираться у чужих углов, надо ближе к земле держаться", - сказал он, давая Михайле на обзаведение корову и две овцы. "И тебе дам телушку, когда будешь жениться… вопщетки", - посулил Игнату, вставив для весу новое и для него слово.
В ту пору как раз ходил с землемерами Микита Гонта. Возделанной земли было скуповато на всех, и им с Михайлой дозволили расширяться хоть до березняка: вздирайте облогу, сколько потянете. И взодрали. Поставили хату - одну на двоих, разделив ее на две половины дощатой перегородкой с дверьми, - не ходить же друг к другу через двор. Скидали хлев, гумно, посадили садок. Хата стояла вдоль дороги, и из двух окон было видно, кто куда едет или идет. Под окнами рябина, две липы, палисадник с цветами. Арина любила цветы, и они цвели у нее до поздней осени. По другую сторону дороги, над ставком, осел Андрей Цукора. С ним они и угодили на памятные танцы в Курганок.
Угодили совсем случайно. Помогали трелевать лес Андрееву тестю, поужинали и ехали домой. В концевой хате наяривала гармонь, слышалась скрипка и гремел бубен. Андрей придержал коня.
- Может, заглянем?
- А почему бы и нет. Заглянем. Только чтоб Ганна твоя не прогневалась, - ответил Игнат.
Было всего лишь полгода, как Андрей женился и жену взял отсюда, из Курганка.
- Мы скажем: искали тебе невесту, - засмеялся Андрей.
- Вопщетки, можно и так, - согласился Игнат.
Привязали коня к заплоту, подкинули сена и зашли в хату. Там полно было молодежи, и никто на них не обратил внимания. Впрочем, они и не лезли наперед, ведь собирались не на танцы, а в лес: на них были валенки, кожухи, рукавицы. С Андреем, однако, поздоровались и разговорились два хлопца: откуда и куда на ночь глядя? Андрей, как будто всерьез озадаченный, ответил: "Приехали человеку девку выбирать" - и указал на Игната. Смех смехом, а хлопцы приняли это взаправду:
- Девок таких и нет. Разве что у Шпака; правда, старшая уже замужем, средней сегодня что-то не видать, а самая меньшая, Марина, вон в углу у окна стоит, семечки грызет.
Тогда Игнат и рассмотрел ее: невысокенькая, приглядная и коса ниже пояса. Словно та белочка, которую сегодня видели в лесу. Отчаянная такая, сама подбежала к саням, встала в снегу на задние лапки, держа передние на груди, ушки чутко вздернуты, хвостик закручен - как на картинке. Стоит и пялится на них глазенками-зернышками. Никаких тебе забот, словно вся жизнь - одна радость скакать с ветки на ветку, грызть орехи да спать в хайлуке, укрывшись хвостом.
Так и эта: стоит у окна, грызет себе семечки, стреляет глазами по хате. Взглянула на них, повела глаза дальше.
С тем они и уехали: дело шло к ночи, а дорога - через лес, километра четыре…
В следующую субботу после обеда вновь запрягли коня. Теперь уже ехали с определенными намерениями. Андрей охотно взял на себя роль свата. Он и коника подшевеливал, хотя тот и сам бежал спорой трусцой, точно от мороза.
Подъехали к Шпакову двору, привязали коня, вошли в хату, словно бы погреться. Шпачиха лежала на печи, сам Шпак сидел на лавке у окна: округлая густая русая борода, маленькие глаза под кустистыми бровями. Марина собиралась в село на танцы. Какое там село, когда хлопцы сами заявились в хату. И не просто пришли - приехали из-за леса.
Андрей присел на лавку возле хозяина, завел речь о скотине, о погоде - зима выдалась свирепая и снежная.
Игнат подсел к "белочке". Она и теперь напоминала ему того непоседливого зверька. Толстая каштановая коса, большие карие глаза - живые, усмешливые и вроде бы старше ее самое. Ей и семнадцати еще не было, а глаза, казалось, знали много больше и не скрывали того, что знали. Игнату понравилось и это. Глаза словно подначивали его и поощряли, звали куда-то, где он еще не был. И не хотелось думать ни о морозе, ни о снеге, никуда не хотелось уходить из этой теплой хаты. И когда некоторое время спустя Андрей спросил:
- Ну что, слегка обогрелись, может, и по конику? - это был вопрос-пароль, Игнат ответил:
- Мне тут хорошо, я бы уже и остепенился.
- Ну, тогда выйду, коню подкину, - сказал Андрей.
Подкинув коню и накрыв его постилкой, он вернулся в хату с литровкой в руке. Теперь и Марина увидела: хлопцы завернули не просто погреться и от них так легко не отмахнешься. Было похоже на запоины, и она вспыхнула румянцем, схватила со стены шубейку, поспешно стала одеваться, но остановил ее спокойный голос матери - она слезла с печи и принялась собирать на стол:
- Куда ж это ты, доченька? Люди на порог, а ты за порог?
- Ну, люди ж не в пустой хате остаются… Им и с вами будет интересно.
- С нами как с нами, да надо, чтоб и ты была, - заметил старый Шпак, и Марина повесила шубейку назад на крюк. И весь вечер сидела за столом ровно чужая.
Пошли на танцы, они были в той же концевой хате. Танцы как танцы, но под конец Марина выскользнула за дверь и припустила домой. Игнат догнал ее уже возле самого двора.
- Вопщетки, чего это ты? - спросил.
- Ничего.
- Сказала бы, вместе б пошли…
- А почему я должна тебе говорить?
- Ну…
- "Ну" - это на коня, а у нас с тобой ничего еще не смешалось. Ты - себе, я - себе.
Это была правда. У них ничего еще не смешалось, ничего между ними как будто не произошло, однако Игнат уже не мог не думать о ней.