- Вопщетки, я тебе скажу, - вспоминал Игнат свои злоключения, - война застигла меня под Белостоком. Приняли мы бой, и тут надо отступать. Я был при пушке четвертым номером, а пушку разбило. Никуда не денешься, отступать так отступать. Шли на Гродно вместе с беженцами. Война есть война. Тут без смерти как-то не положено. В общем, перегоняет нас машина, полуторка. Гляжу, в кузове Матвей Миронович из Тереболи. Ты должен знать его, хата их стоит на краю села, а батька его еще в двадцатом, когда поляки стояли на Березе, в нашем войске служил. Отчаянный мужик был, отчаянный и храбрый. И вот с его Матвеем мы попали в одну часть, он при штабе, я при пушке… Как-никак земляки, хотя, если по правде, он не очень чтобы и привечал земляков. Я сам едва волочусь: жара, усталость, не спали двое суток. "Матвей, погоди!" - кричу. Смотрит он на меня и не узнает. Я за борт хватаюсь, а он прикладом по пальцам, как только не растолок. "Нельзя, - орет, - военное имущество везу". А сам, вижу, как озверел. Отпустил я руки, что тут говорить, имущество так имущество. Езжай, мать твою так. А тут немецкие самолеты над дорогой, один за одним, один за одним, только и ищешь какую-нибудь ямку, чтобы укрыться. Отсидишься и дальше. У солдата своя задача - воевать, даже когда отступаешь. И что ты думаешь, километров через пятнадцать глядим - лежит машина эта самая на боку, сейф раскурочен… кишки наружу, и только ветер бумажки с места на место перекидывает - ведомости какие-то. Прямое попадание бомбы. От Матвея - мокрое место… Я так скажу: страх всегда впереди человека бежит, только нельзя его далеко отпускать от себя, пропадешь, как муха.
- Это правда: страхом хату не покроешь. А дальше как было? - спросил Вержбалович. Сухощавое смуглое лицо было обтянуто кожей, темнее стали впадины под глазами.
- И дальше все то же. Отступали, напоролись на засаду, командира убило. Собрались в кучу, посоветовались: какой план держать дальше? Решили добираться домой, жизнь сама даст команду. И во, сегодня чуть свет, как злодей, постучал в окно, женку напугал до смерти - такой страшный был, черный, обросший. Теперь немного отмылся.
- Грязь отмоется. Слыхал или нет еще - Стась Мостовский объявился… в полиции, в Березани. Пошел, как и ты, а вынырнул в полиции.
- Вопщетки, может, неправда. Хлопец он рисковый, но чтобы вот так, в полицию…
- Не знаю, сам с ним не говорил. - Вержбалович помолчал, задумчиво повторил: - Не знаю… Жалею, что хату свою не успел довести. Думал, сеголета влезу.
- Успеешь с хатой.
- Когда успеешь? Такая семейка. Случись что - куда они?
- А хоть бы и ко мне, места хватит.
- Места, может, и хватит, да… Словом, посмотрим. - Вержбалович поднял чарку.
- Вопщетки, можно и так.
Чокнулись, выпили.
- Должен сказать тебе, - Вержбалович склонился над столом, - за рекой, в Тереболи, хлопцы зашевелились, сюда наезжали пару раз.
- Кто?
- Наши, из района. Лапа Богдан, Артюх Цыбулька. Несколько из окруженцев. Я отозвал Богдана в сторону, спрашиваю: "Что делать дальше?" Как ни говори - секретарь исполкома. Что делать… Запасаться оружием, где только можно. И пока особенно не высовываться, дома пореже бывать. Потиху собирать своих людей. Это он мне и сказал о Мостовском… Так что имей в виду. Это и тебя касается.
- Вопщетки, мое оружие со мной. Командира убило, так наган его забрал… И еще… А немцы как?
- Один раз прошла танкетка и, не останавливаясь, порезала из пулемета штакетник около школы, побила все окна. Там, знаешь, над дверьми висел маленький вылинявший флажок - по нему и чесанули. Другой раз заехали две пароконные фуры с четырьмя солдатами. Остановились на колхозном дворе, у амбара. Никого из взрослых не оказалось, одни ребятишки. Солдаты долго объясняли им, что нужен ключ, отомкнуть амбар. Потом сбили замок прикладом. В одном из закромов был овес, нашлись и пустые мешки. Нагребли мешков десять, вскинули на фуры и уехали. Словом, присматриваются.
- Присматриваются. А может, и время еще не приспело. Место не главное, - отозвался Игнат.
Разговор этот происходил поздней осенью, а учинилось все через зиму, уже летом. Партизаны за рекой не то что мозолили немцам глаза, а сели поперек горла. Насобиралось их там несколько отрядов, и они начали диктовать немцам, по каким дорогам ездить, а по каким нет, по каким ездить ночью, по каким днем. Все сходило до тех пор, пока было не так заметно: там убили полицейского, там обстреляли фуражиров, похитили старосту - это еще куда ни шло, война есть война… А когда разгромили одну и другую управы, затем добрались и до районного центра - разогнали тамошний гарнизон и возвернули Советскую власть, стало понятно, что так все не обойдется. Понятно это было и немцам, и партизанам.
Все перевернулось за два дня. Перед тем в Липницу приехал Богдан Лапа с двумя партизанами. Приехал вечером, постучались к Вержбаловичу, отошли за обсаду. Лапа был мрачен, серьезен. Сообщил:
- Начинается блокада партизанской зоны. Всю зону фашисты блокировать едва ли смогут, территория слишком большая, целый район, но пущу постараются обложить. И не только постараются, уже сейчас берут в клещи - оттуда, со стороны Березани, Могилева. В села прибывают воинские части с артиллерией, танкетками. Наводят "порядок": расстреливают коммунистов, советский актив. Так что надо подумать, как вам быть.
- Как нам быть… С вами. Куда вы, туда и мы, - ответил Вержбалович. - В покое нас все равно не оставят. Вот только что делать с семьями?..
- В покое вас не оставят, это верно. Тем более что… - Лапа не стал досказывать, что значит "тем более", так как все это знали.
В Липнице считай что с самого лета уже был создан свой небольшой партизанский отряд. Шалай Лександра - командир, Вержбалович - комиссар, в отряд пошли также Игнат, Василь Мацак, Ахрем Мелешкевич, Миколка Юрчонок и еще несколько человек, у кого нашлось оружие. Предполагалось, что это будет ядро настоящего отряда. Делалось все втайне, но многое ли скроешь от соседей? Да и что скрывать?
- Словом, суток двое у вас еще есть. А семьи… Семьям необходимо затаиться. Некуда их брать. Да их и не должны тронуть, - довел свою мысль до конца Богдан. С тем и уехал.
Назавтра Вержбалович переговорил с мужчинами. Решено было добираться в Теребольские леса.
Из Липницы вышли засветло, кустами, смеркаться начало уже за лесом. Цепочка из пяти человек - Вержбалович, Шалай, Игнат, Ахрем Мелешкевич и Василь Мацак: на одном плече торба с харчами, на другом винтовка, только Хведор с наганом, - двигалась не дорогой, а тропами. Клубчу обошли стороной, подошли к реке. Тут в кустах была припрятана лодка: Вержбалович и Шалай не раз пользовались ею. Переплыл через реку - и ты уже в партизанской зоне. Так было еще недавно, но сейчас?.. Беспокойство и тревога, которые чувствовались и в речи, и в настроении Богдана, передались им всем.
Лодка была на месте, и Шалай хотел сразу грузиться. Вержбалович удержал:
- Не спешите. Давайте послушаем.
Присели под копной сена. Река тихая, словно застыла в безмолвном ожидании чего-то. Так бывает перед грозой. Не играет, не подает признаков жизни рыба. Только комары зудят - не отеребиться. Далеко за лесом, по ту сторону реки, вылезает багровая луна. Выкатилась до верха сломанной ветром сосны. Вода густая, черная, с янтарным отсветом. Лес опрокинулся в воду, и трудно сказать, где он настоящий - вверху или внизу.
Где-то далеко закугакала сова. Мужчины переглянулись, словно кугаканье говорило что-то каждому из них.
Потянул ветер. Над самой водой, клубясь точно дым, поплыли гривы тумана. И, вероятно, никто бы не удивился, если б из-за поворота реки, из этого тумана вдруг выплыл древний струг - с людьми в острых шеломах, в латах, с длинными, наставленными вверх пиками…
Медное блюдо луны повисло над вершиной сломанной сосны. Туман перевалил за реку, в низину. Листья калужницы покоились на воде, изредка поблескивая, словно рыба чешуей. Опять закугакала сова.
- Ну что, хлопцы, пошли? - нарушил тишину Хведор и уже хотел было встать, но увидел, что Василь Мацак предостерегающе поднял руку. Все стали прислушиваться.
И действительно: за рекой в лесу рождался едва уловимый ровный гул, будто где-то далеко в высоком небе шел самолет. Звук, казалось, не приближался, но и не пропадал, как возник, так и тянул свою однообразную ноту. Нет, это был не самолет. Тогда что же?.. Машины?
Минут через десять гул несколько набрал силу, стал отчетливее и оказался не столь уж ровным - он то снижался, будто проваливался в яму, то взмывал, доходя до звона. И мало-помалу приближался, заполняя собой все окрест.
- Танкетка! - выдохнул Игнат.
Никто ему не ответил, все замерли, словно по команде. А гул все больше нарастал и ширился. Теперь уже явственно слышался не один мотор, а несколько - двигалась колонна.
Впереди шла танкетка. Шла с включенными фарами, покачиваясь, будто нащупывая дорогу выброшенными вперед огнями. Возле сломанной сосны нырнула в котловину - лучи фар метнулись вниз, достав до другого берега реки, осветили воду, снова метнулись вверх, скользнув по верхушкам кустов на этой стороне, как раз там, где стояла копна с липневцами, - двинулась вдоль реки и уползла дальше в глубь леса.
За танкеткой проколыхались две большущие машины с солдатами в кузовах. Басовитый рокот моторов еще долго слышался над рекой.
"Вот вам и древние струги, и люди в шеломах", - подумал Игнат. Его дернул за рукав Лександра и глазами показал за реку.
Молчаливо, словно во сне, к сломанному дереву приближался строй вооруженных людей. Тускло отсвечивали стальные каски, автоматы. Туман растекся за рекой, и было такое впечатление, что это из него выходят, точно вырастают, фигуры: сперва только головы, затем по пояс, наконец, во весь рост. Их было около взвода. Шли друг за дружкой, тяжким мерным шагом. Прошли мимо сосны и тоже пропали в черноте леса.
"Вот тебе, товарищ Лапа, и двое суток…"
- Вопщетки, надо было выбираться вчера, - прошептал Игнат.
Вержбалович в ответ лишь скрипнул зубами.
Решено было возвращаться домой, затаиться, переждать.
И был второй день.
Игнат в тот день косил на Стаськовой пасеке. Она в стороне от дороги, а чуть что - рядом кусты и лес. Война войной, а скотину надо кормить. Корове не скажешь: "Потерпи, пока не прогоним фашистов, пока не утихнет все". Навел косу, взял брусок. Выбирался из дому на весь день. Так теперь делали все мужчины: косит где-нибудь в кустах или чем другим занимается, а уши, как у зайца, насторожены в одну сторону: что там, в селе. А к вечеру ждет посланца из дома.
Марина прибежала перед заходом солнца. Рассказала, что вскоре после того, как Игнат выбрался со двора, в хату зашли Вержбалович с Шалаем. Вержбалович при нагане, Шалай с винтовкой. Шалай видел, как на рассвете Мостовский Стась задами крался домой. И вот они хотели взять его втроем. Пожалели, что не застали Игната, отправились вдвоем. Стася не нашли: он то ли убежал, то ли, быть может, Шалай обознался, хотя тот божится, что видел Стася. "Да я его слепой узнаю". Дома была только старая Мостовская, так Шалай накричал на нее, грозился, что все равно хоть из-под земли достанет сына.
Неизвестно почему, но Игнату очень не понравилось все это. Раз Шалай клянется, что видел Стася, то, наверное, так оно и было. Зачем он приходил? Харчей взять? Так ведь сидит на полицейском пайке. Разнюхать что? Скорее всего - разнюхать…
Игнат бросил косить, направился домой.
По дороге он сказал Марине:
- Пока что дома мне делать нечего. Собери торбу, положи булку хлеба, сала и еще что найдется. Завтра затемно пойду к Грипе, побуду несколько дней. Там меня и найдете. Детям скажешь: сено кошу. А сейчас зайду к Хведору.
- Добра, - согласилась Марина. Грипина была ее двоюродной сестрой и жила на хуторе за Курганном. - Такое непонятное время настало. Побудь у Грипы, там тебе будет затишней.
Вержбалович был дома. Вышли под липы, закурили. Первым заговорил Хведор, так, будто продолжал начатую ранее беседу:
- Или утек, или Лександра все же обознался. Одна старуха сидела дома.
- Вопщетки, дело дрянь, - помолчав, произнес Игнат.
- Что "дрянь"?
- Дрянь то, что не взяли, а раз не взяли, то дрянь, что пошли.
- Это почему?
- Мстить будет…
- Ах, мстить… Может, надо поклониться ему, на колени стать перед ним?
- На колени, вопщетки, не надо… Ну, а что бы вы сделали, если б взяли? Расстреляли?
- Почему расстреляли? Допросили бы… Хоть бы знали, что они замышляют. И вообще… Люди мы или не люди? На своей земле мы или так, все еще в батраках ходим?
- На земле-то на своей… Но сила не в нашу сторону… Как я понимаю, Хведор, дома нам оставаться нельзя. Нам всем, а тебе, вопщетки, в особенности. Ты коммунист, председатель. И Лександре тоже. Надо приховаться, и дайжа сегодня.
В тот вечер никто из мужчин не знал, что, когда Лександра Шалай грозился в сенцах у Мостовских, Стась находился рядом. Он заметил в окно, что Вержбалович с Шалаем свернули к ним во двор, выскочил в сенцы, и старуха перевернула на него дубовую бочку, в которой ставили капусту на зиму и которую она вымыла только вчера…
- Не надо паниковать, - хмуро ответил Хведор и вдруг вскинул голову, сверкнул глазами: - Как кроты по норам. А?
- Вопщетки, по норам. Не кроты, но по норам. А разве не об этом и Лапа говорил? Пока что не выторкаться, переждать. Когда сечет пулемет, а ты лежишь на ровном, не высовывай головы, как косой срежет. Я это хорошо знаю. Надо выждать свой час, свой момент.
- Что ты мне про пулемет, будто я сам не вижу, - вспылил Хведор. Немного помолчал и уже более спокойно: - А укрыться надо. Надо. Где я тебя, если что, найду?
- У Грипины, Марининой сестры. Пойду косить сено… - Игнат кисло усмехнулся.
Расходиться обоим не хотелось. Стояла парная ночь. Понизу, над ставком, стелился белый туман. На болоте однообразно, без устали, точно заведенный, тянул свою скрипучую песню дергач. Песня его разносилась окрест, и было в ней что-то тревожное, словно предупреждение. Мужчины некоторое время молча слушали, потом Хведор грустно заметил:
- Сколько их тут, на наших болотах, а кажется, сегодня слышу впервые.
- Вопщетки, сегодня и голос у него какой-то не свой.
- Ага, идет и кричит… Будто не может без крику…
Хведор протянул Игнату руку:
- До завтра.
- До завтра. Хотя, вопщетки, может, завтра и не увидимся.
Они крепко пожали друг другу руки и разошлись. И потом, идя по гати через ольшаник, и на мосту, и уже в поселке Игнат слышал монотонный скрипучий голос. И больно было слушать его, и хотелось слышать.
Назавтра Игнат встал еще затемно. Принес из хлева завернутый в промасленный брезент наган, проверил его при лампе. Прикидывал: брать или не брать с собой? Завернул снова, направился в конец соток, где стояла старая осина, сунул в дупло - оно было выше головы, - присыпал трухой. Отсюда взять он всегда найдет способ. Когда возвращался в хату, почудилось: где-то протарахтела телега - то ли на мосту, то ли еще где. Долго вслушивался, однако ничего похожего больше не уловил, лишь на дворе у хлева вздохнула корова да заголосил на том конце петух.
Зашел в хату, взял торбу. Марина стояла у печи, словно чего-то ждала.
- Ну, чего ты? - Он вернулся и неуклюже, как неумека, свободной рукой притянул ее к себе. Она всхлипнула, ткнулась лицом ему в плечо.
- Не надо. Что ты? - проговорил он нарочно строго и отстранил ее от себя. - Все будет добра.
Когда выходил из хаты, Марина перекрестила его вслед. Сам-то он в бога не верил, но все же… помоги ему…
Игнат достал из-под застрехи косу и направился в конец соток, к осине, оглянулся на село. Туман уже-немного осел и плотно держался разве только по канаве да на гати. Надо было поспешать. За ближними кустами вроде мелькнула неясная тень. Игнат подумал: не иначе кто-то из мужчин. Может, как и он, выбрался с косой. Но только подошел поближе, тень решительно шагнула из-за кустов. Это был немецкий солдат с автоматом в руках.
- Цурюк! - весело, видать по всему, радуясь впечатлению, произведенному неожиданностью, приказал он и кивнул на село.
- Я косить… траву косить, - Игнат показал на косу и повел руками так, как это делают, когда косят.
- Цурюк! - голос теперь был требовательнее.
Игнат повернул обратно к соткам. Солдат следовал за ним.
Во дворе Игнат заткнул косу под стреху, отдал торбу жене - она стояла на приступках у сеней, будто знала, что он вернется, - и побрел на улицу. Солдат знаком показал, что идти следует в сторону колхозного двора.
Возле кузни было уже человек пятнадцать. Горавский, Юрчонок, Иваньков, Мацак - с того поселка и Зарецкий, Мелешкевич - с этого. Стояли среди мужчин и старый Анай, и горбатый Игнась Казанович.
"Значит, загребли всех, кого застигли, а не только…" - смекнул Игнат. Под этим "не только" он подразумевал их группу. Коль гребут без разбору, то, может, все не так и страшно.
Хотя нет. Привели Лександру Шалая. Был он босой, в своих всегдашних диагоналевых галифе, в исподней сорочке. Тесемки на штанинах Шалай то ли не успел завязать, то ли ему не дали это сделать, и теперь они, мокрые и потемневшие от пыли, хлестали по ногам. Сорочка расхристана на груди, выбилась из штанов, руки связаны сзади.
Вслед за ним вышагивал солдат, на плече дулом вниз он нес винтовку Шалая. Чуть отстав от него, тащилась старая Маланка - маленькая, сухонькая мать Лександры. Она несла в руках пиджак сына. И как только Лександра и солдат остановились у кузни, подошла к сыну, накинула пиджак ему на плечи. Лександра с сожалением и как-то виновато взглянул на мать, шевельнул плечом, пиджак сполз на траву. Лександра сказал:
- Возьми, мама, мне он уже ни к чему.
- Как ты можешь так говорить, сынок! - Маланка ломала руки, диким взглядом обводила мужчин, словно о чем-то спрашивала. Но никто не проронил ни слова.
- Возьми, тебе он еще сгодится, - хриплым голосом повторил Лександра.
Маланка подняла пиджак с земли и осталась стоять с ним в руках.
Вержбаловича привел Стась Мостовский. Руки у Хведора тоже были заломлены за спину и связаны, однако он был выбрит, в чистой рубахе, в ботинках. Лицо спокойное, будто давно ждал этого. Позади за Мостовским шла Вержбаловичева Люба. Она тихо, без слов плакала, обхватив лицо руками. По бокам ее, вцепившись рученятами в юбку, тащились двухлетки-двойняшки - девочка и мальчик. Вслед за матерью, насупившись, как волчата, сверкая темными глазами, выступали Вержбаловичевы Миша и Алик. Старшей, Нины, не оказалось дома.
Хведор не выдержал рыданий жены, обернулся к ней:
- Люба, не надо. Я прошу тебя, не надо.
Подошли к кузне. Взгляды Хведора и Игната встретились. Хведор чуть заметно покивал головой. Что он хотел этим сказать, Игнат не знал, да и не узнает никогда, ясно одно: хотел о многом сказать.