Джеффри Дивер
Терапевт
Один
Первый раз я увидел ее случайно в "Старбаксе" у здания клиники, где работаю. Увидел – и сразу понял, что у нее серьезные проблемы. В конце концов, определять, что у людей проблемы, – часть моей профессии.
Я как раз читал истории болезней (я всегда расшифровываю их сразу после сеансов), как обычно наслаждаясь заслуженной чашкой латте. У меня хорошая память, но в том, что касается терапии и лечения, нужно быть "предельно внимательным и неутомимым", любил повторять один из самых уважаемых мной преподавателей.
Было утро, около половины одиннадцатого, славный денек, начало мая, и в кафе в оживленном торговом центре было полно посетителей, которые в этот час тоже нуждались в порции кофеина.
Рядом со мной был свободный столик, но при нем не оказалось стульев. Аккуратная брюнетка в строгом темно-синем костюме спросила, можно ли взять свободный стул, что стоял у моего стола. Я посмотрел на ее круглое лицо: симпатичная, скорее "Домашний очаг", чем "Вог". Улыбнулся.
– Конечно, пожалуйста.
И не был удивлен, не услышав в ответ "спасибо", не увидев ответной улыбки. Она просто развернула стул, с грохотом протащила к своему столику и села. Не то чтобы она подумала, что я с ней флиртую, и таким образом дала понять, что не желает подолжения. Моя улыбка была просто данью вежливости. Я был почти вдвое старше ее, лысеющий (да-да, я все еще удивлен этим фактом) врач-терапевт – совсем не в ее вкусе.
Нет, ее поведение не было ответом на заигрывание, пусть даже мнимое – оно объяснялось проблемой, которая ее беспокоила. И которая, в свою очередь, обеспокоила меня.
Я, лицензированный специалист, обязан соблюдать определенные правила, на которые могли бы с легкостью наплевать, скажем, графический дизайнер или личный тренер. Поэтому я не сказал больше ни слова и вернулся к своим записям, а она вытащила из портфеля пачку бумаг и стала их просматривать, время от времени прикладываясь к кофе, обжигаясь и, по всей видимости, даже не чувствуя вкуса. И это тоже меня не удивило. Краем глаза я заглянул в ее бумаги и понял, что перед ней планы уроков – она и здесь продолжала работать. Мне показалось, это был седьмой класс.
Учительница.
Мой интерес усилился. Я особенно чувствителен к эмоциональным и психологическим проблемам людей, которые имеют дело с подрастающим поколением. Сам я с детьми как пациентами не работаю – не моя специальность. Но никакой психолог не может практиковать без элементарных познаний в области детской психологии, без понимания детской души – ведь именно из детства проистекают проблемы, которые людям приходится решать во взрослом возрасте. Дети в десять-одиннадцать лет очень ранимы и восприимчивы и могут быть навсегда подранены такой вот учительницей, как та, что сидела за соседним столиком.
Несмотря на весь мой опыт, я не имею права ставить диагнозы направо и налево, поэтому я еще сомневался. Но мои сомнения развеялись в ту же секунду, как она ответила на телефонный звонок. Сначала она говорила довольно мягко – на том конце был, вероятно, кто-то из близких, скорее всего ребенок. От мысли, что у нее, кажется, есть еще и собственный ребенок, у меня упало сердце. Разумеется, меня не удивило, что буквально через пару минут разговора ее голос начал повышаться, в нем появились истерические нотки:
– Ты сделал ЧТО? Я сто раз тебе говорила: никогда, ни при каких обстоятельствах!!! Ты почему не слушаешь? Ты что, глупый? Хорошо, я приеду домой, и мы поговорим!
Если бы она могла со всей силы хлопнуть телефоном об стол, а не выключить его простым нажатием на кнопку – она бы, несомненно, так и поступила.
Глубокий вдох. Глоток кофе.
Она снова вернулась к лежащему перед ней плану урока.
Я опустил голову, уставясь в свои записи. Латте стал безвкусным. Я пытался сообразить, что делать дальше. Я способен помогать людям и делаю это с большим удовольствием (конечно, в том числе и из-за моего детства, тут нет никакого секрета). И знал, что могу ей помочь. Но если бы все было так просто. Часто люди не понимают, что нуждаются в помощи, и даже если им предложить ее – они будут сопротивляться. В другой ситуации я не стал бы торопиться и переживать по поводу мимолетной встречи: я дал бы человеку возможность самому понять, что с ним что-то не так.
Но здесь все было слишком серьезно. Чем дольше я наблюдал, тем больше находил признаков: слишком прямая осанка, абсолютное отсутствие юмора или удовольствия в том, что она делала, неспособность почувствовать вкус напитка, который она пила, гнев, раздражительность, порывистость, с которой она писала…
И глаза.
Они всегда говорят обо всем лучше всяких слов. По крайней мере для меня.
И я решил попытаться.
Я пошел за новой порцией латте и, возвращаясь, уронил на нее салфетку. Извинившись, подобрал ее и с улыбкой сказал, глядя на бумаги на столе:
– Моя подруга учитель. Она ненавидит планы уроков. Просто терпеть не может. Никогда не знает, что с ними делать.
Ей не хотелось, чтобы ее беспокоили. Но даже в ее мире существуют некие правила приличия и социального поведения, поэтому она вынуждена была поднять темно-карие тревожные глаза и ответить:
– Да, это бывает довольно обременительно. Но наш школьный совет настаивает.
Пусть и неуклюже, но все-таки лед был растоплен – у нас происходило что-то вроде беседы.
– Я – Мартин Коубел.
– Аннабель Янг.
– Где вы преподаете?
Оказалось, в Уэтерби в Северной Каролине, примерно в часе езды от нашего Роли, а здесь она на конференции.
– Пэм, моя подруга, преподает в начальной школе. А вы?
– В средней.
Самый неустойчивый возраст, подумал я.
– Она тоже подумывает о том, чтобы преподавать в средней школе. Устала от шестилеток. Я смотрю, вы целиком отдаетесь работе, – кивнул я на бумаги на ее столе.
– Стараюсь.
Я секунду колебался.
– Послушайте, раз уж случай свел нас… Если бы я дал вам номер телефона – вы не могли бы, если это, конечно, вас не очень затруднит, позвонить Пэм – разумеется, если это вас не обременит. Помочь ей советом или рекомендацией. Буквально пять минут. Что-нибудь о средней школе, какие-то ваши соображения.
– Ну, я, право, не знаю… Я работаю в средней школе около трех лет.
– Прошу вас, подумайте. Я оставлю вам номер телефона. Мне кажется, вашего опыта вполне достаточно, чтобы дать ей совет, стоит ли все это затевать.
Я вынул визитную карточку:
Мартин Дж. Коубель магистр психологии, поведенческая терапия.
Специализация: умение владеть собой и самоконтроль.
Написал "Пэм Роббинс" наверху, рядом с домашним телефоном.
– Я подумаю, чем могу вам помочь. – Она сунула карточку в карман и вернулась к своему кофе и плану урока.
Я знал, что сделал все, что мог. Любой мой следующий шаг показался бы ей настораживающим и мог испугать ее.
Через пятнадцать минут она взглянула на часы – очевидно, конференция, на которую она приехала, должна была продолжиться после перерыва. Она послала мне равнодушную улыбку:
– Приятно было познакомиться.
– Взаимно, – ответил я.
Аннабель собрала со столика бумаги и запихнула в свою спортивную сумку. Когда она встала, мимо проходил подросток и слегка толкнул ее рюкзаком, который болтался у него на спине. Я видел, как ее глаза метнули на него взгляд, который был мне так знаком.
– Господи Иисусе, – прошипела она, – ты просто не умеешь себя вести!
– О, мэм, простите…
Она отмахнулась от бедного ребенка. Гордо прошествовав к прилавку, добавила в свой кофе еще молока, вытерла рот салфеткой, выбросила салфетку в урну и, не оглядываясь ни на меня, ни на кого-либо еще, вышла из кафе.
Я отсчитал тридцать секунд, чтобы она отошла от дверей, и подошел к урне. Глядя в отверстие урны, я без труда увидел то, что ожидал: моя карточка валялась там вместе с салфеткой.
Нужно было найти другой подход.
Ведь я не собирался бросать начатое. Слишком высоки были ставки – для нее самой и для ее близких.
Но теперь требовалось некоторое изящество. Я давно убедился, что потенциальным пациентам нельзя просто выкладывать все как есть: что их проблемы – это не результат детских страхов или неправильных отношений, а нечто, сидящее глубоко внутри, как вирус, и портящее жизнь.
Во времена Средневековья могли бы сказать, что эта учительница одержима, что в нее вселилось нечто и так далее. Конечно, в наше время подход к этому совсем иной, но это не значит, что явления не существует и что можно расслабиться.
Аннабель Янг находилась под влиянием "неме".
Этот термин введен доктором Джеймсом Федером, Вашингтон, штат Колумбия, известным биологом и исследователем. Он придумал это слово, соединив в нем значение слова "негатив" и "мем" – название стремительно растущего и набирающего обороты культурного явления. Мне лично кажется, что ссылка на "мем" слегка вводит в заблуждение, ибо предполагает что-то более абстрактное, чем "неме". В своей большой книге по этому вопросу, изданной несколько лет назад, я определяю неме как "дискретное тело неосязаемой энергии, которая вызывает чрезвычайные эмоциональные ответы в людях, приводящие к поведению, как правило разрушительному для хозяина и общества, в котором он живет". Но "неме" – очень удобный термин, врачи и исследователи, знакомые с этим явлением, называют его именно так.
Это слово нейтрально описывает научное, доказанное явление, избегая при этом исторических терминов, которые загрязняли язык в течение многих веков. Избегая таких слов, как духи, призраки, демоны, сверхъестественные сущности (как у Рудольфа Отто) или голодные духи в буддизме, белые леди или японские урии. И этих названий десятки. Домыслы и суеверия – результат неспособности объяснить явление "неме" с научной точки зрения. Как часто случается, пока явление не изучено, объяснено и классифицировано, недостаток информации заполняет фольклор. Вспомнить хотя бы существующие веками убеждения, что в неживом может зародиться живое, что из камня, к примеру, может появиться живое существо – люди верили в это тысячелетиями, и их вера даже подкреплялась наблюдениями: в гниющей воде или еде вдруг появлялись личинки или другая жизнь. И только после того как Луи Пастер доказал, что для появления какой-либо жизни нужны зачатки этой жизни, пусть невидимые для человеческого глаза, только после этого старые представления стали отмирать.
То же самое с "неме". Раньше было удобно объяснять это явление присутствием призраков и каких-нибудь духов. Но теперь мы знаем об этом больше.
Когда я был ребенком, я никогда не слышал о подобном – о том, что теперь называется "неме". До того самого момента, как столкнулся с ним, когда погибли мои родители и брат.
Конечно, вы можете сказать, что мою семью просто убил один человек.
Мне было шестнадцать, когда это случилось.
Мы смотрели игру, в которой участвовал Алекс – он занимался баскетболом в нашей школе. Мы с отцом подошли к стойке с хот-догами, где стоял он – отец одного из тех, кто играл в команде соперников, стоял и потягивал кока-колу. Внезапно с этим человеком что-то случилось – он стал меняться… я прекрасно это помню: он резко перешел от расслабленного и приветливого состояния к состоянию бешенства. И глаза – его глаза изменились. Изменился даже цвет – они стали гораздо темнее и очень злыми. Я видел, что происходит что-то неладное, почувствовал исходящий от него холод – и отошел подальше.
Этот человек был в бешенстве. Ему что-то не понравилось в судействе – и он громко выкрикивал ругательства в адрес судей, команды Алекса, нашей трибуны. В гневе он натолкнулся на моего отца и пролил содовую ему на ботинок. Виноват был он, но он начал орать на отца, который вступил было в перепалку, но скоро понял, что этот человек не контролирует себя, и мы вернулись на свои места.
После игры я все еще испытывал беспокойство, хотя инцидент, казалось бы, был исчерпан. Оказалось, не зря. Этот человек отправился за нами на стоянку и начал орать, вызывая моего отца на драку. Его жена буквально повисла на нем и кричала, извиняясь, что он никогда так себя не вел и она не понимает, какая муха его укусила. "Заткнись, сука!" – и он ее ударил.
В шоковом состоянии мы залезли в машину и уехали.
А через десять минут в нас врезался на полной скорости автомобиль. Никогда не забуду лицо сидевшего за рулем – того самого человека со стадиона, который намеренно преследовал нас.
Потом, на суде, он со слезами говорил, что не понимает, как это могло произойти. Что это было похоже на одержимость. Его оправдания ему не помогли – он был признан виновным в непредумышленном убийстве трех человек.
Когда вышел из больницы, я не мог выкинуть из головы произошедшее. Мне было совершенно очевидно, что тот человек изменился в один момент, будто кто-то щелкнул выключателем.
Я начал читать о внезапных изменениях личности, о природе гнева и импульсах. В конечном итоге это привело меня к трудам доктора Федера и других исследователей, которые занимались этим вопросом.
Я внимательно изучил все теории, связанные с "неме". Версий происхождения этого явления несколько, лично мне самой логичной кажется следующая. "Неме" – это некий атавизм, остатки утраченного человеческого инстинкта. Оно было неотъемлемой частью психологического склада существ, предшествующих человеку разумному, и на определенном этапе было необходимо для выживания. В период зарождения человеческого разума гуманоиду нужно было порой вести себя агрессивно, совершать то, что сегодня мы называем "преступлением": он должен был быть жестоким, жадным, безжалостным, импульсивным. Но по мере формирования и развития общества потребность в темных импульсах постепенно исчезала.
Наше выживание и безопасность обеспечивают государство, армия, юристы. Насилие, гнев и другие не менее темные импульсы вступили в противоречие с интересами общества. Есть несколько теорий относительно того, каким образом сильные нейроимпульсы, которые вызывали соответствующее поведение индивидуумов, отделились от людей и стали существовать автономно, как отдельные субстанции, некие сгустки энергии. В своих исследованиях я нашел другие примеры подобных миграций: то же произошло с телепатией. Много поколений назад экстрасенсорная коммуникация была обычным и весьма распространенным явлением. Современные способы коммуникации сделали ненужным то, что мы могли бы назвать непознаваемым чувственным восприятием, хотя многие маленькие дети и сегодня демонстрируют телепатические навыки (при этом замечено, что по мере развития сотовой связи и компьютерных технологий случаи владения телепатией среди молодежи регистрируются все реже).
Но безотносительно их происхождения "неме" существуют. И их миллионы.
Они носятся вокруг, подобно вирусам гриппа, пока не находят уязвимого человека, затем внедряются в его душу (я использую слово "внедряться", хотя более корректно было бы говорить об "инфицировании", или "заражении", но ни в коем случае речь не идет о теологической "одержимости"). Если человек слишком импульсивен, сердит, подавлен, смущен, испуган – "неме" чувствуют это и внедряются в кору головного мозга, в ту его часть, что отвечает за эмоции. Обычно они избегают людей с устойчивой психикой, решительных и сохраняющих самообладание в стрессовых ситуациях, но бывают и исключения.
"Неме" невидимы, как электромагнитные волны или свет в дальнем конце спектра, хотя иногда их присутствие можно заметить – оно проявляется в виде помех в телефоне или в радио– и телесигнале.
Человек обычно не чувствует внедрения – он замечает лишь резкую смену настроений. Но существуют люди, которые могут это чувствовать. И я отношусь к их числу. Хотя речь не идет о какой-либо "избранности" или "особости" – это просто как острое зрение или хороший слух.
Мыслят ли "неме"?
Думаю, это вполне вероятно.
Хотя я бы не стал называть их разумными существами. Больше всего они походят на насекомых с их сознанием и инстинктами. У них очень силен инстинкт самосохранения, но они смертны. Когда умирает хозяин – видимо, "неме" умирает, рассеивается вместе с ним. Я также не думаю, что они как-то контактируют и общаются друг с другом – по крайней мере я никогда не сталкивался с доказательствами чего-то подобного.
Не следует недооценивать вред, который они могут причинить. Они вызывают гнев, импульсивное поведение, результатом которого может стать любой вид насилия вплоть до убийства. Они меняют физиологию и морфологию тела хозяина – и это доказал ряд проведенных несколько лет назад вскрытий.
Столкнувшись с разрушительным воздействием "неме", я решил посвятить этому жизнь, чтобы минимизировать вред, который они могут принести. И стал терапевтом.
В основе моего подхода – изменение поведения. Поскольку человек не может по собственной воле избавиться от "неме", в работе с моими пациентами я сосредотачиваюсь на том, чтобы они могли контролировать себя, в любых ситуациях сохраняя самообладание, и использую для этого все возможные методики, все способы, чтобы избежать поступков, которые могут причинить вред пациенту или его ближайшему окружению. В большинстве случаев не имеет значения, знает ли пациент о том, что является хозяином "неме" (некоторые просто не смогут воспринять эту информацию адекватно). В любом случае я использую в работе действенные, хорошо себя зарекомендовавшие методы, одобренные ведущими специалистами.
Конечно, бывали у меня и поражения – такая уж профессия. Двое моих пациентов, обладавшие мощными "неме", покончили с собой, не в силах разрешить конфликт между своими принципами и тем, как они себя вели под влиянием "неме".