Ты за меня не волнуйся, я живу далеко от фронта. Здесь большой сад, прохлада, много птиц и цветов. Я не знаю, что тебе еще рассказать. Я сейчас вспомнил, как я лежал больной, а ты мне принесла огромную грушу. Где ты ее взяла? Я потом никогда не видал таких груш. Напиши мне, как ты живешь? Коза твоя еще бодается или нет? Я, сколько помню, у тебя козы всегда бодаются. Это оттого, что ты их распускаешь, у них нет дисциплины. Я скоро приеду, тогда увидишь, какой я стал красивый и важный. Спокойной ночи, мама!".
Он писал это письмо, как трудное сочинение, ворочал губами, сосал карандаш, а написав, пошел назад, на сеновал. Бойцы спали. Какая-то собаченка скулила возле изгороди. Льянос поглядел на нее, почесал щеку и сказал:
- Ну, что тут поделаешь?.. Давай спать!
Бернар смотрит - кругом камни, камни, ничего, кроме камней. Если прищурить глаза, камни оживают, становятся замком, всадником, стадом. Яркий свет дрожит. Камни растут, ворочаются, двигаются. Ни травинки. Как здесь живут люди?
Шофер говорит:
- Я сказал Пепите - кончится война, поженимся,
Бернар улыбнулся. Для него эта земля - пулеметы, атаки, стратегические пункты. А на ней живут люди; влюбляются, женятся, рожают детей. Вот и здесь живут, среди этих камней, доят коз, дарят девушкам бусы, умирают от старости. Разве не смешно?
Они высоко поднялись. Вдалеке виден Мадрид: он кажется игрушечным. Вон там фашисты. Они тоже сейчас смотрят на Мадрид… Надо сосчитать: ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, апрель, май, июнь… Теперь скоро! Маркес вчера сказал: "Будем наступать"…
- Свернуть или прямо поедем? Они здесь постреливают…
Бернар говорит:
- Как знаешь.
- Крюк большой. Чего там, проскочим!..
Шофер разогнал машину и весело крикнул:
- Сто тридцать!
Снаряд разорвался перед машиной. Бернар потом ничего не помнил, кроме яркого света - свет дрожал. Его отнесли в крестьянский дом; там помещался штаб батальона.
Он то приходит в себя, то снова впадает в забытье. Что с шофером? Надо известить Маркеса. Обидно - как раз, когда все начинается!..
Тусклая лампочка мигает. Бернар смотрит на свет: тогда не так болит. Как будто рвут тело клещами… Почему стучат? Опять Жермен переставляет буфет. Бернар просит: "Жермен, не нужно!" За стеной голоса. У нее снова гости…
- А мясо вам давали?
- Какое там мясо! Горох. Мясо офицеры кушают.
- Как население относится к фашистам?
- Молчат. Они чуть что - к стенке. Весной было крушение возле станции Гумиэль. Так они схватила начальника станции и…
Кто-то кричит:
- Врешь! Отпа…
Теперь все тихо. Бернар напряженно думает: кто ест горох? А за стеной человек чавкает. На лице Бернара мухи, он ее может их согнать - стоит двинуть рукой, как все внутри разрывается. Он закрыл глаза. Он следит за одним: как по его лицу передвигаются острые лапки.
Он попал к фашистам. С него содрали кожу, а теперь щупают. "Рост один метр семьдесят два. Годен"… Бернар говорит Жермен: "Значит, снова еду". Ома смеется: "Глупости, ты болен, у тебя жар, надо принять аспирин". Почему она покрасила волосы? Она теперь похожа на тетю Луизу. Он не знает этой квартиры. Должно быть, она переехала. Он спрашивает, она опять смеется: "Ну да, мы в Монпелье". Почему в Монпелье? Это очень далеко от Мадрида. А машина делает сто, нет, сто тридцать… Жермен легла рядом. Теперь ночь, надо спать. Вдруг приходит человек в берете. "Познакомьтесь, это мой муж". Бернар спрашивает: "А он не фашист?" Она смеется, и муж смеется. Какой он муж, это шофер! Значит, его не убили. Но шофер хотел жениться на Пепите из Эскуриала…
Наверное, он болен. Голова тяжелая… А здесь что?.. Нет, нельзя шевельнуться - грудь, плечо, рука… Его только что ранили. Как глупо вышло! Надо было свернуть… Но это ничего, он принял аспирин, сейчас все пройдет.
Они зашли справа… Давай триста! Чорт, лента кончилась… Сюда! Ах, коровы! Получили? Еще? Хорошо, вот вам еще! Еще!
Бернар вскрикнул. Вошел санитар:
- Потерпи. Сейчас машина приедет.
Бернар поглядел на него и тихо ответил:
- Отбили.
15
Возле террасы кафе женщина с грудным младенцем продает газеты: "Наши блестящие победы!" Офицеры пьют коньяк и смотрят на девушек - это час, когда все гуляют. Девушки нарядные; на многих кружевные мантильи. Господин в соломенной шляпе говорит толстяку:
- Лиссабон предлагает вагон папиросной бумаги - сорок восемь с доставкой.
Пришли музыканты в малиновых фраках; они играют сначала "Королевской марш", потом танго "Коварная блондинка". Толстяк мусолит карандаш:
- Десять снимет майор… Что же вам останется?
Пришли летчики. Один кричит:
- Herr Ober!
Официант принес ведерко с бутылкой. Летчики встали и торжественно чокаются.
Наискось от кафе - собор. На паперти нищие; у одного вместо носа дыра, другой показывает прохожим обрубок ноги в струпьях. В церкви много женщин: они толпятся возле алтаря чудодейственной богородицы, некоторые подвешивают к статуе крохотные руки и ноги из воска - они благодарят богородицу, которая залечила раны мужа или сына. Звенит колокольчик; все стали на колени. Худой монах в дерюге начинает проповедь:
- Огнем испытует отец любящих его…
Сеньора Рибера пишет письмо сыну в действующую армию: "Я обливаюсь слезами"… Муж приписывает: "Будь достоин мундира, который ты носишь. Да здравствует генерал Франко! Любящий тебя отец".
В парфюмерном магазине продавец об'ясняет актрисе Лоле: "Это самые лучшие духи берлинского производства. Французских мы больше не держим - французы помогают красным". Лола говорит: "Да, они известные мерзавцы", но духов не берет.
Жена губернатора решила поднести золотой кубок полковнику фон Сасницу. Девушки обходят магазины с подписным листом: "На героических летчиков". Владелец книготорговли дал десять песет. Ювелир ответил: "Нет мелких".
Вчера в кино показывали шведского короля, он играл в теннис. Старый рекете встал и крикнул:
- Да здравствует король Испании!
Четыре фалангиста набросились на него; один проткнул ножом его щеку. Администратор, чтобы успокоить публику, пустил пластинку с "Джовинепой".
В штабе сидит генерал Очандо, человек тучный и слабохарактерный. Больше всего на свете он любит бридж. Полковник фон Сасниц говорит:
- Вы отправили в Кинто абсолютно негодный полк. Ваши офицеры, вместо того, чтобы обучать новобранцев, тратят три часа на завтрак и три часа на обед. Солдаты снова не пошли в атаку. Почему мы должны жертвовать нашей авиацией?
Генерал молчит. Ему хочется сказать заносчивому немцу: "Я не позволю разговаривать со мной, как с мальчишкой. Кто открыл Америку - вы или мы? Кто прогнал Наполеона? Мы старая нация"… Вместо этого он говорит:
- Ничего не поделаешь… Мы давно не воевали; мы отсталая нация… Я скажу, чтобы выполнили все ваши указания…
Директор "Арагонского кредита" отправил семью в Париж:
- Это долг главы дома! Теперь я готов умереть на посту…
Каждый день в город привозят раненых. На прошлой неделе открыли два новых лазарета. Жена бухгалтера Мендеса плачет:
- Второй месяц нет писем…
Соседка ее утешает:
- Говорят, что папа предложил перемирье.
Все спрашивают друг друга: "Когда же это кончится?" Ясновидящая Тереса гадает за песету. Иногда она говорит: "Через сто и один день" иногда: "Через семь лет". Вчера опять призвали двести человек. К тюрьме никого не подпускают; а в комендатуре говорят: "Справок об арестованных не даем".
За железнодорожником Пелайо пришла полиция: донесли, будто он слушает радиопередачи красных. Его ведут по двору. Во всех окнах перепуганные лица. Булочник Алехандро говорит жене:
- Значит, их снова расколотили.
Ночью кто-то написал углем на стене гимназии: "Скоро придут наши!"
Барабаны, - это солдаты идут на фронт. Впереди на лошади толстый майор; солнце бьет в глаза и он жмурится.
В сторожке возле моста унтер и три фалангиста играют в карты.
- До чего подлецу везет! Снова девятка…
Часовые громко зевают. Внизу едва шевелится желтая река: мост перекинут через глубокое ущелье.
Маноло говорит:
- Надо подождать.
Он хочет убрать заставу без выстрелов - недалеко деревня, там стоит отряд гражданской гвардии.
Фернандо пошел в разведку. У него все карманы набиты удостоверениями, а на груди ладонка.
- Кончили играть. А те ходят…
Далеко крикнул петух. Из ущелья потянуло сыростью. Скоро два…
- Сходи еще.
Возле моста Фернандо окликнули; он показал документы:
- В город за мукой…
Он говорит Маноло.
- Трое. Остальные спят.
Они поползли вниз. Один фалангист успел вскрикнуть. Ему ответило эхо.
Маноло торопился:
- Давай шашку!
Он работал с любовью, заботливо, как будто чинил мотор.
- Бегите.
Он поджог шнур и побежал наверх. Ему показалось, что это веселая детская игра.
Весь день они пролежали в пещере. Блеяли овцы, собака лаяла. Под вечер Маноло сказал:
- Отсюда двадцать километров, дойдете до света. Как увидите крест на горе, поворачивайте направо. Там ни души.
- А ты?
- Здесь аэродром недалеко. Они в пять вылетают… Беспроигрышная лотерея, обязательно расшибутся… Только это надо делать одному. Вы идите, а я завтра перейду.
Фернандо отозвал Маноло в сторону:
- Я останусь.
- Зачем это тебе? Ты молодой…
- Какой молодой? Двадцать лет. Кажется, не мальчик… Ты что хочешь говори, а я без тебя не пойду…
Фернандо до войны был чертежником; на фронт он пошел вместе с Маноло. Он белобрысый, лицо в веснушках, вечно в кого-нибудь влюблен, худой, но ест за троих, а смешлив, как девчонка.
Маноло поглядел на него и улыбнулся:
- Чорт с тобой, оставайся!
Они простились с товарищами на перевале. Сюда не заходят даже пастухи. Камни. Внизу - те же камни, река, редкие деревушки.
- Педро, зайди к Кончите, скажи: "Маноло здоров" и точка.
- Да ты сам скоро приедешь…
- Все равно зайди.
Он кричит вдогонку:
- Увидите кого из бригады, скажите, чтобы не разговаривали, а кто треплется - по носу!
Позднее солнце розовым огнем обдает широкое скуластое лицо Маноло.
Педро кричит:
- До свидания!
Фернандо машет рукой:
- Salud!
В шесть часов утра фон Сасница разбудил телефон.
- Господин полковник, два "юнкерса", которые должны были бомбить Куэнку, потерпели аварию. Экипаж погиб за исключением радиста Милау…
Фон Сасниц тотчас поехал к генералу:
- После моста - аэродром! Ваш город буквально кишит красными. К чорту! Мы больше не хотим жертвовать нашими аппаратами.
Генерал не думал onpaвдываться. Он сидел в халате, небритый, нечесаный и громко вздыхал.
Допросили пилотов, служащих, солдат. Один немец видел, как ночью прошли два испанца. Они сказали, что кончили чинить провода, и показали бумагу за подписью коменданта.
Генерал приказал устроить облаву. Обыскали весь рабочий квартал, рощу за городом, даже кладбище. Полицейские били железнодорожника Пелайо:
- Говори, кто провода чинил?
Пелайо молча плакал.
Маноло и Фернандо были в десяти километрах от города.
На Маноло куртка убитого унтера. Он бодро шагает и поет солдатские песни. Фернандо позади. Они сговорились встретиться наверху, возле перевала.
Фернандо улыбается:
- Выбрались!.. Когда немец остановил, я думал - крышка. Вечером двинемся?
Маноло качает головой:
- Нет, я еще поработаю. Видел резервуар с горючим? А ты иди - зачем тебе это?
Фернандо вздохнул, потом рассмеялся:
- Резервуар, так резервуар! Через неделю привыкну…
Фернандо схватили сразу, он не успел даже вытащить револьвер. Маноло за камнями отстреливался. Он убил гвардейцев, расстрелял все патроны, а когда на него кинулось, вскрикнул и ударил одного револьвером по голове. Его повалили; гвардейцы кряхтя, навалились на него. В город его повели со связанными руками. Висели клочья рубахи, замаранные кровью. Лицо было в ссадинах; один глаз закрылся. Он шел и ругался; он повторял все скверные слова, какие только знал, и ногами бил камень дороги.
Когда его ввели в кабинет, генерал Очандо, испугавшись, сказал гвардейцам:
- Не уходить.
Он спросил Маноло:
- Ты кто?
Маноло засмеялся; этот неожиданный смех еще больше напугал генерала.
- Смеяться нечего. Говори, кто ты?
Маноло пожал плечами и равнодушно ответил:
- Настройщик роялей.
Генерал крикнул:
- Дать ему раз!
Гвардеец ударил Маноло ремнем по лицу. Генерал отвернулся.
- Теперь отвечай - кто ты?
Маноло молчал.
Вошел фон Сасниц. Он внимательно оглядел арестованного.
- Это вы приходили на аэродром?
Маноло молчал.
- Допросим второго.
После Маноло скромный, аккуратно одетый Фернандо показался генералу симпатичным. Он добродушно спросил
- Как твое имя?
Фернандо не ответил.
Фон Сасниц сказал:
- Вы не похожи на преступника. Я убежден, что вас насильно втянули в эту историю. Вы можете спасти вашу жизнь.
Фернандо уговаривали, угощали папиросами, кофе. Он молчал. Тогда генерал сказал гвардейцам: "Поучить" и вышел из кабинета. Когда он вернулся, Фернандо лежал на полу; из его рта капала кровь. Гвардеец сказал:
- Молчит, подлец…
Фернандо унесла. Фон Сасниц предложил.
- Попробуем еще раз первого… Он бесспорно главный.
Фон Сасниц вежливо предложил Маноло сесть.
- Почему вы упорствуете? Вы еще молоды. Наверное, у вас жена или невеста. Мало ли в жизни приятного - друзья, работа, развлечения, вино…
Маноло вдруг весело рассмеялся.
- Поверю я, что ты умеешь пить вино! И какая это девушка на тебя посмотрит? Сопля старая, a еще думаешь меня пронять разговорами!..
Фон Сасниц покраснел:
- Молчать!
Маноло задумчиво сказал:
- Немец, а чувствительный..
Генералу стало скучно. Он забыл и про мост, и про "юнкерсы". Какие грубые люди! Перед смертью надо молиться, а этот бандит ругается. Да и немец не лучше… Когда же кончится война? Генерал тоскливо зевнул:
- Даю тебе пять минут. Не хочешь говорить - к стенке.
Тогда Маноло рассвирепел. Его зычный голос разнесся по длинным коридорам штаба:
- Стану я с вами разговаривать! У меня с вами один разговор - бил, пока мог, взяли - стреляйте, и точка. A придут наши, как свиней вас перебьют, это будь спокоен!
Его волокли, он еще ревел:
- Весь ваш кабак раздолбают!..
Фернандо тихо сказал:
- Сейчас придут…
Маноло ласково посмотрел на него. Молодец - не сказал!.. Маноло не знает, как ему высказать свои чувства:
- Я говорю - молодец! Ты знаешь, сколько мы дел наделали? Мне один рассказал - два грохнулись… Будь здесь бригада, ты бы у меня батальоном командовал…
Фернандо молчит. Маноло думает: он может быть, таится? Молодой, такому страшно умирать.
- Слушай, Фернандо давай кричать. Когда кричишь, легче…
Он кричит:
- Да здравствует революция! Да здравствует Мадрид! Да здравствует наступление! Говори, что еще кричать?
Они кричат вместе:
- Да здравствует генерал Миаха! Да здравствует динамит! Да здравствует Барселона! Да здравствует Паралель! Да здравствует Кончита! Да здравствует…
Входит лейтенант:
- Идите.
Маноло шепчет:
- Не горюй, сейчас кончим… Эх Фернандо!..
Его голос дрожит, но сейчас же, спохватившись, он начинает петь. Он кричит:
- Подтягивай!
Он боится одного - Фернандо молодой, ему страшно.
Их повели полем. Вдруг Маноло замолк. Впервые он задумался: сейчас - конец. Старик из маленькой лейки поливал грядку с луком. Маноло взглянул на зеленые стебельки, на капли воды, на сгорбленную спину старика и улыбался. Хорошо все-таки жить! Он думал о жизни со стороны, и с его лица не сходила все та же смутная улыбка. Он чувствовал силу своих глаз, ног, голоса. Он поглядел на солдат. Они хмуро топтались на месте. Тогда, как будто он командир, который ведет своих в атаку, он крикнул:
- Стреляй!
16
С командного пункта видна была огромная равнина, рыжие, будто ржавчиной покрытые камни, клубы пыли, четырехугольники неубранных полей, сосны. Позади подымались горы, покрытые редким кустарником. Когда на минуту смолкали орудия, земля казалась незаселенной или брошенной. Но среди ржавых камней шла жизнь: люди перебегали с места на место, зарывались в землю, падали. Синее небо вдруг покрывалось крохотными облаками: это рвались снаряды зениток. Бой начался на рассвете. Тысячи полуголых людей то тихо ползли среди колосьев, то с ревом бежали вперед. Наступление, о котором столько говорили шопотом и бессвязно, как в бреду, стало перебежкой каждого бойца, прицелом, зигзагами в поле, потом, жаждой, борьбой за мельчайший клочок земли, за крестьянский дом, за груду камней, за ельник.
На командном пункте битва была сложной в кропотливой работой. Маркес приехал ночью; стояла глубокая тишина: трещали цикады; слышно было, как по мягкой пыли ступают солдаты. В четыре часа утра батареи открыли огонь. Вскоре рассвело. Маркес жадно следил за разрывами. Батарея 75 обстреливала деревню, где были укрепления и пулеметные гнезда. Орудия 155 искали вражескую батарею. Это было поединком двух артиллерий: точность исчислений против точности. Неприятель отвечал, и батарея была теперь окружена полукругом воронок. Прислуга работала сосредоточенно, молча, только офицер приговаривал: "Так! Так!" Когда орудия неприятеля замолкли, Маркес еще выше приподнял свои брови: день начинался хорошо.
Авиация должна была прилететь в пять часов тридцать. В пять часов сорок ее еще не было. Маркес вздрогнул - проехала мотоциклетка… Пять часов сорок пять. Авиации все нет. Он мучительно пережил эти четверть часа. Он успокаивал других: "Сейчас прилетят", но про себя думал - снова сорвется! Сколько раз так бывало: то опоздает авиация, то танки замешкаются, то не выйдет пехота. Надо поставить вопрос… Он не закончил начатой в голове фразы - воздух ожил, наполнился настойчивым гудением. Четыре эскадрильи легких бомбардировщиков шли в сторону неприятеля. Дым от бомб был сине-сизым; он медленно сходил с поля. В бинокль Маркес увидел, как марокканцы перебегали через маленькую ложбину.
В шесть часов тридцать, как значилось в приказе, двинулись танки. Они разбились: семь пошли к деревне, четыре повернули налево (оттуда можно было ожидать ответного удара). Танки били по огневым точкам. Один дом перед деревней распался, как будто он был карточным. Два танка вплотную подошли к окопам; Маркесу даже показалось, что они зашли в тыл неприятеля. Противотанковые орудия подбили одни танк, он лежал среди камней, как мертвый зверь.