- Сюда!
Пабло стащили; он отбивается, все лицо в крови. Крестьян загнали на площадь перед церковью. С Аной еле справились - она кусалась. Плачут дети. Солдаты ругаются:
- Мы за них кровь проливаем, а они с фашистами спутались.
- Сами вы фашисты! Николаса убили. Детей кто будет кормить?
Внизу гудит машина - это приехал Маноло.
- Кто стрелял?
- Фашисты. Назад хотят повернуть… Вот главный.
Хасинто показывает на Пабло: тот вытирает рукавом лицо и плюется. Маноло подошел к нему:
- Ты стрелял? Говори.
- А что говорить? У вас рука руку моет. Я до войны солому ел и теперь ем, вот я какой фашист. А они за ячмень три тысячи получили. У меня мальчик больной, я его хотел к доктору вести, а Хасинто отвечает: "Его природа лечит". Потом твои приехали… Николаса убили. Стреляй, хуже мне не будет. Насмотрелся я на вашу свободу!
Крестьяне кричат:
- Правильно!
Маноло смотрит на Хасинто и вдруг тихо спрашивает:
- Ты что - сумасшедший или подлец?
Хасинто завопил:
- Я в тюрьме сидел за идеи! Мы революцию проводим, а они Альфонсо убили. Назад гнут! С попами снюхались!..
Один из солдат говорит:
- И Маноло с ними.
Это Луис. Маноло командует:
- Вниз! На дорогу.
Ушли не все, человек десять осталось. Хасинто их подговаривает:
- Бей фашистов!
Маноло выстрелил в упор. Хасинто не успел даже вскрикнуть. Солдаты медленно спускаются с горы на дорогу.
Маноло идет в дом Николаса. На земляном полу сидит женщина, рядом с ней три девочки. Темно, грязно; куры бродят; пахнет кислым молоком. Женщина спрашивает:
- Ты начальник?
Он кивает головой. Он взял на рука девочку, она испугалась и кричит.
- Кормить их кто будет?
Он молчит.
- Кормить их кто будет?
Он бормочет:
- Я этого не оставлю… Министру напишу… Сам буду…
Он не знает, что сказать. Он сел на землю возле женщины. Он просидел так с час, грыз щепку и молчал. Потом прошел по деревне; крестьяне, увидав его, расступились; никто не сказал ни слова. Внизу, возле грузовиков, сидели солдаты; они молча глядели на Маноло.
Он ехал в открытой машине. Горячий ветер жег лицо. В Фуэнте товарищи спросили: "Как?" Он не ответил, сразу сел за работу.
Проснувшись среди ночи, он вспомнил женщину. Хоть бы она плакала! Свои убили… Маноло встал. Бойцы спят. Он увидел Луиса. Луис был с ним под Уэской. они вместе удирали из Македы, вместе потом били фашистов. А теперь… В злобе Маноло говорит:
- Эх, вы!.. Товарищи…
Никто не шевельнулся - спят.
Обсуждали предложение Маноло ночной атакой выбить фашистов из деревни Рио Кларо. Собрались все: Маноло, начальник штаба Морено, "Кропоткин", офицеры. Маноло сказал:
- У них там человек сто…
Его перебил "Кропоткин":
- Надо сперва поговорить о Веге. Бойцы недовольны. Я связался по телефону с Барселоной… Говорят, что Хасинто был хорошим работником. По-моему, Маноло, ты погорячился…
Маноло ответил:
- Хасинто твой бандит. А мы не для этого собрались. Хочешь говорить о Рио Кларо, говори.
На следующее утро Маноло пришел к "Кропоткину":
- Придется тебе уехать. Ты на меня не сердись. Ты хороший человек. Эх, если бы все такими были! Ты вот над Хасинто плачешь. А здесь, "Кропоткин", война, здесь тебе нечего делать. Пиши книги, победим - будет что читать.
"Кропоткин" лопотал:
- О чем ты говоришь?.. Я не понимаю. Куда ехать?..
- В Барселону. Это твой чемодан? Вот и хорошо. А машину я приготовил. К вечеру будешь дома.
"Кропоткин" пробовал упираться, спорил, кричал. Маноло довел его до машины.
- Ну, "Кропоткин", прощай! Грустно мне с тобой расставаться. Когда теперь увидимся…
Он хотел обнять "Кропоткина".
- Отойди!.. Ты мне больше не друг… Ты изменник!
Маноло обошел позиции. Он всматривался в лица бойцов. Ночью они должны пойти в атаку. Пойдут ли?.. Маноло не мог избавиться от тоски. Всем он теперь враг: и вдове из Веги, и "Кропоткину", и этим… Даже девочка его испугалась. Обычно веселый, здоровый, он не находил себе места. Вечером он решил, что пойдет с бойцами в атаку.
Морено сказал:
- Глупо. Ты не имеешь права рисковать жизнью.
Маноло виновато посмотрел на него:
- Сам знаю, что глупо. Но так уж складывается…
Они ползли по горе, поросшей частым кустарником, казалось, никогда не доползут. Люди боялись кашлянуть. В деревне залаяла собака. Не сговорившись, они остановились: потом снова поползли. Маноло, приподнявшись, увидал тусклый огонек. Значит, близко… Наверху раздался выстрел, кто-то крикнул. Маноло побежал вперед.
Треск. Фашисты убегают. Темно, ничего не видать. Тито чуть было не попал гранатой в своих. Все кричат. Маноло повалил человека на землю и рукой ищет - где винтовка. Кто-то посветил фонариком. Фашист встал, хныкнул, как ребенок, и поднял кулак.
Взошла луна. Теперь можно осмотреться. Взяли два пулемета, много патронов. Из сарая выполз старик; с перепугу он не может говорить, только челюсть трясется. Бойцы сели на землю; сразу всех скосила усталость. Кто-то смеется:
- В домах пошарь - они, может, сигары забыли.
Рядом с Маноло Томас. Когда-то они вместе сидели в тюрьме. Томас закурил и улыбается:
- Ничего поработали!..
Маноло рад, как будто Томас похвалил его. Он сует Томасу руку, а у самого страх - вдруг не пожмет?.. Но Томас весело трясет руку Маноло.
- Ребята, теперь закрепляться!
Два дня спустя бригаду увели на отдых. Приехал новый комиссар. Он собрал всех, говорил он горячо, с сердцем:
- Я в Бильбао был. Это большое горе!.. Авиация. А у нас ни черта… Надо, товарищи, помочь баскам!
Когда он кончил, сзади крикнули:
- Почему "Кропоткина" отослали?
Встал Маноло:
- "Кропоткина" я отослал, меня ругайте. Я в Веге одного бандита пристрелил. Такой все равно, что фашист. А "Кропоткин" начал мутить. Он хороший человек, только он смотрит какой кто партии. В Барселоне это полбеды, а на фронте - одна партия. Хотите другого командира, говорите прямо. А против крестьян я не пойду.
Все молчали.
Днем Маноло сидел у речки и вырезывал из дерева лодочку для ребят; он любил делать игрушки, смеялся: "Скоро мастерскую открою". За кустами купались бойцы; они не видели Маноло и он их не видел; доносились голоса, плеск воды. Вдруг Маноло отложил нож.
- Они назад хотят повернуть. В Вильянуэве все было общее, а теперь спрашивают: чья курица? У одного десять кур, а у другого ни одной. Какая же тогда справедливость? Почему Маноло отослал "Кропоткина"? Правда глаза колет…
- Он в генералы метит. Был анархистом, а теперь за кулаков вступается. Товарища не пожалел…
Маноло узнал голос Томаса… Он больше не слушает, с ожесточением он долбит дерево.
- Ребята, кто попотеть хочет? Надо крестьянам помочь…
Маноло набрал тридцать человек. Они поехали в Вегу. Крестьяне встретили их с опаской; но солдаты смеялись, играли с ребятами, приехали они без ружей, и крестьяне быстро успокоились.
Машин не было, жали серпами. Маноло до девятнадцати лет прожил в деревне. Он поглядел на полосу, усмехнулся и снял рубаху. Зной его веселил; он ласково приговаривал: "Ну, и печет!.." По голой спине ползли крупные капли.
Кончили работать, когда стемнело. Крестьяне смущенно улыбались: "Отблагодарить вас нечем". Они заставили солдат поужинать с ними. Диего играл на гитаре; бойцы танцовали с девушками.
Маноло привез вдове Николаса муки, сахару. Он нашел кусок проволоки и смастерил для девочек человека на лошади.
- Смотри, хвостом двигает…
Девочки больше не боялись Маноло. Они кричали: "Начальник, иди сюда!" Он смеялся: "Какой я вам начальник?" Он заметил, что дверь в дом не запирается, хотел сказать: "Сейчас видно - хозяина нет", но во-время спохватился, принес инструменты, починил. Ему хотелось все время что-нибудь делать. Женщина сказала:
- Устал ты, посиди.
Он сел, сгорбился. Девочка теребит его за рукав, он не смеется. Женщина вздохнула:
- Что? Плохо воюете?
Он встал:
- Воюем хорошо. Рио Кларо взяли. Ехать мне пора…
- Ребята хорошие. Только их отсюда поджучивают. "Кропоткин" тоже постарался… А у меня времени не было - я воевать учился. Если их рассовать по другим бригадам, они будут замечательно драться.
Варгас спросил:
- Маноло, а тебя куда?
- Я одно дело задумал - надо у них в тылу пошарить… Дай мне человек десять, я сам отберу. Я эти места как свои пять пальцев знаю - полтора года прожил. Там у них один мост по мне скучает. Видишь?
Маноло вытащил карту.
Он уехал из Барселоны рано утром; только-только начинало светать. С необычной для него нежностью он обнял Кончиту. Она перепугалась:
- Куда едешь?
Он растерянно поглядел на нее и сейчас же улыбнулся:
- В Валенсию, к министру. Видишь, пиджак надел.
14
Стоят горячие душные дни. Тяжелые орудья громят Мадрид. В госпиталях нет свободной койки: женщины, старики, дети. Продавщица универсального магазина на Гран Вие показывает летчику шелковые рубашки. Оба прислушиваются:
- Близко…
Потом, улыбаясь, девушка говорит:
- Вот последняя модель…
Дети спорят:
- Это не сто пятьдесят пять, это двести двадцать.
Они различают калибр снарядов по звуку. Они перестали играть в войну; играют они в старые игры, в прятки или в пятнашки.
Под домами Карабанчеля люди живут, как кроты: они закладывают мины. Учительница музыки Кармен продолжает давать уроки, и вдруг из открытого окна доносятся гаммы и сердитый счет: "Раз-два-три". Идет немолодая женщина с кульком. Услышав женские шаги, слепой солдат по привычке чмокает губами:
- Красотка!
В газетах каждый день огромные заголовки: "Да здравствует наступление!" Все чего-то ждут.
- Что пишут?
- В Париже убили двух итальянцев…
Над десятью фронтами - палящее солнце. Вчера астурийцы отбили атаку на Грульос. Возле Пеньярои утром была занята высота 820; после обеда противник перешел в контр-наступление и высоту пришлось очистить. Ломо Верде переходит из рук в руки. Возле Аранхуэса сдался в плен фельдфебель. В Карабанчеле взорвали два дома. Авиация бомбила Чинчон; восемь убитых. В Каса де Кампо артиллерия обстреляла холм Габитос. Большой стол завален телефонограммами. Полковник диктует:
- На всех фронтах без перемен.
Телеграф выстукивает: "хосе гарсия тревожусь сообщи здоровье мама". Хосе вчера убили возле Поркуны.
Танкист Баррио пишет открытку: "Аделита! Если ты мне не ответишь, я умру!"
В Мадриде люди не спят от духоты и ожидания. По выбоинам злосчастных дорог несутся грузовики. Штаб формирует новые дивизии. Все шушукаются: "Через месяц… Через неделю… Завтра…" Войне скоро год.
Полдень. Деревня вымерла; раскаленный камень; тишина. Льянос зашел в дом и попросил воды. Молодая женщина с черными яркими глазами принесла кувшин. Льянос пил, не отрываясь. В комнате было темно и прохладно.
- Машина сломалась. Шофер в Кольменар пошел за грузовиком.
Женщина смотрела на обветренное лицо Льяноса и улыбалась. Почувствовав на себе взгляд, он смутился:
- Я по деревне похожу.
- Жарко ходить…
Она смотрит и улыбается.
- Ты что смотришь?
- Все воюете и воюете…
Она согнала с дивана кошку:
- Садись. Устал?
Он покачал головой. Женщина села рядом. Льянос, задумавшись, гладил кошку. Потом он вдруг сказал:
- Руки у тебя белые…
Он погладил ее руку. Она вздохнула и положила голову на его плечо.
Он смотрит на беленый потолок; трещины кажутся затейливым рисунком: парус, рыба, глаза. Женщина лежит рядом. Тихо. Жужжат мухи.
- Как тебя звать?
- Мария.
Он закрыл глаза. В полусне он слышал знакомое гудение. Он нехотя встал, подошел к окну. Солнце ударило в глаза, сначала он ничего не видел. В окно выскочила кошка. Людей на улице не было. Кошки, злобно мяукая, неслись в поле. Напротив дома выла собака. Кричал осел, привязанный к столбу.
Мария, придерживая на груди кофточку, шепчет:
- Что там?
Он не ответил, снова закрыл ставни и лег.
Услышав грохот, Мария хотела встать; он ее удержал:
- Лежи.
Она заплакала. Он осторожно погладил ее по голове.
Снова тихо. Жужжат мухи.
Уходя, Льянос увидел на комоде фотографию: молодой солдат, а позади нарисованный танк.
- Муж?
Она кивнула головой.
Он вышел. Все тот же зной. На углу толпятся люди, кто-то всхлипывает - здесь упала бомба. Осел лениво отгоняет хвостом мух. А грузовика все нет.
Маркес опоздал на открытие пленума. Когда он вошел, выступал представитель Арагона:
- Коммунисты должны оградить крестьян от произвола различных комитетов…
Потом делегат южного фронта говорил о копях Альмадена, о защите Пособланко, о связи с партизанскими отрядами.
Маркес внимательно слушал доклады. Все эти месяцы он жил мелочами войны: пререканиями из-за грузовиков, борьбой за крохотный холмик, потерями, пополнениями. Теперь он увидел, что этим жили и другие. Война распадалась на тысячи горестей и удач; в нее входили добыча ртути, ремонт паровозов, центнеры пшеницы, и она была стройной, как архитектурный проект. Страсть, ненависть, мужество, страх были теми камнями, из которых люди строили бригады и дивизии.
- Слово принадлежит товарищу Маркесу.
Он не успел подняться на трибуну, как все встали; ему улыбались, аплодировали, кричали: "Да здравствует Маркес"! Обычно спокойный, он растерялся. Он много пережил за последнее время. В штабе его обозвали "дилетантом". Весеннее наступление провалилось. Он думал, что потерял Тересу. Он привык, скрывая волнение, улыбаться одной и той же обязательной улыбкой. Но сейчас он не владел собой. Он закусил губу и часто моргал. Ему хотелось не то смеяться, не то плакать, сжимать десятки рук, самому бить в ладоши. Наконец он выговорил:
- Все готово для предстоящего наступления…
- Начнем мы…
Льянос улыбается - наконец-то наступаем!
Как всегда, он пошел впереди со своей тросточкой. (Нога давно зажила, по тросточку он сохранил - привык к ней, привыкли к ней и другие.)
Противник не ждал атаки. Артиллерия работала хорошо. Первую линию они заняли почти без потерь. Они теперь вклинились в расположение неприятеля: слева на шоссе Гренадский полк, справа, на склоне отлогого холма - табор марокканцев. Льянос знал, что удержаться нелегко. Он рассчитывал, что 1-й батальон ударит на марокканцев. В девять утра прилетела вражеская авиация; к счастью, потери были небольшие. Марокканцы два раза пробовали атаковать, но их останавливали пулеметным огнем. В полдень наступило затишье, а час спустя фашисты открыли огонь с шоссе.
- Наверное подвезли резервы…
Второй залет авиации. Наша батарея вдруг замолкла. Льянос кричит в телефон:
- Держимся. Пришлите…
Он бросил трубку, не договорив - с шоссе идут танки. Льянос нервничает.
- Это они называют противотанковой пушкой? Курам на смех…
Бомбометчики поползли навстречу танкам. Один танк повредили. Пушка все же начала работать. Танки остановились, постреляли и ушли назад. Льянос кричит Бернару:
- Я тогда не договорил - слышимость была плохая. Пришлите, если можно, авиацию…
Двадцать минут спустя снова показываются танки. Солдаты ползут с шоссе. Почему пулеметы молчат?.. Льянос кричит Бернару:
- Сморкачи, так вы работаете?
Фашисты подошли к сторожке. Если сейчас двинутся марокканцы, могут отрезать… Чорт бы их взял, где авиация? Почему 1-й батальон не двигается?..
- Бернар, голубчик, живее!..
- Марокканцы!..
В штабе корпуса, не умолкая, трещит телефон.
10 часов 15. Возле Навалькарнеро авиация обнаружила автоколонну - около тридцати грузовиков.
10 часов 40. В районе Брунете спокойно.
11 часов. От Араваки по шоссе продвигается примерно батальон. Сейчас их будут бомбить.
У генерала глаза распухшие - он не спал три ночи. Карта на столе засыпана пеплом: генерал закуривает одну папиросу о другую.
- Ясно, что резервы сосредоточены вокруг Навалькарнеро. Я говорил Росесу, а он спорил…
Он шагает из угла в угол.
- Позвони Маркесу, пусть кончают.
- Осторожно!
Маркес нагнулся - стреляли с шоссе. Льянос ему издали крикнул
- Отбили!
Он смеялся, забыв тревогу дня. Маркес сказал:
- Это хорошо, что отбили. Но здесь оставаться нет смысла - клин слишком тонкий, да и коммуникации отвратительные. Как стемнеет, отведи батальон на исходные позиции.
Льянос, растерявшись, спросил:
- То есть как отвести?.. Значит, не наступаем?
- Хотели только пощупать. А с воздуха в это время наблюдали - откуда они начнут подтягивать резервы. Понимаешь?
Льянос ударил тростью куст.
- Понимаю.
Утро. Льянос моет в речке ноги. Рядом Хуанито стирает рубаху.
- Переса жалко. Хорошо пел…
Переса убил осколок бомбы. Хуанито с ожесточением выжимает рубаху. Льянос молчит.
- А все-таки авиация - дерьмо! Конечно, человека убить они могут. Но позицию им ни за что не занять. Летают…
Он глядит на Льяноса и снова начинает терзать рубаху.
- Переса жалко. Он все насчет жены беспокоился: ждет или не ждет. А выходит, лучше не ждала бы…
Льянос не отвечает.
Весь день он проходил угрюмый, ни о чем не думал, не разговаривал с товарищами. Вечером вдруг вспомнил, что не обедал, и достал сухари.
Они спят на сене; в домах - духота. Жарко, разделись догола. Комары изводят, пищат над ухом. Льянос лег и вдруг вспомнил, как бомбили деревню. Женщины часто плачут. А отчего?.. Может быть, у них чувств больше?.. Льяносу тридцать шесть лет. Он всегда жил один; хотел жениться, давно - ему тогда двадцать лет было, но девушка передумала. У нее тоже были черные глаза. А руки другие - темные. Мать Льяноса ее звала "Смуглянкой". Мать, наверное, плачет. Он ей ни разу не написал. Сейчас она гладит белье или штопает: она не может сидеть без дела, - то козу чистит, то поливает грядки. Пришли соседки, она жалуется: "Мой-то пропал"…
Льянос пошел в дом. разыскал лист бумаги и сел писать письмо.
"Дорогая мама!