Но Геннадий словно одеревенел от страха, ноги не слушались. Он упал на кровать, зарылся головой в подушку и снова зарыдал.
Позже отчим продиктовал ему текст того самого заявления, которое вскоре попало к Соликовскому.
Громов надоумил Геннадия адресовать заявление не прямо в полицию, а своему соседу - человеку, близкому к фашистской жандармерии. "Если жандармы начнут допытываться, почему раньше не сообщил обо всем, - учил он, - скажешь, что заявление написал давно, но боялся сдать в жандармерию и отнёс Жукову, а тот, видимо, задержал его у себя. Да число не забудь прошлогоднее указать…"
Так было совершено предательство.
Пока трус, съёжившись в комок, лежал укрытый телогрейкой человека, которого он предал, в городе уже шли повальные аресты.
Глухой морозной ночью по улицам Первомайки двигался усиленный отряд гитлеровцев. Впереди, упрятав лицо в поднятый воротник шинели, шёл Подтынный, позади отряда пара коней тянула пустые сани.
Одна фамилия из списка, переданного Соликовским, Подтынному показалась знакомой - Иванихина Антонина… Где–то он уже слышал её. Где? Подтынный долго рылся в своей памяти и, ничего не вспомнив, решил: "Начну с неё…"
Почепцов не знал точного адреса Тони Иванихиной и в доносе написал: "Живёт по улице, идущей в сторону шахты № 1-бис, третий дом слева".
По этому адресу и привёл Подтынный жандармов. Постучал кулаком в дверь.
- Кто там? - раздался за дверью сонный девичий голос.
- Свои! - негромко отозвался Подтынный.
- Подождите, сейчас оденусь…
Но Подтынный не стал ждать. Навалившись плечом, сорвал дверь с крючка, вошёл в полутёмную комнату.
Посреди комнаты стояла девушка в белой ночной сорочке и, испуганно прикрывая руками голые плечи, вопросительно смотрела на Подтынного широко раскрытыми серыми глазами. Увидев эти глаза, Подтынный вздрогнул. Будто вспышка молнии заставила его зажмуриться. Он вспомнил: лагерь военнопленных под Уманью, лежащие вповалку тела тяжелораненых бойцов и сероглазая девушка в рваной солдатской гимнастёрке. "Может, знаешь Иванихиных? Я их старшая дочка, Тоня…"
Воспоминание нахлынуло так неожиданно, что Подтынный растерялся. Он стоял посреди комнаты, неловко расставив ноги, обхватив правой ладонью кожаную кобуру пистолета.
- Вот и встретились… - хрипло выговорил он. Тоня сразу узнала бывшего лейтенанта. В глазах её сначала мелькнуло радостное недоумение, но за спиной Подтынного показались грязно–голубые жандармские шинели, и она все поняла. Звонко, будто пощёчину, она бросила ему в лицо:
- Подлец!
Жандармы молча навалились на Тоню, заломили ей назад руки. Полуголую, босую, её выволокли на снег, бросили в сани… Подтынный медленно прошёл в голову колонны и буркнул:
- Сюда, налево…
Недалеко от Тони жили Бондаревы. В списке их было двое - Василий и Саша, брат и сестра. Дверь открыла миловидная, пухленькая девушка с задорно вздёрнутым носиком и живыми глазами.
- Это я, Шура Бондарева. А Василия нет дома- ушёл с родными на хутор… Что? Зачем? Ах, хорошо, я сейчас…
Она подбежала к широкой скамейке, на которой спал мальчишка лет восьми–девяти, растормошила его, поцеловала и торопливо заговорила:
- Коленька, ты не плачь, я скоро приду… Беги пока к Поповым, переночуешь у них…
Она накинула ему на плечи старое пальтишко, подтолкнула к выходу.
- Наин, найн… - преградил им дорогу жандарм. Ухватив мальчишку за ухо, он вытащил его на улицу, бросил в сани. Затем повернулся к Шуре: - Битте…
Следующим в списке значился Анатолий Попов. В доме ещё не спали. Мать Анатолия, Таисия Прокофьевна, ласковая, гостеприимная женщина, привыкшая к тому, что её сына часто навещали друзья в позднее время, на стук сразу открыла дверь и, услышав из темноты: "Дома Анатолий?" - добродушно проговорила:
- Та дома, дома, проходите. В самый раз на ужин попали…
И только когда в комнату, гремя сапогами, ввалились вооружённые жандармы, она почуяла недоброе, с тревогой посмотрела на сына.
Оттолкнув её, Подтынный шагнул к сидевшему за столом Анатолию.
- Выходи!
Анатолий отставил в сторону недопитый стакан чаю, встал, открыл шкаф, неторопливо принялся рыться в нем.
- Поживей! - прикрикнул Подтынный. Анатолий спокойно посмотрел на Подтынного:
- Не на пожар…
- Кому сказано: быстрее! - закричал Подтынный и, подскочив к Анатолию, ожёг его плетью. В тот же миг короткий сильный удар под челюсть опрокинул Подтынного навзничь. Падая, он ухватился рукой за край стола, свалил его вместе со стоявшей на нем керосиновой лампой…
На какой–то миг Подтынный потерял сознание. Придя в себя, он услышал в углу глухие удары, поднялся, чиркнул спичкой - двое жандармов сидели верхом на спине Анатолия, третий скручивал ему руки верёвкой.
Только теперь Подтынный вспомнил: он уже встречался с этим парнем. Летом, возле памятника Борцам революции. Это за его плечо держалась тогда-Ульяна Громова, с открытым презрением и ненавистью глядя на Подтынного.
Вспомнив об Ульяне, Подтынный решил, что теперь он рассчитается с нею за все.
Громовой в списке не было, но Подтынного это не смущало. Когда жандармы кинули в сани избитого, связанного по рукам и ногам Анатолия Попова, он приказал кучеру:
- К Громовым!
До самого рассвета рыскал Подтынный по посёлку. В эту ночь были взяты почти все члены первомайской группы. Жандармы арестовали Бориса Главана, Майю Пегливанову, Сашу Дубровину, Геннадия Лукашова, Нину Минаеву, Владимира Рагозина, Ангелину Самошину, Нину Герасимову…
Захарову повезло меньше. Многим из названных Почепцовым членам "Молодой гвардии" в эту ночь удалось уйти от ареста. Жандармы не застали дома Серёжу Тюленина: за несколько часов до их прихода он убежал вместе со своими друзьями - Стёпой Сафоновым, Валей Борц, Радиком Юркиным. Укрылись у своих знакомых в близлежащих сёлах Иван Туркенич, Олег Кошевой, Василий Левашов, Анатолий Лопухов, Нина и Оля Иванцовы, Георгий Арутюнянц, Анатолий Ковалёв, Миша Григорьев. Не было в ту ночь в городе и Любы Шевцовой: накануне она срочно выехала в Ворошиловград.
…А тот, кто из трусости, из боязни за свою шкуру продал врагам своих товарищей, в это самое время, скорчившись, сидел рядом с преданным им же бывшим своим другом и, тихо всхлипывая, глотал горько–солёные слезы.
…Утром в камеру просунулась лохматая голова полицая.
- Почепцов! Выходи…
Димка встрепенулся, пригнув к себе голову Почепцова, зашептал ободряюще:
- Держись, Генка! На допрос, наверное, зовут. Бить будут - ни в чем не сознавайся! Помни клятву!
Вобрав голову в плечи, Почепцов, согнувшись, неверными шагами направился к выходу. Димка сочувствующе смотрел ему вслед и сокрушённо вздыхал: "Эх, жаль Генку!" Он так и не узнал, что бывший друг его оказался предателем.
А Почепцов, войдя в кабинет Соликовского, сразу забыл о всех кошмарах, которые терзали его ночью. Он посмотрел на груду плетей, сваленных на письменном столе, и по спине его прошёл холодок.
Откуда–то издалека донёсся до него голос Соликовского:
- Ну, как спалось? Теперь можешь идти домой спокойно. Дружки твои от нас не вырвутся!
Потом кто–то спросил Почепцова, о чем говорил в камере его сосед Демьян Фомин, Почепцов поспешно передал все, что услышал от своего бывшего Друга…
- Эх, рано тебя выпускаем, - пропел тот же гнусавый голос. - Подержать бы его ещё дней пяток в камерах, он бы нам помог…
- Ладно, без него управимся, - прогудел бас Соликовского. - Иди, Почепцов…
Шатаясь как пьяный, Почепцов вышел из серого барака…
Записав рассказ Подтынного, следователь отложил в сторону ручку.
- Расскажите о дальнейших действиях полиции.
- На следующий же день работники полиции совместно с жандармерией начали допросы арестованных, - продолжал рассказ Подтынный, - Молодогвардейцев жестоко избивали плетью, резиновым шлангом, проволокой, чтобы заставить их дать показания, выдать своих сообщников.
- Вы лично тоже допрашивали арестованных?
- Да… В первых числах января меня вызвал к себе Соликовский и сообщил, что я назначен заместителем начальника полиции. С этого дня я все время находился в сером бараке, часто заходил в комнаты, где проходили допросы…
10. ДОПРОСЫ
Ещё только проглянули первые лучи неяркого зимнего солнца, а Соликовский уже был на ногах. Он спешил в жандармерию. Ему не терпелось порадовать своего шефа потрясающей вестью: неуловимая "Молодая гвардия", причинившая столько беспокойства оккупационным властям, взбудоражившая всю окружную жандармерию, наконец–то раскрыта!
Зонса Соликовский встретил на улице и ещё издали закричал, взмахнув в воздухе списком арестованных ночью молодогвардейцев:
- Сидят, сидят, голубчики! Всех накрыли! Теперь они у меня попляшут! С живых три шкуры спущу! Я им теперь покажу, как бунтовать!
От возбуждения Соликовский даже забыл поприветствовать своего шефа, как полагалось по форме. Но Зонс простил ему эту вольность. Весть об аресте членов "Молодой гвардии" его тоже взволновала. Коротко расспросив Соликовского о подробностях вчерашней ночи, он приказал ему:
- Ждите меня в полиции. Я скоро приду… - и кинулся в жандармерию. Подняв по тревоге жандармский взвод, он почти бегом погнал его к центральным мастерским. Скорее, скорее… Теперь он мог доказать Швейде, что пригревшиеся под его крылышком коммунисты превратили мастерские в гнездо заговорщиков. Только бы не успели они скрыться, узнав о ночных арестах…
Расставив охрану, Зонс ворвался в мастерские. Он облегчённо вздохнул, когда в глубине цеха увидел сутулую фигуру Лютикова, спокойно склонившегося над чертежом. Рядом с ним, горячо жестикулируя, Бараков спорил с каким–то подростком.
- Арестовать… всех! - коротко бросил Зонс жандармам.
Минут через сорок колонна арестованных рабочих центральных мастерских подошла к серому бараку. Зонс решил задержать всех, кто находился в цехе, не проверяя документов, не сличая списков - все это можно было сделать потом, в камерах. Сейчас главное - изолировать этих коммунистов, не дать им возможности связаться с городом. Зонс успокоился только тогда, когда все задержанные были загнаны в пустой подвал городской полиции. Поставив у двери жандарма, он прошёл в кабинет Соликовского.
- Теперь рассказывайте все подробно.
Соликовский снова, захлёбываясь от восторга, изложил события вчерашнего дня: как он схватил Почепцова и заставил его признаться во всем, как ночью ловко и смело действовали полицаи и, не дав никому опомниться, арестовали всех названных Почепцовым.
- Вы поступили разумно, - благосклонно сказал Зонс, пожав руку начальнику полиции. - Я доложу о вас господину полковнику, похлопочу о награде.
Соликовский вытянулся.
- Рад стараться, господин гауптвахтмейстер! Я готов…
- Какое оружие вы нашли на складе подпольщиков? - нетерпеливо перебил его Зонс.
Соликовский замялся. В спешке он не расспросил Почепцова о складе, а потом, занятый арестами, и вовсе забыл об этом.
- Болван! - сердито взглянул на него Зонс. - Тащите сюда немедленно вашего Почепцова.
- Он… он дома…
- Идиот! - прошипел Зонс. - Пошлите за ним!
Через несколько минут украшенные ковром сани - личный выезд начальника полиции - подкатили к дому № 12 на улице Чкалова. А ещё через полчаса жандармы и полицаи простукивали стены, перебирали каждый кирпич обгорелого остова городской бани… Но оружия найти им не удалось. В ворохе гнилой соломы, небрежно брошенном в дальнем углу, они подобрали лишь несколько десятков винтовочных патронов.
- Здесь было оружие, - растерянно бормотал Почепцов. - Ей–богу, я не вру… И автоматы, и винтовки, и гранаты… Я сам видел… Не знаю, куда оно делось…
- Ладно, - буркнул Зонс, выслушав сообщение Соликовского. - Приступим к делу. Вы говорите, Почепцов назвал главным руководителем всей организации Третьякевича? Зовите его.
Полицаи втолкнули Виктора в кабинет. Лицо его было неузнаваемо - неестественно вздулось и посинело от побоев, на лбу и щеках кровоточили багровые рубцы от ударов плетью. Захаров постарался добросовестно выполнить указание своего начальника.
- Ну-с, теперь мы с тобой поговорим по–другому… - ехидно процедил Соликовский, доставая из ящика листок бумаги. - Читай…
Виктор через плечо взглянул на бумагу. Это был список членов подпольной организации "Молодая гвардия". Первой стояла фамилия Третьякевича…
Почерк был не знаком Виктору. Пока он лихорадочно соображал, как этот список мог оказаться в полиции, Зонс с подчёркнутым хладнокровием выбрал из кучи плетей, предусмотрительно заготовленных Соликовским, одну, помахал ею в воздухе, проверяя, достаточно ли она гибка, затем подошёл к Виктору, раскачиваясь на носках, насмешливо посмотрел ему в глаза:
- Итак, "комиссар", сейчас ты нам расскажешь, куда вы спрятали оружие.
Виктор пожал плечами:
- Не понимаю, о чем вы спрашиваете…
- Я спрашиваю об оружии, которое вы заготовили для нападения на солдат фюрера! - повысил голос Зонс. - Мы знаем, что вы хранили его в старой бане. Где оно сейчас?
Всю ночь в камере вместе с Ваней Земнуховым Виктор пытался угадать причину необычного оживления полицаев. Увидев в руках Соликовского список молодогвардейцев, он подумал, что все кончено. Но Зонс проговорился: оружие исчезло из старой бани. Значит, не всех выловили гитлеровцы, значит, организация ещё действует!
С трудом улыбнувшись распухшими потрескавшимися губами, Виктор хитро взглянул на Зонса:
- У русских есть такая поговорка: "Что с воза упало, то пропало". И ещё говорят: "Ищи ветра в поле". Ясно, господин начальник?
Зонс понимающе протянул:
- Ах, вот оно что…
Круто замахнувшись, будто в руках у него была не плеть, а сабля, он несколько раз хлестнул крест–накрест по лицу Виктора. Виктор стоял молча, зажмурив глаза, и только плечи вздрагивали после каждого удара.
Наконец, тяжело дыша, Зонс остановился, вытер ладонью пот с лица. С ненавистью взглянув на Виктора, он отбросил плеть в сторону.
Тогда за дело взялся Соликовский. Старательно снял френч, засучил рукава расшитой украинской сорочки.
Одним ударом пудового кулачища он свалил Виктора на пол и принялся бить его ногами.
- Хватит. Он, кажется, не дышит… - наконец остановил его Зонс.
Соликовский подошёл к форточке, распахнул её. Отдышавшись, зачерпнул из ведра кружку воды и плеснул в превратившееся в кровавый сгусток изуродованное лицо Виктора. Виктор шевельнулся, застонал.
- Живой… - пробормотал Соликовский. В голосе его звучало сожаление. - Они живучи… - И, наклонившись над Виктором, спросил:
- Ну что, вошёл в разум?
Виктор молчал.
- Врёшь, заговоришь… - снова рассвирепел Соликовский. - Ты у меня сейчас запоёшь…
Он схватил моток телефонного шнура, быстро соорудил из него петлю и, накинув её на шею Виктора, взревел:
- Перед смертью скажешь?
Виктор усмехнулся одними глазами, устало опустил голову…
Вошедший с очередным докладом Подтынный остановился в дверях и смотрел, как Соликовский, намотав на руку конец провода, пропущенного сквозь оконную ручку, размеренно тянул на себя. Другой конец был обмотан вокруг шеи Третьякевича. Тело Виктора уже почти висело в воздухе. По лицу его лились слезы.
Повернувшись на стук двери, Соликовский выпустил из рук провод, и Виктор свалился на пол.
Следующим допрашивали Земнухова.
Ваня Земнухов не мог похвастаться своей силой. Выйдя из мальчишеского возраста, он никогда ни с кем не дрался, не боролся. Часто, с сомнением ощупывая свои слабые мускулы, он раздумывал: как бы он поступил, если бы кто–то его сильно оскорбил, ударил? Рассчитывать на то, что он может дать сдачи обидчику, не приходилось. А как поступить?
Когда Соликовский при первой встрече ударил его в лицо, Ваня потерял сознание. А придя в себя, вспомнил мучивший его вопрос. И решение пришло само собой: "Если нельзя дать сдачи, нужно победить врага железной выдержкой и презрением".
Войдя в кабинет, Ваня близоруко прищурился, остановился на пороге.
- Подойди поближе, - услыхал он голос Зонса. - Сюда, к столу. Может быть, ты скажешь, где спрятано оружие?
Ваня рассеянно потёр переносицу и вдруг широко улыбнулся, блеснув зубами. Он уже был готов ко всему.
- Нет, этого я вам не скажу, - почти весело мотнул он головой, бесстрашно глядя на Зонса.
- А что ты нам скажешь? - приняв тот же тон, спросил Зонс.
- Та вряд ли вам доставит удовольствие то, что я скажу. Хорошего не услышите! - непосредственно сказал Ваня и снова открыто и дерзко улыбнулся.
Соликовский не удержался и ткнул кулаком в Ванино лицо. Он ещё не остыл после расправы над Третьякевичем. Зонс остановил его.
- Может, ты назовёшь нам, кто прятал оружие? - снова повернулся он к Ване. - Если не знаешь фамилий, опиши, какие они из себя.
И Ваня опять улыбнулся, явно насмехаясь над Зонсом, как будто даже удивляясь его долгому терпению:
- Так у меня ж слабое зрение! Я ничего и никого не вижу…
Зонс махнул рукой Соликовскому, словно спускал с цепи давно рвущуюся бешеную собаку. Соликовский и в самом деле походил в этот момент на разъярённого пса. Оскалив зубы, он накинулся на Ваню…
Два часа продолжался допрос Земнухова. Несколько раз Ваня терял сознание; его окатывали водой и снова избивали до беспамятства, тщетно пытаясь вырвать хоть одно слово…
Когда полуживого, снова потерявшего сознание Земнухова выволокли из камеры, Соликовский закурил и, взглянув на стоявшего у окна Подтынного, усмехнулся:
- Видал, героев из себя корчат…
- Да уж вышколили их, - ощерив зубы, отозвался Подтынный. - Воспитали…
- Ничего, побудут у нас - поумнеют. Ты вот что, - Соликовский, левой рукой застегнув ворот рубашки, хотел было отвернуть засученные рукава, но раздумал, - иди сейчас к себе, передай участок… ну хотя бы Зимину. А с завтрашнего утра приступай к новым обязанностям. Заместителем моим будешь, понял? Поможешь тут…
Покровительственно похлопав по плечу Подтынного, он ткнул в пепельницу сигарету, придавил её прокуренным пальцем и крикнул:
- Фомина сюда!
Это было похоже на какую–то страшную кровавую игру. Молодогвардейцы упорно, вызывающе молчали, и это упорство больше всего бесило гитлеровцев. В сущности, Зонса не так уж волновала судьба пропавшего оружия - его поражала чудовищная стойкость этих ещё совсем молодых людей, и он тоже упорно продолжал избивать их, добиваясь только одного–чтобы они заговорили. К вечеру и Зонс и Соликовский окончательно выбились из сил. Зонс вызвал двух жандармов и, усевшись на диван, приказал им избивать арестованных. Жандармы механически стегали их плетьми, а Зонс продолжал задавать одни и те же вопросы, заранее зная, что ответа на них он не услышит.
Так продолжалось до глубокой ночи…