- Ну вот, Соколова, - обрадовался Зонс, - вас опознали на очной ставке и подтвердили, что через вас коммунисты передавали указания штабу молодёжной организации. Вы хотите лично удостовериться в этом? Повтори, Почепцов…
Не поднимая глаз, Почепцов повторил свой рассказ.
- Не понимаю, что вас так обрадовало, - спокойно сказала Соколова. - Мошкова я действительно знаю, несколько дней назад встретилась с ним на улице… Ну и что же?
- О, ничего больше! - торопливо заговорил Зонс. - Ничего больше! Теперь нам все ясно. Ты можешь идти, Почепцов… А с вами, Соколова, у нас будет особый разговор. И вы развяжете, наконец, свой язык. Мы вам развяжем его!
Зонс ликовал. Все эти дни он терпеливо, шаг за шагом, изучал работу русских в мастерских. Барон Швейде, которому он, не скупясь на краски, рассказал о тайном заговоре коммунистов, был так напуган, что теперь не только не препятствовал, а даже сам активно участвовал в разоблачении своих бывших "помощников". Вместе с ним Зонс составил схему размещения людей на предприятиях города, обозначил места, где происходили аварии и поломки машин, пометил даты. Он убедился, что все эти "случайные" недоразумения были деталями отлично продуманного общего плана диверсий и массового саботажа.
Они происходили в самых уязвимых местах и в самое критическое время.
Ещё до того, как Зонс окончательно убедился в этом, он отдал распоряжение арестовать всех известных жандармерии коммунистов. Так были схвачены бывший председатель райисполкома Степан Григорьевич Яковлев, Налина Георгиевна Соколова, Мария Георгиевна Дымченко, которую три месяца назад "пощадил" майор Гендеман.
Зонс уже подготовил подробный доклад в окружную жандармерию о разоблачении подпольной организации в Краснодоне. Но в картине, нарисованной в докладе, был один пробел: Зонс не знал, каким образом коммунисты руководили операциями молодёжной группы. Это была загадка, которую начальник жандармерии долго не мог разрешить. Не доверяя даже полиции, Зонс сам допрашивал арестованных коммунистов, пытаясь выведать этот секрет. Он зверски избивал их, применял все известные ему способы пыток, но не смог вытянуть из них ни слова. Коммунисты молчали. И вот маленький эпизод, рассказанный Почепцовым, помог ему найти ключ к этой загадке…
Зонс начисто переписал доклад, уложил его в конверт и с нарочным отправил в Красный Луч, начальнику окружной жандармерии полковнику Ренатусу.
Снова по городу рыскали отряды полицейских и жандармов. Не дожидаясь темноты, среди бела дня врывались в дома, волокли по улицам избитых, окровавленных парней и девчат. На санях из Ново-Александровки привезли Клаву Ковалёву - хорошенькую пышноволосую девушку с чуть раскосыми глазами. Она лежала в санях, откинув назад голову, испуганно озираясь вокруг. Двое дюжих жандармов протащили за руки почти через весь город пятнадцатилетнего Витю Лукьянченко. Витя кричал, кусался, и жандармы всю дорогу колотили его кулаками по худенькой сухой спине. Усатый конный жандарм поймал на улице Виктора Петрова. Связав ему руки, он прикрепил конец верёвки к своему поясу, вскочил в седло и пустил коня вскачь.
По совету Кулешова Подтынный распорядился для всех вновь прибывших арестованных выделить отдельную камеру.
- Сводить вместе их никак нельзя, - рассуждал Кулешов. - Сговорятся между собой. Тогда из них ничего не вытянешь. С теми вон сколько бьёмся… А этих надо горяченькими прихватить, прижать как следует - все выложат.
"В самом деле, те, кого схватили сегодня, не знают, как напали на их след. С ходу ошарашить, убедить, что вожаки организации во всем сознались и выдали остальных, - быстро созрел план в голове Подтынного, - не давая опомниться, выведать все…".
Не дожидаясь Соликовского - тот, по–видимому, опять запил, - Подтынный решил немедленно приступить к допросам арестованных. На всякий случай спросил разрешения у жандармского офицера, которому Зонс поручил присутствовать при допросах. Офицер по–русски понимал плохо, переводчика поблизости не оказалось, и Подтынному пришлось изъясняться жестами: кивнув в сторону камер, он энергично замахал кулаками, будто избивал кого–то.
- О, гут, гут! - живо блеснул глазами офицер.
Через минуту Кулешов притащил за ухо шустрого, подвижного, как ртуть, подростка с красными мальчишескими руками и крупной головой, высоко сидящей на тонкой невозмужалой шее. Скривившись от боли, он вертелся вьюном, стараясь высвободить ухо из цепких пальцев Кулешова.
- Попался!
Подтынный окинул взглядом худенькую фигурку.
- Стань вот здесь и быстро отвечай на мои вопросы. Фамилия?
Мальчишка испуганно вытаращил глаза, потирая рукой малиновое ухо.
- Лукьянченко Витя…
- Сколько лет?
- Шестнадцать… в апреле исполнится. А что?
Подтынный ухватил Витю сзади за шею двумя пальцами.
- Слушай, сопляк! Ваши главари сознались во всем и выдали нам всю шайку. Если расскажешь все, что знаешь, сейчас же отпустим на волю. Начнёшь врать - тебя убьют как собаку, понял? Отвечай быстро: сколько человек в вашей банде? Кто главный? Где спрятано оружие? Говори!
Изумление Вити было настолько искренним, в синих, широко раскрытых глазах было столько неподдельного ужаса, что Подтынный невольно расслабил пальцы, ещё сжимавшие тонкую шею.
Витя повертел головой, будто широкий отложной воротник рубашки вдруг стал ему тесен, испуганно заговорил:
- Какая банда? Какое оружие? Да у меня сроду… Правда, рогатка была… Так я её ещё год назад променял! А оружие… Откуда?..
В разговор вмешался Кулешов.
- Рогатка? Ах ты, щенок! А листовки кто расклеивал? Кто биржу труда поджёг? Кто флаги развешивал? Ну?!
Звонко шлёпнув ладонью по затылку, он больно крутнул Витю за ухо, ударил коленом в бок.
Но Витя как будто не чувствовал боли. Ещё сильнее вытянув шею, смешно шевеля оттопыренными ушами, он даже заикаться стал от недоумения.
- Кто, я? Да вы, вы что?.. Да пусть хоть кто… Да чтоб меня на куски!.. Чтоб глаза мои лопнули!.. Чтоб руки поотпадали!..
Он произносил ещё много страшных клятв, а Подтынный смотрел на него исподлобья и терялся в мыслях. "Врёт, изворачивается? Да нет, не похоже… Совсем мальчишка, куда ему так ловко… А вдруг притворяется? От этих всего можно ждать. Нет, надо ещё припугнуть", - твёрдо решил он и приказал Кулешову:
- На скамью его! До смерти, пока не сознаётся…
Нахмурившись, Подтынный сел за стол, ожесточённо задымил сигаретой. Настроение испортилось. Нет, не так–то просто запугать этих мальчишек…
Черт их разберёт, может, и правда ничего не знают? Но кто же тогда расклеивал листовки, нападал на немецкую охрану, закладывал мины на дорогах? Хоть бы одного заставить заговорить, найти зацепку… Кулешов неслышно подошёл, понимающе заговорил:
- Не огорчайтесь, Василий Дмитриевич. Первый блин, как говорится, всегда комом… Их вон сколько ещё - в камерах не продохнуть, кто–нибудь заговорит… Звать следующего?
Подтынный вяло кивнул.
- Зови.
Один за другим входили в кабинет молодые, безусые хлопцы. Становились перед столом, усмехаясь, - или удивлённо вскидывая брови, или сердито хмуря лоб, - отвечали коротко, односложно: "Нет, ничего не знаю, первый раз слышу"… Ответы были одни и те же, и Подтынный вскоре перестал задавать вопросы и только коротко приказывал:
- Дадышев? На скамью…
- Гуков? На скамью…
- Бондарев? На скамью…
- Главан? На скамью…
Неожиданно чистый девичий голос заставил его поднять голову:
- Можно?
Так неуместно прозвучал обычный, вежливый вопрос в этой забрызганной кровью комнате, что Подтынный в первую минуту опешил. На пороге, закинув руки назад, стояла невысокая девушка в скромном тёмном костюме. Её лицо с правильными, мягкими чертами разрумянилось от мороза. Девушка неторопливо сделала несколько шагов вперёд, и только теперь Подтынный заметил, что руки у неё связаны.
- Ковалёва Клавдия, - шепнул на ухо Кулешов. - Только привезли…
По виду Клава походила на старшеклассницу. Каштановые, слегка волнистые волосы аккуратно уложены, строгий чёрный воротник плотно облегает красивую шею. Говорит она, слегка растягивая слова, чуть–чуть картавя. Нет, она не знает, за что её арестовали. Никакого отношения к подпольной организации она не имеет. Все названные фамилии она слышит впервые. Она живёт на хуторе и в городе бывает редко. Знакомых здесь у неё нет…
Подтынный рассеянно слушал её ровный тихий голос и раздумывал, как поступить дальше. Он чувствовал на себе выжидающий, с заметной ехидцей взгляд Кулешова, украдко косился на бесстрастное лицо жандармского офицера… Короткое колебание– и привычный возглас:
- На скамью!
Кулешов проворно кинулся выполнять приказание. Он уже поднял с пола моток верёвки, подвёл Клаву к скамье, когда в комнату вошёл Соликовский.
Начальник полиции был в отличном расположении духа. Не раздеваясь, он подошёл к Кулешову, похлопал его по спине:
- Стараешься, адвокат? Ну–ну… А ведь с тебя причитается! Нашлась твоя краля…
- Какая краля? - не понял Кулешов.
- Э-э, не прикидывайся овечкой, знаем мы вас, интеллигентов! Любку Шевцову помнишь? Это ж ты первый её заметил, летом тогда приводил. Упустили мы её тогда, как лопухи… Так вот, поймали её в Ворошиловграде. Везут сюда… - Он восхищённо покрутил головой. - Нет, что ни говори, а немцы - сила! Все у них организовано, все расписано, как по нотам. Дана команда - разыскать! Раз–два - готово!
- Да, очень культурная нация, - вежливо поддакнул Кулешов.
- А насчёт остальных как, Василий Александрович, - спросил Подтынный, - ничего не слышно?
- Найдутся и остальные, - отозвался Соликовский, снимая дублёный полушубок. - От нас не уйдут!
- Ну, как тут у вас? Э–те–те, какая голубка попалась в нашу клетку! Кто такая?
Подтынный коротко рассказал о результатах допроса Ковалёвой.
- Ковалёва? - переспросил Соликовский. - Никого не знает? Ну, это мы сейчас проверим…
Не спуская глаз с Ковалёвой, он постучал кулаком в стенку.
- Черенков! Веди сюда Земнухова!
Ковалёва не шелохнулась. Когда Черенков ввёл Земнухова, Клава только на миг метнула взгляд к двери и с безразличным видом отвернулась.
Земнухов стоял, устало опершись о дверной косяк. Лицо его было похоже на страшную маску - все в ссадинах, кровоподтёках, на теле, едва прикрытом превратившейся в лохмотья рубахой, зияли, свежие, сочившиеся кровью рубцы.
- Узнаешь? - с издёвкой спросил Соликовский, указывая на Клаву.
Земнухов близоруко сощурился:
- Первый раз вижу эту девушку.
- Гм… А ты, Ковалёва, что скажешь?
Не поднимая глаз, Клава с чуть заметной дрожью в голосе проговорила:
- Мы с ним не знакомы.
- А ты присмотрись получше… Правда, в нашей парикмахерской ему немного изменили причёску, - съязвил Соликовский.
Клава отрицательно покачала головой.
Соликовский подбежал к девушке, повалил её на скамью, сорвал с неё одежду… Взяв в руки скрученный вдвое телефонный шнур, он повернулся к Земнухову:
- Я запорю её, слышишь ты, сучий выродок, задушу её сейчас своими руками, если ты не скажешь, что знаешь её!
Даже сквозь багрово–чёрные синяки и подтёки было видно, как побледнел Земнухов. Он стоял, закусив нижнюю губу, и из губы, змеясь по подбородку, струилась кровь…
Прошла неделя с того дня, как донос Почепцова попал в руки Соликовскому. Несколько десятков юношей и девушек были брошены в камеры полиции.
Гитлеровцы применяли самые жестокие пытки, какие только могли придумать, чтобы заставить их говорить, но они упорно отказывались давать показания. Вечером Соликовского и Подтынного пригласил к себе Зонс. Когда они вошли, Зонс торжественно встал, взял руку под козырёк.
- Поздравляю вас с оказанной вам высокой честью, - напыщенно произнёс он. - За особые заслуги перед великой Германией господин полковник приказал зачислить вас, господин Соликовский, и вас, господин Подтынный, в ряды непобедимой германской армии с присвоением вам воинского звания фельдфебеля. Официальный приказ получите завтра. Поздравляю вас, господа фельдфебели!
Зонс пожал им руки, а затем, наклонившись вперёд, многозначительно шепнул:
- Господин полковник сообщил важную новость. Завтра в Краснодон прибывает специальный отряд гестапо. Германская тайная полиция всерьёз заинтересовалась "Молодой гвардией" и сама поведёт дальнейшее следствие…
Утром следующего дня огромный, невероятно тучный человек в чёрном кителе, на левом рукаве которого белела повязка с фашистской свастикой, вошёл в кабинет Соликовского и бесцеремонно, не обращая никакого внимания на Соликовского и Подтынного, тщательно оглядел комнату. Легко приподнял и поставил наискось письменный стол, затем подошёл к окну, подёргал шпингалеты, передвинул на середину комнаты деревянную скамью, диван оттолкнул ногой в дальний угол. Потом, ещё раз окинув взглядом комнату, приоткрыл дверь и высоким, женским голосом, никак не вязавшимся с его мощной мешковатой фигурой, крикнул что–то по–немецки.
Такие же мрачные и такие же бесцеремонные люди в чёрных гестаповских мундирах тотчас заполнили весь кабинет. Двое дюжих солдат внесли в комнату большой тяжёлый ящик с бутылками, по знаку своего шефа поставили его под стол. Следом за ними ещё двое втащили в комнату странное деревянное сооружение, напоминавшее гимнастического "коня". Очень широкий в плечах и тонкий в талии солдат на вытянутых руках внёс большую металлическую жаровню и, надев кожаный фартук, тут же принялся разводить в ней огонь. Один из гестаповцев притащил патефон и поставил его возле окна. На столе, на подоконниках, на деревянной скамье появились ящики с какими–то диковинными инструментами - метровыми щипцами, железными крючьями, кольцами…
Когда все это было распаковано и разложено, шеф уселся за стол и только теперь посмотрел на застывшего Соликовского.
- Мы будем работайт ваш комната. Отшен ка–роши комната… Вы есть русский полицаймайстер?
Соликовский подбросил руку к папахе.
- Так точно, господин… господин…
- Майстер, - подсказал шеф. - Я имею быть майстер. Вы есть полицаймайстер, я - майстер, ха–ха–ха!..
Соликовскии подумал, что майстер - это фамилия. До сих пор ко всем немцам он обращался только по их званию, и назвать шефа гестапо просто по фамилии он не сразу решился. Но так как шеф больше ни слова не добавил и продолжал смеяться, он осмелился робко представиться:
- Так точно, господин… Майстер. Фельдфебель Соликовский! - и потянул к себе за рукав Подтынного. - Мой заместитель фельдфебель Подтынный…
Шеф кончил смеяться и, протерев глаза кончиком не очень свежего носового платка, указал на стул.
- Возьмите свой место… Будем иметь э-э… немножко разговор.
Подтынному он не предложил сесть, и тот продолжал стоять, вытянув руки по швам.
- Вы будет рассказывайт, какой работа ваша полицайкоманда делал русский партизан. Все рассказывайт…
Старательно подбирая слова, которые казались ему самыми простыми и понятными, Соликовский принялся подробно рассказывать обо всем, что происходило в полиции в эти дни: как удалось заполучить список почти всей подпольной организации, как ловко и быстро были схвачены молодогвардейцы…
- Все партизан арестованный? - неожиданно оборвал его "майстер".
- Нет, пока не все, некоторым удалось убежать… Да куда они денутся? Побегают и придут домой. Мы установили постоянное наблюдение за квартирами…
"Майстер" недовольно пробормотал что–то, холодно взглянув на Соликовского.
- Сколько вы зеваль?
Соликовскии не сразу сообразил, о чем спросил шеф, и Подтынный пришёл ему на помощь. Он раскрыл лежавшую на столе папку, быстро подсчитал.
- Ещё не пойманы восемнадцать человек, господин майстер. Вот их список.
Гестаповец подвинул папку, медленно, будто запоминая, перечитал вслух все фамилии. Потом взглянул на Подтынного своими глазами–кнопками:
- Плехой работа… Вы есть не фельдфебель. Вы есть… э–э–э…
- Но мы арестовали их родителей, - поспешил доложить Соликовский. - Фатер и матер - понимаете, господин Майстер? Они будут сидеть в камерах, пока не скажут, где их дети…
"Майстер" сердито спросил, как проводились допросы арестованных и какие показания дали молодогвардейцы.
- О, мы с ними не церемонились! - живо воскликнул Соликовский. Он сообщил, что все арестованные допрошены по нескольку раз, за исключением Шевцовой, которую привезли только вчера. Главари организации - Третьякевич, Земнухов, Мошков, Попов и другие - уже избиты так, что на допрос их приходится чуть ли не на руках приносить.
- Нам не удалось пока получить нужные сведения. Но эта штука заставит их развязать языки! - он положил на стол мохнатый кулак.
"Майстер" улыбнулся, будто хотел сказать что–то приятное.
- Вы есть глюпый толстый дурак. Этот штука может пугать маленький дети. Партизан нужен другой штука… Мы вам покажем, что есть настоящая кароший работа! Германский гестапо умеет кароший работа, ха–ха–ха!..
"Майстер" больше ни о чем не спрашивал. Тяжело поднявшись, он вышел из кабинета. Следом двинулись гестаповцы. Соликовский и Подтынный, потоптавшись на месте, неуверенно пошли за ними.
В коридоре "майстер" распахнул первую попавшуюся дверь - это была женская камера, она размещалась напротив кабинета Соликовского.
Тяжёлый, насыщенный парами воздух ударил в нос. Небольшая квадратная комната была набита битком. Девушки, женщины с детьми, старухи сидели прямо на полу или стояли у стен, тесно прижавшись друг к другу.
"Майстер" подозвал Соликовского.
- Все партизан? - спросил он, указав на камеру.
Соликовский вполголоса пояснил:
- Тут есть также их родители. Я докладывал вам… Некоторые арестованы по подозрению в соучастии…
"Майстер" заглянул в следующую дверь.
- Здесь?
- Тоже… - кивнул головой Соликовский.
Проверив все камеры, "майстер" вышел из коридора прямо на улицу. Возле барака его ожидала крытая брезентом штабная машина. У самой машины он остановился и поманил пальцем Соликовского.
- Сегодня вы будет выгоняйт всех лишний! Матка, татка - всех! Оставляйт только партизан! Завтра гестапо показывайт настоящий работа!
И, повернувшись, с трудом втиснулся в машину. Соликовский вернулся в свой кабинет и сказал Подтынному:
- Ну, давай списки. Будем смотреть, кому идти в рай, а кому - в ад…
В этот день вернулись домой все родители молодогвардейцев и те, кого арестовали просто по подозрению. В их число попал и Витя Лукьянченко - против него никаких улик не было. В камерах остались коммунисты и молодогвардейцы.
То, что происходило затем в сером бараке, описать невозможно. Помните короткие, страшные строки романа А. Фадеева "Молодая гвардия": "И мучения, которым их подвергали теперь, были мучения, уже непредставимые человеческим сознанием, немыслимые с точки зрения человеческого разума и совести".