Секретарём подпольного райкома был утверждён Филипп Петрович Лютиков - спокойный, обаятельный человек с простым русским лицом.
Филипп Петрович умел трезво оценивать обстановку, быстро и безошибочно принимать решения. Он обладал какой–то внутренней силой, которая притягивала, заставляла прислушиваться к каждому его слову. Среди краснодонцев он пользовался особым уважением.
Филипп Петрович был представителем старой шахтёрской гвардии. С тринадцати лет он начал работать в шахтах. Был учеником слесаря, механиком. В 1925 году за отличную работу в период реконструкции донецких шахт правительство наградило его орденом Трудового Красного Знамени. Одним из первых в Донбассе, Филипп Петрович был удостоен почётного звания Героя Труда. В последнее время Лютиков работал начальником Центральных мастерских треста "Краснодонуголь".
Во время беседы с группой коммунистов, остающихся на подпольной работе, Д. С. Коротченко спросил Лютикова, не помешают ли ему годы и состояние здоровья вести сложную и опасную работу по организации борьбы во вражеском тылу.
- Я солдат партии, - просто ответил Филипп Петрович. - Воля Родины для меня закон. Для коммуниста нет ничего выше, чем доверие партии. Я обещаю оправдать это доверие и готов выполнить любое задание партии.
Заместителем Лютикова по подпольной работе в Краснодоне был утверждён Николай Петрович Бараков.
Основной базой для деятельности подпольного райкома были избраны Центральные электромеханические мастерские. Здесь, в мастерских, ремонтировалось все шахтное оборудование, и фашисты уделяли их работе особое внимание. Они спешили восстановить выведенные из строя краснодонские шахты, чтобы поскорее приступить к грабежу, выкачать из земных недр ценнейший донецкий уголь. Хороших специалистов по ремонту шахтного оборудования в оккупированном Краснодоне осталось не так уж много, и фашисты волей–неволей вынуждены были смириться с тем, что в мастерских работали "социально опасные элементы" - бывшие активисты, руководители советских учреждений и даже коммунисты.
Все это учёл Филипп Петрович. Когда фашисты оккупировали город, он явился к начальнику немецкого дирекциона барону Швейде и добровольно вызвался работать механиком мастерских. По его рекомендации начальником мастерских был принят Николай Петрович Бараков.
Осторожно, тщательно продумывая каждый шаг, начали коммунисты подпольную работу. Налина Георгиевна Соколова, выполнявшая обязанности связной, ходила по только одной ей известным явочным квартирам, передавала товарищам распоряжения секретаря райкома.
Коммунисты пристально следили и за действиями небольших комсомольских групп, возникавших в городе, незаметно, не выдавая себя, направляли их деятельность, привлекали молодёжь к подпольной работе. Подпольный райком действовал!
Напрасно рыскали по всему Краснодону гитлеровцы, расспрашивали жителей, вынюхивали следы подпольщиков. Всюду, куда бы ни сунулись полицейские ищейки, они встречали открыто враждебные взгляды, презрительную усмешку, упорное молчание.
…Полицаи привыкли, что жители Краснодона старательно избегали встреч с ними. И когда в пустынном переулке показался неизвестный человек в потрёпанном брезентовом плаще, направлявшийся в серый барак, дежурный полицай насторожился.
- Стой! Куда?
Неизвестный отпрянул в сторону. Потом, заметив на рукаве полицая белую повязку, успокоился и тихо сказал:
- Мне к начальнику. Срочное дело…
- Господин Соликовский ушёл в жандармерию, - строго ответил тот. - Будет только завтра.
Человек постоял с минуту в нерешительности, затем повернулся и неторопливо зашагал прочь.
- Эй, погоди! - окликнул его полицай. - Можешь пройти к заместителю. Раз дело срочное…
Неизвестный вернулся. Покосившись на полицая, он шагнул в полутёмный коридор.
- Вторая дверь направо, - крикнул ему вдогонку полицай, провожая пристальным взглядом высокую, сильно сутулившуюся фигуру.
В кабинете Захарова было темно. Висевшая под самым потолком маленькая электрическая лампочка была густо засижена мухами и окутана клубами дыма. От её слабого мерцающего света лицо Захарова казалось каким–то безжизненным.
Захаров полулежал в удобном мягком кресле и лениво пускал под потолок плотные, будто из ваты, табачные кольца. Его одолела скука.
Нехотя повернувшись к вошедшему, Захаров, будто ощупывая, окинул взглядом всю его длинную нескладную фигуру. Костистый влажный лоб, маленькие, тревожно бегающие по сторонам глазки, тонкие, растянутые в заискивающей улыбке губы… Про себя презрительно отметил: "Сявка!" Среди уголовников так называли людей слабодушных и трусливых.
Грозно сдвинув брови, отчего его узкое лисье лицо приняло смешное выражение, Захаров буркнул:
- Ну?!
Вошедший поспешно сдёрнул с головы потрёпанный картуз и шагнул к столу.
- До вашей милости, господин начальник… Не откажите в любезности… Как говорится, ошибочка маленькая вышла. Гонялись за щукой, а поймали, можно сказать, пескаря, хи–хи…
Он осторожно хихикнул в кулак, но, увидев, что Захаров нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, заговорил быстрее:
- Ошибочка, говорю, вышла. Человек я смирный, к немецким властям отношусь со всем уважением. А тут - ошибочка… Ладно бы только побили, а то добро ведь забрали. Костюм совсем новый, на Первое мая покупал, и валенок две пары. Как же мне всю зиму без валенок? И костюм совсем новый…
- Кто взял? - оборвал его Захаров.
- Да господа полицаи же. Шли большевиков искать, а ко мне попали. Прикажите вернуть вещи, господин начальник. Ошибочка тут…
Захаров откинулся на спинку кресла, прищурившись, посмотрел в лицо вошедшему:
- Коммунист?
Тот испуганно отшатнулся, истово перекрестился.
- Да что вы, господин начальник? Какой я коммунист? Есть другой Громов, на Первомайке живёт, тот действительно коммунист. А я, по правде, и не Громов вовсе, а настоящая моя фамилия Нуждин, только в двадцать первом году я её поменял на Громова. Меня и господин барон Швейде знает. Он меня даже начальником шахты назначил. Пятой шахты… Прикажите вернуть вещи, господин начальник! Жена у меня больная, и сына одевать–обувать надо. Он Федора Почепцова племянник, может, слышали?
- Почепцова? - переспросил Захаров. - Как же, знаю. Так ты что, родственник ему?
- Ну да, ну да, родственник, - обрадованно закивал головой Громов. - Он меня и надоумил к вам пойти. Иди, говорит, там люди свои…
Захаров внимательно слушал Громова. Только вчера его вызывал к себе Зонс и распекал за то, что полиция не поймала ни одного коммуниста. Зонс грозился немедленно выгнать его и взять другого, более поворотливого сыщика. Но теперь… Теперь Захаров покажет, на что он способен! Этот сгорбившийся человек с маленькой птичьей головкой и впалой грудью, терпеливо ожидающий его ответа, поможет ему. Своим нюхом Захаров сразу почуял: перед ним человек, готовый ради денег продать всех и все. И он без обиняков сказал:
- Слушай, Громов, или Нуждин, как там тебя… Тебе вернут твой костюм. И валенки тоже. И ещё хорошо приплатят. Полиции нужны преданные люди. Ты, говоришь, давно живёшь в Краснодоне? Видел тех, кто перед отступлением взорвал двенадцатую шахту? Знаешь их?
Громов оживился, порозовел, маленькие глазки его загорелись лихорадочным блеском.
- А как же! Я в Краснодоне без малого двадцать лет живу. Всех тут знаю.
- Вот и хорошо. Садись и пиши фамилии всех, кого видел возле копра.
Кряхтя и часто сморкаясь, Громов долго выводил на листке бумаги какие–то каракули. Захаров терпеливо ждал, пока он кончит, потом взял список, пробежал его глазами.
- Так… А почему не подписался?
Громов замялся, хотел что–то сказать, но промолчал, лишь тяжело вздохнул.
- Боишься? - догадался Захаров. - Тогда вот что… Выбери себе кличку. Этой кличкой будешь подписывать все секретные донесения и сдавать их лично мне. Тогда никто ничего не узнает. А бумажки эти нужны, чтоб по ним расчёт с тобой вести, понял? За каждую бумажку - особая плата.
Громов весь взмок, напряжённо соображая что–то, потом взял карандаш и старательно вывел под списком: "Ванюша".
- Только никому ни слова, - умоляюще посмотрел он на Захарова. - Чтоб ни одна душа…
- Ладно, Ванюша, - усмехнулся Захаров, пряча в карман бумажку. - Но ты должен сообщать в полицию о всех коммунистах, которых встретишь в городе. Старайся втереться к ним в доверие, узнай, где они прячутся, что делают, и передавай нам адреса. Будешь нашим тайным агентом, понял? Коммунисты тебя не боятся, ты человек тихий, неприметный… О деньгах не беспокойся - богачом скоро станешь! Понял?
Громов утвердительно кивнул.
Тонкие, бескровные губы Подтынного сомкнулись, отчего редкая рыжая щетина на подбородке встала торчком. На мгновение он закрыл глаза, как бы припоминая что–то, но тут же снова открыл их. В расширившихся зрачках мелькнул страх, будто вспомнилось что–то ужасное, дикое…
- Какую же помощь оказал гитлеровцам агент по кличке "Ванюша"? - спросил следователь.
Подтынный низко нагнул голову, глубоко, с присвистом вздохнул.
- Он выдал жандармерии многих известных ему коммунистов и советских активистов, укрывавшихся в городе: Бесчастного, Валько, Михайлюка, Петрова… Их арестовали… А потом… потом ночью загнали в бомбоубежище в городском парке и расстреляли. Когда мы засыпали яму опавшими листьями, некоторые были ещё живы… Они пели "Интернационал"…
3. ОНИ ПЕЛИ "ИНТЕРНАЦИОНАЛ"
Шёл по улице чернобровый, черноглазый, весёлый человек. Нёс на плече лист кровельного железа, свёрнутый в трубку, на ходу поигрывал небольшим металлическим молоточком и насвистывал какую–то бодрую песенку. По всему видно - хорошее у человека настроение.
Вот он подошёл к аккуратному домику с голубыми ставнями, обнесённому невысоким забором, остановился под раскидистым деревом, свесившим свои ветви почти до самой земли. Широко, всей грудью вдохнул напоённый осенними запахами воздух, сорвал с дерева листок и долго в задумчивости рассматривал его. Потом неторопливо положил свою ношу на землю, достал из кармана ключ, сунул его в замочную скважину и… вздрогнул, услышав позади себя вкрадчивый, елейный голосок:
- О, товарищ Валько! Вот уж не думал встретиться…
Человек обернулся, смерил взглядом внезапно появившуюся рядом с ним долговязую фигуру, ответил сдержанно:
- Здравствуй, Громов.
- Признали, товарищ Валько? А я смотрю - как же так, начальник шахты, заслуженный человек, и остался у фашистов… Или не взяли вас в эшелон?
- Да уж так пришлось. Остался…
- Ай–яй–яй, нехорошо как! Немцы–то приказ вывесили, по всему городу коммунистов разыскивают. Как же вы?..
Валько пожал плечами, промолчал.
- Да-а, дела… Ну, я побежал. Бывайте здоровеньки, помогай вам бог, как говорится… - и долговязый торопливо зашагал прочь.
Так встретились начальник шахты № 22 Андрей Валько и забойщик Василий Громов, когда–то работавший на этой же шахте. Короткой была встреча, всего двумя–тремя словами успели обменяться. Думал ли Валько, что она приведёт к столь трагическим последствиям?
Через несколько минут следователь полиции Захаров получил безграмотную, нацарапанную вкривь и вкось записку: "Видил начальника шахты 22 коммуниста Валько. Адрис знаю. Ванюша".
В ту же ночь возле дома с голубыми ставнями остановилась подвода. Двое жандармов в сопровождении целой своры полицейских ворвались в дом, стащили с постели спящего Валько и, не дав ему опомниться, скрутили руки и ноги, кинули на подводу…
Босой, в одном нижнем белье, Андрей Валько предстал перед Зонсом. Возле стола вертелся ликующий Захаров, угодливо изогнувшись, шептал что–то на ухо гауптвахтмейстеру Соликовский.
Упёршись руками в стол, Зонс посмотрел куда–то поверх Валько, хрипло спросил:
- Коммунист?
Валько откинул назад свисавшую на лоб прядь чёрных как смоль волос и ничего не ответил.
- Почему не явился на регистрацию? - повысил голос начальник жандармерии.
Валько молчал.
Тогда заговорил Соликовский. С наглой ухмылкой, поигрывая плетью, он подошёл вплотную к Валько, дохнул ему в лицо самогонным перегаром:
- Что же вы упираетесь, Андрей Андреевич! Я‑то вас хорошо знаю. На работу к вам приходил наниматься. Прогнали вы меня тогда, сказали - пьяница.
Валько сверкнул чёрными цыганскими глазами.
- Теперь бы не прогнал! На месте пристрелил бы подлюку!
Соликовский отступил на полшага и изо всей силы ударил Валько по лицу. Струйка алой крови из рассечённой губы скользнула за воротник, расползлась тёмным пятном по белому полотну рубашки. Соликовский ударил ещё и ещё…
Через полчаса Захаров приоткрыл дверь кабинета, крикнул в коридор:
- Эй, кто там есть? Заберите…
Вошёл Подтынный. Приложил руку к козырьку артиллерийской фуражки, чётко пристукнул каблуками.
- Полицейский Подтынный по вашему приказанию явился!
Зонс молча кивнул на почти безжизненного Валько, жестом указал на дверь. Подтынный пинком перевернул грузное, отяжелевшее тело, ухватил его за ноги и поволок в камеру, где лежали избитые до полусмерти шахтёры Иван Михайлюк, Семён Бесчастный, Степан Клюзов, Михаил Поляков, Иван Шевцов. Это они перед самым вступлением фашистов в город взорвали свою родную шахту. Старые коммунисты не боялись смерти. Их тревожило другое: удастся ли оставшимся на свободе товарищам найти предателя?
Между тем Василий Громов развернул кипучую деятельность. По нескольку раз в день он обходил весь город, заглядывал в самые отдалённые углы. Барон Швейде назначил его начальником шахты № 5. Из–за нехватки людей шахта все ещё не работала, и Громов делал вид, что подбирает рабочую силу. А сам все вынюхивал, выслеживал…
На "Шанхае" в маленькой глинобитной халупке Громов наткнулся на Черняка - главного инженера шахты № 2–4, той самой шахты, на которой Громов работал перед оккупацией города. Черняк не успел эвакуироваться и укрывался у знакомых. Увидев Громова, он радушно пригласил его к себе, откровенно пожаловался на то, что никак не может связаться с подпольной организацией. В том, что такая организация существует, он не сомневался. В тот же день Черняк был брошен в камеру полиции…
На рынке Громов как–то встретил высокую, стройную чернобровую женщину в низко надвинутом на лоб пуховом платке. На какой–то миг мелькнуло перед ним красивое, с тонкими чертами лицо, и женщина скрылась в толпе. Он шёл и напряжённо вспоминал: где он её видел? И вдруг вспомнил: Дымченко, Мария Дымченко, инспектор райздравотдела. Это она приезжала на шахту и ругала заведующего столовой за то, что повар ходил в грязном колпаке. Громов не знал, коммунистка она или нет, но на всякий случай сообщил в полицию и о ней. Дымченко арестовали…
Однажды на районном смотре художественной самодеятельности Громов слышал, как начальник участка шахты № 5 Пётр Зимин красивым баритоном пел "Песню о Родине", а зал дружно подхватывал припев любимой песни. Громов не раз встречал Зимина на рабочих собраниях и митингах - он был прекрасным оратором, страстным поборником всего нового, передового. И вот Зимин попался на глаза Громову в отдалённом переулке. Через час полицаи бросили его окровавленного, иссечённого плетьми в камеру…
Громов из кожи лез, лишь бы угодить своим хозяевам. Все новые и новые жертвы попадали в лапы полиции. Не дремала и немецкая жандармерия. По особой схеме, составленной обер–лейтенантом Бокком, жандармы каждую ночь прочёсывали кварталы города, разыскивая подпольщиков.
Утро 28 сентября 1942 года выдалось хмурое, холодное. Моросил дождь, пронизывающий до костей ветер гонял по улицам опавшие листья. Густые свинцовые тучи нависли над городом, заслонив почти все небо. Бледным расплывчатым пятном пробивалось сквозь них застывшее солнце.
В это утро Зонс пришёл с докладом к Гендеману. Коротко сообщив о деятельности районной жандармерии за последнюю неделю, он положил перед комендантом список арестованных коммунистов.
- Жду дальнейших указаний, - лаконично закончил он доклад.
Майор Гендеман считал себя знатоком России. Когда–то в университете по старым немецким учебникам он изучал историю русского государства, знакомился с русской литературой, неплохо владел языком. И хотя познания его были крайне скудными, майор при случае любил блеснуть ими перед своими подчинёнными. Его любимой фразой было: "О, уж я‑то русских знаю!"
Мурлыча что–то себе под нос, комендант не спеша достал из кармана роговой футляр, вынул очки, дохнул на стекла, тщательно протёр их носовым платком. Строго размеренным движением руки подвинул к себе список, но вдруг, что–то вспомнив, снова полез в карман, достал янтарный мундштук, долго чистил его проволочкой. Зонс почтительно раскрыл перед комендантом портсигар, поднёс зажигалку.
Наконец майор принялся изучать список.
- Так, хорошо… Отлично, - сказал он, укладывая очки в футляр. - Вы славно поработали, Зонс. Надеюсь, теперь в нашем городе будет восстановлен настоящий порядок.
Он ещё раз, уже без очков, пробежал глазами список и вдруг нахмурился,
- Хм, тридцать три человека… - пробормотал он. - Тридцать три - нехорошее число… Знаете, Зонс, у русских есть такая сказка… - И он прочитал на память по–русски:
Океан поднимет вой,
Хлынет на берег пустой,
И очутятся на бреге
Тридцать три богатыря…
Майор, прищурившись, посмотрел на Зонса:
- Как, Зонс, похожи эти тридцать три коммуниста на богатырей, а?
Зонс промолчал.
Комендант снова придвинул к себе список и, нацелившись, решительно черкнул в нем карандашом.
- Я суеверен… Отпустите эту Дымченко Марию, медицинского инспектора, пусть идёт домой и благодарит бога и великую Германию за спасение.
Отпустив Зонса, майор несколько раз прошёлся по кабинету, насвистывая, затем подошёл к телефону.
- Соедините меня с полковником Ренатусом… Алло, господин полковник? Докладывает майор Гендеман. Согласно вашему указанию в городе проведена операция по изоляции опасных элементов. Нами арестованы тридцать два коммуниста. Все они сейчас находятся в камерах городской полиции и усиленно охраняются. Каковы дальнейшие распоряжения?.. Что? Одну минутку, господин полковник…
Пошарив рукой по столу, Гендеман придвинул список, быстро перечислил фамилии задержанных, - кратко охарактеризовав каждого. Затем, выслушав распоряжение полковника, положил трубку и нажал кнопку.
- Зонса и Соликовского ко мне! - коротко бросил он вошедшему адъютанту.
…В эту ночь в камерах никто не спал. Все напряжённо прислушивались к тому, что происходило за тонкой деревянной перегородкой, отделявшей камеры от служебных помещений полиции. В коридоре гулко раздавались топанье ног, позвякивание оружия, отрывистые короткие команды. Гитлеровцы к чему–то готовились… Но вот все стихло. Со скрипом распахнулась дверь. Пьяный, едва держащийся на ногах Соликовский вполголоса приказал:
- Выходи по одному. Без шума…