Их вывели в тесный, заваленный мусором, огороженный высоким забором двор, построили по четыре человека в ряд. Жандармы быстро и ловко связали всем руки. Высокий, в длинном, прорезиненном плаще немецкий офицер пересчитал арестованных, и колонна, окружённая плотной цепью жандармов и полицейских, медленно двинулась по ночному городу.
В первом ряду шёл Андрей Валько, полуголый, в изодранной и почерневшей от запёкшейся крови рубахе. Глубоко задумавшись, он шагал босыми ногами по осенним лужам, не чувствуя ни холода, ни пронизывающего ветра. Рядом с ним - председатель Краснодонского райпотребсоюза Петров, грузный, плотный мужчина. Он жадно подставлял своё страшно изувеченное лицо под косые струи дождя. Парторг двенадцатой- шахты Семён Бесчастный волочил вывихнутую правую ногу. Каждый шаг причинял ему нестерпимую боль. Молоденький следователь райпрокуратуры Миронов шёл, тесно прижавшись к плечу своего соседа - старого, седоусого шахтёра Михайлюка…
Колонна шла к городскому парку, в глубине которого зияла огромная яма, наполовину осыпавшаяся, залитая водой. Местная команда МПВО рыла её под бомбоубежище, но завершить работу не успела.
Здесь, у этой ямы, арестованных коммунистов поджидал майор Гендеман со взводом жандармов. Взобравшись на кучу брёвен, лежавших поодаль, он напряжённо всматривался в темноту широкой аллеи, время от времени посвечивая карманным фонарём. Жандармы, укрывшись от дождя под редкими деревьями, зябко поёживались от сырости и холода, разминали затёкшие ноги, тихо переговаривались между собой.
Но вот вдали послышался неясный шум. Зачавкала под десятками ног грязь, донеслись отрывистые фразы конвоиров. Офицер в плаще подошёл к Гендеману, вполголоса сказал ему что–то.
- Все тридцать два? - спросил Гендеман.
Офицер утвердительно кивнул.
Молча орудуя прикладами, полицаи загнали коммунистов в яму, отошли в сторону.
Дождь внезапно прекратился. В крохотном просвете туч показался щербатый, омытый дождём месяц и, словно испугавшись того, что увидел, поспешно нырнул снова в темноту. Налетевший ветер запутался в верхушках деревьев, и они часто закивали голыми ветвями, будто прощаясь с обречёнными на смерть людьми.
На миг наступила полная тишина. В этом напряжённом гнетущем безмолвии громко и отчётливо прозвучал голос Андрея Валько:
- Знайте, проклятые: за каждую каплю нашей крови вы дорого заплатите! Наши все равно придут! Они отомстят за нас!
Гендеман приказал солдатам взять винтовки на изготовку. Коротко звякнули затворы. И вдруг Пётр Зимин запел. Его молодой, звонкий голос звучал все громче и громче:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Андрей Валько, выпрямившись, подхватил своим густым басом:
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов.
И вот уже все подхватили песню. Широкая, могучая, она прорвалась сквозь строй оцепеневших жандармов и понеслась далеко–далеко, над притихшим шахтёрским городком, над набухшими осенней влагой полями, над темнеющими перелесками, над всем миром:
Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Гендеман выхватил из кобуры пистолет, неистово прокричал:
- Огонь!!!
Раздался залп. Медленно, будто кланяясь в пояс родной земле, согнулся Валько, вытянувшись неестественно прямо, рухнул навзничь Зимин, охнув, опустился на землю Петров… А песня все звучала - такая же величавая и грозная…
Гендеман что–то сказал по–немецки, и жандармы, спрыгнув в яму, принялись колоть людей штыками, бить прикладами. Снова раздалась команда, и все ухватились за лопаты. Поспешно, сталкиваясь друг с другом в темноте, гитлеровцы засыпали яму. А из неё все ещё доносились приглушённые стоны и тихо–тихо поднималась неумирающая песня. Казалось, сама земля шлёт фашистам своё проклятье и грозно предрекает страшное возмездие за только что совершённое деяние:
Воспрянет род людской!..
Ни один мускул не дрогнул в лице следователя, когда он слушал признания палача, описывавшего страшную картину зверской расправы. И только в потемневших глазах его горел огонь… Он встал, несколько раз прошёлся по кабинету, затем снова остановился возле Подтынного.
- Рассказывайте дальше…
- В начале октября, вскоре после расстрела советских граждан в парке, в городскую полицию съехались полицейские со всех участков, - продолжал Подтынный. - Нас выстроили и повели к зданию больницы, где размещалась жандармерия. Военный комендант Гендеман через переводчика объявил, что на полицию возлагаются новые задачи по поддержанию порядка в городе. Гендеман заявил, что мы должны помочь немецкому командованию отобрать у населения излишки продуктов питания, тёплую одежду для немецких солдат, обеспечить рабочей силой германскую промышленность. После этого работы у нас прибавилось…
4. РАБОТЫ ПРИБАВИЛОСЬ
Город жил трудной, полной невзгод и лишений жизнью. Бездействовала водокачка. По утрам у колодцев, вырытых кое–где на окраинах, выстраивались длинные очереди молчаливых, укутанных в платки женщин. Не было электроэнергии - когда наступали сумерки, в окнах тускло светились чадящие керосиновые каганцы, они отбрасывали на улицу красноватый, тревожно мигающий свет. Два раза в неделю в ларьках выдавались хлебные пайки - двести граммов на человека землисто–чёрного, смешанного с соломой суррогата.
Весть о расстреле коммунистов в городском парке с быстротой молнии разнеслась по городу, и ещё пустыннее стали улицы, ещё тише стало в городе, ещё суровее стали лица краснодонцев…
А в сером бараке после той памятной ночи словно прорвалось что–то, каждый вечер из распахнутых настежь окон неслись пьяные выкрики, бесшабашные разгульные песни. Соликовский и Захаров не вылезали из ресторана. Полицаи сновали по городу в поисках самогона, пугая жителей внезапными ночными налётами, держали себя развязно и нагло.
Однажды Зонс позвонил Соликовскому: Гендеман приказал созвать всех полицейских в жандармерию.
Соликовский разослал нарочных во все полицейские участки с приказом явиться к восьми утра в городскую полицию.
- Да передайте им, чтобы все было в надлежащей форме, - сурово наказал он. - А то я их, подлецов, знаю - напьются с утра пораньше, хоть святых выноси…
Из Шевыревки, Батыря, Первомайки съезжались на подводах полицейские. Собирались небольшими кучками, доставали из карманов "конфискованные" портсигары, кисеты, смрадно дымили, ожидая дальнейших распоряжений…
Соликовский разыскал Подтынного и приказал:
- Построй всех в колонну по четыре!
Подтынный кое–как выстроил эту разношёрстную толпу. Соликовский прошёл вдоль всей колонны, грозно помахивая плетью, и стал во главе её. Сопровождавший его Захаров окинул взглядом неровный строй и, усмехнувшись, шепнул:
- Ну и войско! С такими курей давить…
Соликовский передёрнул плечами, пробормотал: "А, черт с ними!" и, не поворачиваясь, махнул рукой:
- Пошли.
На майора Гендемана полицаи произвели, по–видимому, тоже неблагоприятное впечатление, но он подавил в себе это чувство. Выйдя на крыльцо, он изобразил улыбку, по–русски поздоровался:
- Здравствуйте, братцы!
В ответ послышался разноголосый, нестройный гул. Майор нахмурился. Сорвав очки, он быстро и обрывисто заговорил по–немецки. Переводчик жандармерии Бурхардт едва успевал переводить:
- Армия фюрера продолжает стремительный поход на восток. Близок час её победы. Доблестные солдаты фюрера уже вышли к Волге. Им нужен сейчас хлеб, продовольствие, тёплая одежда, обувь. Вы должны изъять все излишки продовольствия и одежды у жителей и сдать их на склады комендатуры. После победы фюрер возместит мирному населению все понесённые убытки.
Сказав ещё несколько фраз о непобедимости германской армии, майор прохрипел: "Хайль Гитлер!", и сразу ушёл. Полицаи, неуклюже наступая друг другу на пятки, промаршировали перед зданием жандармерии, и на этом смотр был закончен.
- Не понимаю, зачем нужен был этот парад, - досадовал Соликовский, возвращаясь в барак вместе с Захаровым. - Говорил много, а ничего не сказал. Неужели немцы всерьёз думают, что с коммунистами в городе покончено? Черта с два! Они ещё дадут о себе знать!
Захаров широко, во весь рот, зевнул, равнодушно отозвался:
- У них теперь другие заботы. Зима на носу…
С этого дня у обитателей серого барака появились новые заботы. Каждое утро звонил Зонс, требовал выделить отряд полиции "для конфискации излишков у местного населения".
Захаров охотно брался за эту работу. Отобрав несколько самых отъявленных головорезов из полицейской команды, он отправлялся на "промысел". Участвовал в этих рейдах и Василий Подтынный, назначенный теперь старшим полицейским.
Разбившись на небольшие группы, полицаи обходили дворы, заглядывали в сараи, лазили по погребам, рылись в сундуках. Не обращая внимания на протесты хозяев, забирали все, что попадалось под руку.
Обозы с награбленным добром вереницей тянулись на станцию Должанка, где специальная команда гитлеровцев сортировала добычу и грузила её в вагоны.
Особая команда сельхозкомендатуры отбирала у населения домашний скот и птицу. Над городом висел непрерывный гомон, наполненный тоскливым мычанием коров, визгом поросят, кудахтаньем кур.
Молча, притушив в глазах недобрые огоньки, смотрели краснодонцы, как хозяйничают гитлеровцы в их родном городе. Прятали в карманы судорожно сжатые кулаки, до крови закусывали губы, чтобы не вырвался наружу закипающий в груди гнев.
Во дворе комендатуры с утра и до вечера толпились офицеры и солдаты. Оживлённо переговариваясь, они укладывали награбленное добро в мешки, старательно выводили на них адреса, самодовольно ухмылялись, представляя, как обрадуются дома, получив посылку с Восточного фронта.
Только управляющий дирекционом барон Швейде был необычайно сердит. До посылок ли ему. Прошло уже два месяца, как он приехал в Краснодон, а ни одна шахта не выдала и килограмма угля. Нет электроэнергии - той маленькой передвижной электростанции, которую он на всякий случай привёз с собой из Германии, едва хватало лишь на освещение служебных помещений. Нет оборудования - центральные электромеханические мастерские, где можно было бы кое–что изготовить, все ещё никак не могут наладить ремонт.
Однажды вечером в просторной квартире барона собрались офицеры. Как главный представитель административной власти в городе, Швейде часто устраивал такие приёмы. В его доме гости всегда находили щедро накрытый стол, самые разнообразные напитки.
Громко переговариваясь, возбуждённо жестикулируя, гости уселись за стол. Барон налил себе полную рюмку коньяку и поднял её за успехи немцев. Он залпом выпил и потянулся к закуске.
- О, кажется, барон начинает изменять своей привычке. Браво! - захлопал в ладоши Зонс.
Швейде разодрал пальцами нежное крылышко цыплёнка, шумно задвигал челюстями. Прожевав, он аккуратно вытер рот салфеткой, повернулся к Зонсу:
- У меня сегодня хорошее настроение. Кажется, мои дела начинают налаживаться. Эти два русских инженера, добровольно вызвавшиеся работать в мастерских, - отличные специалисты. Мастерские они знают как свои пять пальцев.
Швейде откинулся на спинку, неестественно громко расхохотался:
- Ха–ха–ха! Идиоты, они боялись, что я не приму их! Они признались, что были коммунистами, и боялись, что из–за этого я их не приму! Ха–ха–ха! Да мне наплевать на это!
Зонс недовольно поморщился, отодвинув в сторону недопитую рюмку.
- За коммунистами нужен особый надзор, барон!
- Мне наплевать на это, - снова повторил барон. - Мне не нужны их убеждения, мне нужны хорошие специалисты, черт возьми!
Неверной рукой, расплёскивая по столу коньяк, Швейде наполнил бокал. Офицеры снова зашумели, задвигались, звеня приборами, потянулись к бутылкам…
Глубокой ночью Гендеман проснулся, разбуженный стонущими звуками набата. Кинулся к окну: где–то за городом, в районе Шевыревки, полыхало багровое зарево.
Майор схватился за сердце. Там, возле Шевыревки, был сложен в скирды необмолоченный хлеб, предназначенный для отправки на продовольственные склады действующей армии. Чувствуя, как леденящий холод сковывает все в груди, он подбежал к телефонному аппарату и срывающимся голосом вызвал Зонса:
- Немедленно поднимайте всех по тревоге! Хлеб горит!
Через несколько минут из гаража дирекциона с оглушительным рёвом выскочили три автомашины, до отказа набитые жандармами и полицейскими.
На окраине, где обрывалось шоссе и начиналась вязкая, изрезанная глубокими колеями грунтовая дорога, одна из машин, оглушительно стрельнув едким вонючим дымом, остановилась - что–то случилось с мотором. Не успели полицаи пересесть на другую машину, как и та, зачихав, вильнула кузовом и уткнулась носом в придорожный кювет, потом и третья тоненько взвизгнула тормозами и замерла на месте.
Шофёры–немцы, откинув крышки капотов, долго возились в моторах, продували какие–то трубки, калили в огне свечи, ощупывали проводку, ожесточённо жестикулируя, совещались о чем–то между собой. Наконец один из них подошёл к Зонсу:
- Ехать дальше нельзя. Машины неисправны.
Злобно выругавшись, Зонс повёл команду пешком. Когда усталые, забрызганные грязью жандармы и полицаи добрались до Шевыревки, на месте скирд остались лишь кучи пепла…
Утром следующего дня по приказу начальника жандармерии Захаров отправился на место пожара, допросил охранявших скирды полицаев. Те заявили, что с самого вечера они неотлучно находились на своих постах и ничего подозрительного не замечали. А ночью все скирды вспыхнули почти одновременно, и перепуганные охранники уже ничего не могли сделать, чтобы потушить огонь. Недалеко от места происшествия Захаров обнаружил многочисленные следы. Они петляли вокруг скирд, уходили к просёлочной дороге и там обрывались.
Несколько дней провёл Захаров в Шевыревке. Опросил почти всех жителей посёлка, размахивая пистолетом, угрожал расстрелять каждого пятого за укрывательство поджигателей. Все недоуменно пожимали плечами, клялись, что в ту ночь никто из посёлка не уходил.
Тем временем Зонс лично допросил работников гаража дирекциона. Ему было ясно, что поломка трёх машин одновременно не могла быть случайностью, кто–то преднамеренно вывел их из строя. Но кто?
Прежде всего Зонс выяснил, кто из местных жителей работает в гараже. Начальник гаража, толстый, добродушный немец, рассказал, что несколько дней назад к нему пришёл молодой паренёк, назвался Сергеем Левашовым, попросился принять его на работу слесарем.
- Парень тихий, работящий, - охарактеризовал нового работника начальник гаража, - и дело своё знает прекрасно. В тот день он был в гараже, но очень недолго. Нет, конечно, глупо подозревать его в чем–нибудь! За этого парня можно поручиться.
Зонс недовольно фыркнул и отпустил его, приказав немедленно прислать к нему нового работника. Вскоре в комнату вошёл коренастый, плечистый парень в замасленной кепке, лёгком бобриковом пальто. Его широкое скуластое лицо было спокойно и невозмутимо. На все вопросы начальника жандармерии он отвечал уверенно и толково. Да, это он - Сергей Левашов. Что он делал вчера в гараже? Растачивал поршневые кольца для полуторки, которую привезли недавно из Ровеньков. Конечно, он слышал о том, что три машины оказались неисправными - об этом весь город уже говорит. Нет, ни к одной из этих машин он не прикасался и никакого отношения к случившемуся не имеет. Как это доказать? Очень просто: после того как он ушёл из гаража, все автомашины ездили на станцию Должанка и возвратились исправными.
Тут же вызванные водители машин подтвердили: вечером они действительно были в Должанке, моторы работали нормально. Возвратившись, они поставили машины на место и заперли гараж.
Как ни бился Зонс и его помощники, виновников происшествия найти не удалось.
Не успели утихнуть треволнения, вызванные пожаром, как новое событие опять подняло всех гитлеровцев на ноги…
Соликовский сидел у себя в кабинете и старательно чистил ногти. Вдруг за окном послышался бешеный конский топот. Кто–то на полном аллюре подскочил к бараку и тяжело спрыгнул с лошади. Соликовский направился к дверям узнать, в чем дело, и носом к носу столкнулся с Лукьяновым. Всегда молчаливый, сдержанный полицай был неузнаваем. Его бледное от испуга лицо было залеплено грязью, глаза блуждали. Прямо с порога он закричал:
- Партизаны! Туча тучей!
Соликовский посерел, ухватив Лукьянова обеими руками за грудь, встряхнул так, что у того дёрнулась и откинулась назад его взлохмаченная голова:
- Где?!
- За городом! Налетели, всех постреляли!
Прошло немало времени, пока Лукьянов, отдышавшись, смог толком рассказать, что произошло.
Его послали вместе с отрядом жандармов сопровождать гурт отобранного у краснодонцев скота - пятьсот голов - на станцию Должанка. Там уже стоял наготове эшелон для отправки этого скота в Германию. Жандармы ехали впереди, Лукьянов - позади гурта, следил, чтобы коровы не отбивались от стада. В нескольких километрах от города, - когда стадо спустилось в небольшую лощинку, из–за придорожных кустов грянул дружный залп. Жандармы, словно подкошенные, попадали на землю. Насмерть перепуганный Лукьянов свалился в канаву. Падая, он успел заметить, как из кустов выскочили несколько человек, подбежали к убитым жандармам… В ужасе уткнувшись лицом в грязь, Лукьянов закрыл голову руками и так лежал до тех пор, пока не скрылись неизвестные, подобрав оружие и разогнав весь скот по степи. Когда он убедился, что опасность миновала, что было духу помчался в полицию…
Выслушав его, Соликовский рванул воротник френча, тяжело опустился на стул. Глухо спросил:
- Сколько их было? Может, узнал кого?
- Не разглядел… До того разве было? Не знаю, как со смертью разминулся…
- У-у, дур–р–ак!
Ткнув кулаком в крутой затылок Лукьянова, Соликовский уселся за стол, долго молчал в тяжком раздумье. Потом вызвал Подтынного и приказал ему немедленно отправиться с отрядом полицаев в степь на розыски угнанного скота, а сам пошёл к Зонсу докладывать о случившемся.
Весть о вооружённом нападении на охрану произвела на начальника жандармерии совсем не такое впечатление, какого ожидал Соликовский. Зонс не кричал, не топал ногами, не возмущался. Он спокойно, как будто даже рассеянно, выслушал рассказ Соликовского, несколько раз медленно прошёлся по кабинету, чуть не задевая плечом стоявшего навытяжку шефа полиции.
В голове Зонса давно уже зрела догадка, что в городе действует какая–то подпольная ударная группа. Поджог хлеба, умышленная поломка автомашин, теперь вот угон отобранного скота…
Зонс сразу же вспомнил о коммунистах, добровольно вызвавшихся наладить работу центральных мастерских, о которых говорил ему барон Швейде.
Усевшись за стол, он достал из ящика папку, положил на неё руки, быстро забарабанил пальцами по плотной обложке.