- Так вот, Соликовский, - сказал он, в упор глядя в покрасневшее от напряжения лицо начальника полиции. - В этой папке - списки людей, работающих в центральных мастерских. Среди них есть и коммунисты. Мы их не будем трогать… пока. Но за ними нужен самый строжайший надзор. Негласный, понятно? Мы должны знать о них все - с кем они встречаются, о чем разговаривают, что думают наконец! И при этом у них не должно возникать никаких подозрений. Есть у вас надёжные люди для такой работы?
Соликовский вытер ладонью обильно выступивший на лбу пот:
- Надо поговорить с Захаровым…
В тот же вечер в кабинет Захарова снова осторожно протиснулась долговязая, нескладная фигура Василия Громова. Пригнувшись к столу, он внимательно слушал, о чем говорил ему вполголоса следователь по уголовным делам.
- В центральных мастерских? Так я их хорошо знаю. Лютиков там работает, Филипп Петрович, раньше был начальником цеха, и Бараков Николай, инженер… Понятно, господин Захаров. Глаз не спущу!
Прямо из барака Громов отправился в мастерские. Он отлично знал всю семью Лютиковых. Ему было известно, что перед самым приходом фашистов в Краснодон Филипп Петрович отправил свою жену вместе с тринадцатилетней дочерью в эвакуацию, а сам поселился у кого–то из знакомых, но у кого именно, Громов не знал.
В полупустом цехе небольшая группа рабочих возилась возле разобранного мотора. Увидев среди них знакомого, Громов подошёл к нему.
- Что, Филипп Петрович уже ушёл? Эх, опоздал… Слушай, браток, а ты не знаешь, у кого он сейчас живёт? Понимаешь, насчёт работы хочу с ним потолковать. У Колтуновой, говоришь? Как же, знаю… Может, часом, и Баракова адрес знаешь, тоже надо зайти. Ага, ну спасибочки тебе, браток…
И, вобрав голову в плечи, Громов поспешно нырнул в надвигавшуюся на город тьму.
Голос Подтынного, срывающийся, придавленный, звучал глухо. Медленно, с трудом подбирая слова, он рассказывал, какой переполох вызывало у полицейских каждое смелое действие отважных подпольщиков.
- Мы с ужасом ожидали каждый день сообщений о новых вылазках подпольщиков. Немцы срочно расширили штат полиции. По указанию Зонса на работу в полицию было принято много новых людей. На должностях следователей полиции оказались бывший бухгалтер шахты № 4 Черенков и юрист Кулешов. Между тем в городе все чаще появлялись листовки, все смелее действовали неизвестные подпольщики. В день 7 ноября по городу были развешаны красные флаги…
5. ФЛАГИ НАД ГОРОДОМ
Маленький листок, вырванный из школьной тетрадки, смутно белеет на фанерном щите рядом с приказами комендатуры и объявлениями управляющего дирекционом.
"Земляки! Краснодонцы! Шахтёры!
Все брешут гитлеровцы. Они принесли горе и слезы в наш город. Они хотят запугать нас, поставить нас на колени. Помните: мы для Гитлера - рабы, мясо, скот! Мы все лучше предпочитаем смерть, нежели немецкую неволю. Правда победит. Красная Армия ещё вернётся в Донбасс. Сталин и правительство в Москве. Гитлер врёт о конце войны. Война только разгорается…
Мы будем рассказывать в своих листовках всю правду, какой бы она горькой ни была для России. Читайте, прячьте наши листовки, передавайте их содержание из дома в дом, из посёлка в посёлок. Смерть немецким оккупантам!"
Кто–то первый, скользя равнодушным взглядом по серому забору, наткнулся на этот листок. Прочитал, не веря своим глазам, снова приник к нему, жадно вчитываясь в страстные, волнующие строки, стараясь запомнить каждое слово. Затем подошёл второй, третий… Словно быстрокрылая птица, облетела весь город весть о появившейся листовке. Люди спешили воочию убедиться в том, что в городе есть смелые люди, открыто бросившие вызов фашистам. Читали медленно, вдумываясь в каждое слово, и отходили, чтобы уступить место другому, сразу повеселевшие, радостно взволнованные.
Узнали о листовке и полицаи. Один видел листовку на Пионерской улице, другой - на дереве в городском парке, третий - у ворот гаража дирекциона. С разных концов города сбежались они в серый барак. Собравшись в тесной дежурке, все молча курили, боясь взглянуть друг на друга.
По коридору прошёл Соликовский в надвинутой на лоб папахе. Приказав прислать к нему Захарова, он закрылся у себя в кабинете, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
Через минуту неслышными шагами в кабинет вошёл Захаров, тихо присел на диван. Соликовский уставился на него покрасневшими от злобы глазами.
- Ну, что скажешь?
Захаров пожал плечами, промолчал.
- Молчишь? Нечего тебе сказать? - тяжёлый кулак с силой опустился на стол. - Нет, ты мне ответь: за каким чёртом ты здесь околачиваешься? Какой из тебя следователь? Кого ты выследил? Что узнал? Тогда уничтожил ту бумажку, что у хлебного ларька нашли, и думал - все шито–крыто, никто тебя больше не потревожит? Да?
Захаров с деланно равнодушным видом рассматривал затейливый узор на кожаном чехле своего финского ножа.
- А кто хлеб поджёг? - гремел Соликовский, все больше распаляясь. - Кто скот угнал? Не знаешь? Под носом у тебя орудуют партизаны, а ты…
Захаров слушал молча, и только ноздри его раздувались и вздрагивали. Вдруг он резко вскочил, подошёл к Соликовскому и прошипел сквозь зубы отборнейшие ругательства.
Соликовский вскочил, задыхаясь от ярости. Словно острые шпаги, скрестились два взгляда. В дежурке разом оборвался говор. Полицаи притихли, прислушиваясь к тому, что делается за стеной.
- Ладно… Не время сейчас ссориться, - едва выдавил Соликовский, отводя взгляд в сторону. - Садись, поговорим…
- Вот так лучше! - удовлетворённо отозвался Захаров. Достал серебряный портсигар, закурил, снова уселся на диван, иронически поглядывая на Соликовского.
Несколько минут молчали.
- Про тех коммунистов, что в мастерской работают, узнал что–нибудь? - уже деловым тоном, наконец, спросил Соликовский.
Захаров выпустил целое облако дыма, спокойно разогнал его рукой.
- Узнал. Не коммунисты они вовсе.
- Что? А кто же?
- Да так… Были коммунисты, а сейчас… Одним словом, работяги. Ковыряются с утра до вечера в цехе, никуда не ходят, ни с кем не встречаются, ни о чем не говорят. Есть у меня верный человек, он с них глаз не спускает.
И Захаров подробно рассказал все, что сообщил ему Громов. Коммунисты, предложившие свои услуги управляющему дирекционом, - Филипп Петрович Лютиков и Николай Петрович Бараков - ремонтируют в мастерских шахтное оборудование. Работаю т старательно, на совесть, так что придраться нельзя. Своё обещание они выполнили - уговорили приступить к работе ещё с десяток краснодонцев: плотников Румянцева и Телуева, молотобойцев Выставкина и Ельшина, кузнеца Соловьёва. По их рекомендации поступили на работу в мастерские и несколько молодых ребят - Владимир Осьмухин, Анатолий Орлов, Анатолий Николаев.
Громов всюду неотступно следовал по пятам за Лютиковым и Бараковым, но ничего подозрительного не замечал. В своих донесениях в полицию он сообщал, что оба коммуниста ведут трезвый и тихий образ жизни и, по–видимому, примирились с оккупационным режимом. Сразу же после работы они идут домой, никаких бесед и тайных собраний не проводят, никого ни на что не подбивают.
- Да, тут мы, очевидно, пошли по ложному следу, - задумчиво сказал Соликовский. - Стары уже они для такого дела. И потом, ты листовки видел? Детским почерком написаны. Конечно, кто–то из молодых действует! - И, заметно повеселев, он распорядился: - Созови–ка сюда всех комендантов участков!
Ещё в начале октября по указанию Зонса весь город был разделён на четыре участка. В каждом из них была создана полицейская комендатура. Комендантами участков Соликовский назначил особо отличившихся полицаев - бывшего кулака Свириденко, белоказаков Уварова и Тупалова. В самом крупном участке - Первомайском - комендантом стал Подтынный.
Собрав комендантов, Соликовский дал волю своему гневу - бранился до хрипоты, угрожающе размахивал плетью. Он строжайше приказал ввести круглосуточное патрулирование по всему городу, хватать без разбору всех подозрительных лиц, появлявшихся на улицах после комендантского часа, и приводить лично к нему. Особенно строго Соликовский приказал следить за молодёжью.
- Кто–то развешивает по городу воззвания. Поймайте хоть одного - и я с него семь шкур спущу! Я ему покажу советскую власть!
…Поздно вечером трое полицейских во главе с комендантом участка Тупаловым шли по тёмным улицам Краснодона. В ночной тишине лишь гулко раздавались их мерные шаги да где–то далеко на окраине тоскливо завывали собаки. Город спад…
Полицейский патруль прошёл мимо деревянного здания летнего клуба, обогнул школу имени Горького, где помещался теперь немецкий дирекцион, и вышел на главную аллею городского парка.
Один из полицаев, рослый, длиннорукий, в белом заячьем треухе, свернул с аллеи чуть в сторону, вполголоса кинул:
- Идите… Я сейчас догоню…
Патруль пошёл дальше, напряжённо всматриваясь в темноту, прислушиваясь к каждому звуку. Тихо–тихо вокруг… И вдруг сзади раздался страшный, звериный крик:
- А–а–а-а…
И сразу оборвался. Донёсся частый топот быстро убегающих ног, и снова все смолкло…
Побелев от страха, полицаи робко повернули назад. Прижавшись друг к другу, они прошли несколько метров и разом остановились как вкопанные: поперёк аллеи, уткнувшись головой в кучу опавших листьев и неловко раскинув ноги, лежал полицай. Вокруг него медленно росла, ширилась тёмная лужа крови. Рядом валялся заячий треух…
Тупалов нагнулся, посветил электрическим фонариком. На спине убитого лежала записка:
"Такая участь ждёт каждого изменника родины!
Молодая гвардия".
Не чувствуя под собою ног, полицаи бросились бежать к серому бараку…
На следующий день в полиции только и разговоров было, что о ночном происшествии. Бледные, ещё не совсем пришедшие в себя после пережитых страхов, патрульные в который уже раз рассказывали о таинственном убийстве, добавляя к своему рассказу все новые и новые подробности. Вокруг них собралась целая толпа. Слушали и все больше мрачнели. Давно пора было отправляться в утренний обход, но никто не решался выйти в город. Наконец Соликовский плетью разогнал патрульных, а сам, взяв в провожатые двух здоровенных полицаев, отправился к Зонсу.
Начальник жандармерии долго вертел в руках записку. Убийство полицейского его потрясло.
- Ясно одно: в городе действует какая–то подпольная группа, а может, даже целая организация, - наконец хмуро произнёс он. - В этой записке указано и название организации - "Молодая гвардия". Надо принять самые экстренные меры! Сегодня же переговорю с майором Гендеманом. Мы расширим штат полиции, подберём в помощь опытных людей. Мы выведем на чистую воду этих подпольщиков!
Зонс сердито посмотрел на удручённого Соликовского.
- Нужно действовать решительнее! Разошлите по всему городу своих полицейских. Пусть следят за каждым жителем!
…В сером бараке снова потянулись унылые, полные затаённого страха и тоскливого ожидания дни. Неохотно, будто на казнь, выходили в город полицейские патрули. Патрулировали группами по четыре–пять человек: появляться в городе в одиночку полицаи боялись. Они подозрительно приглядывались к каждому встречному, по ночам устраивали внезапные облавы, обыски.
Зонс тщательно подбирал в полицию новых работников - бывших кулаков, деникинцев, белоказаков. Одним из первых пришёл Иван Черенков - худощавый, с чёрными усиками и большими залысинами над высоким морщинистым лбом. До оккупации он работал бухгалтером шахты № 4. Никто не знал, чем он пришёлся по душе Зонсу, - было известно лишь, что начальник жандармерии лично назначил его следователем по особо важным делам и оказывает ему большое доверие. Черенков держался обособленно, почти ни с кем не разговаривал. В полиции его побаивались, и даже Соликовский в его присутствии чувствовал себя не очень уверенно.
Как–то утром в полиции появился ещё один человек - невысокий, аккуратный, с застывшей на лице благочестивой улыбкой. Одет он был в старомодное касторовое пальто с бархатным воротником и старательно отутюженные узкие брючки. Ещё на пороге он снял фетровую шляпу, тщательно пригладил редкие волосы, едва прикрывавшие макушку, потрогал пальцами щегольской яркий галстук. Столкнувшись в узком коридоре с Лукьяновым, вежливо извинился, уступил ему дорогу, затем все с той же улыбочкой вошёл в кабинет Соликовского.
- Ишь ты… вежливый! - удивлённо пробормотал Лукьянов, оглянувшись на пришедшего.
- Кто, Кулешов–то? - охотно отозвался дежуривший у входа полицай. - Да, он человек образованный. Юридический институт кончал!
- Знакомый? - остановился около него Лукьянов.
- А то нет! Мы с Михайлой Емельянычем, почитай, с детства вместях ходим. В гражданскую в одном полку у Деникина служили. Он офицером, а я, значит, в рядовых. Вот тут, в этих местах, и воевали. Было дело…
Тем временем в кабинете Соликовского шёл деловой разговор. Вежливо улыбаясь, как бы извиняясь за то, что вынужден отнимать у начальника драгоценное время, Кулешов торопливо рассказывал:
- По образованию я юрист, так сказать, адвокат. Одно время работал здесь в городе в юридической конторе. Но по призванию я журналист. Что касается полицейской службы, то я к ней никакого отношения не имею. Но, как человек, стоящий на разных идейных платформах с большевиками, как сторонник, так сказать, свободного взлёта творческой мысли, я готов…
- Мне твои взлёты нужны, как дырка в голове, - сердито оборвал его Соликовский; ему этот благообразный, щупленький адвокат явно не нравился. - Нам нужно выловить подлецов, которые мутят народ, нападают на наших людей, распространяют коммунистические листовки. Вот чем тебе придётся заняться! А писаниной заниматься дураков много!
- Да, да, я понимаю, - засуетился Кулешов. - Мне господин Зонс объяснил задачу. Между прочим, имею на этот счёт некоторые соображения…
И, наклонившись к самому уху Соликовского, он быстро зашептал:
- Есть здесь в городе одна особа, которой следует заинтересоваться. Из достоверных источников мне известно, что незадолго до вступления армии Гитлера в Краснодон её вызывали в горотдел НКВД, потом она была отправлена в Ворошиловград. Там работали тайные курсы по подготовке красных разведчиков - один знакомый за преферансом как–то проговорился… И вот недавно эта особа встретилась мне здесь, в Краснодоне. Живёт в посёлке шахты один–бис. Вызвать её, допросить - может, от неё ниточка потянется?
Соликовский откинулся на спинку стула.
- Зовут её как?
- Шевцова. Любовь Шевцова, - поспешно ответил Кулешов.
…Через час Лукьянов ввёл в кабинет начальника полиции невысокую стройную девушку в белом пуховом платке и в темно–синем пальто. Скинув платок, девушка тряхнула светлыми кудряшками и сразу накинулась на Соликовского:
- В чем дело? Возмутительное безобразие! Ни с того ни с сего хватают, тянут в полицию! Что ж это вам - царский режим, да?
- Цыц! - рявкнул на неё Соликовский. - Режим… Я тебе покажу режим, партизанская сволочь! Говори сразу - кто тебе дал задание пробраться в тыл?
- Тю, глянь на него! - в изумлении вскинула брови девушка. - Какое задание? Выдумает такое, что и на голову не налезет. И никуда я не пробиралась, а к себе домой пришла. Что же мне, у чужих людей жить, пока вы тут будете хозяйничать?
- Брешешь!
Скрипнув зубами, Соликовский схватил со стола плеть, подскочил к девушке. Но девушка была, видно, не из пугливых. Сердито сверкнув зеленоватыми глазами, они внятно проговорила:
- Попробуй только тронь, кабан недорезанный! Я тебе такой концерт устрою, что своих не узнаешь. Тоже выискался мне крикун поросячий! Чего ты орёшь, как скаженный?
Тогда вмешался Кулешов. Мягко, с ласковой улыбкой он заговорил:
- Вы не волнуйтесь, Люба. Так вас, кажется, зовут? Присядьте сюда, пожалуйста…
- А я и не волнуюсь. Подумаешь, есть отчего волноваться! - презрительно передёрнув плечами, Люба присела на диван.
- Видите ли, нам все известно, - продолжал вкрадчивым голосом Кулешов, - в ваших интересах признаться во всем. Мы знаем, что вы окончили специальные курсы разведчиков в Ворошиловграде и присланы в город для подрывной работы. Мы знаем даже, кто вас прислал, и ждём от вас только подтверждения. Учтите: искреннее признание смягчит вашу участь. Вы ещё так молоды…
- Ха! Вот ещё новости! - весело всплеснула Люба руками. - Курсы разведчиков! Кто это вам такую чепуху сказал? Скажете тоже - разведчиков! Ну да, училась я на курсах. Только не разведчиков, а медсестёр. Перевязки училась делать! Вот разобьёт вам кто–нибудь голову - зовите меня. Потом курсы эти распались, я и приехала домой.
- Кто это может подтвердить? - быстро спросил Кулешов.
- Да что ж я, одна там училась? Нас там около полсотни было. Спросите хоть у… - и она, не задумываясь, назвала с добрый десяток фамилий.
- Они здесь живут?
- Зачем здесь? В Ворошиловграде, в Кадиевке, в Попасной… Областные ж были курсы!
Два часа бились Соликовский и Кулешов. То заискивающе улыбались, то угрожали расстрелом, то обещали награду, но Люба твердила своё и на все их вопросы отвечала с непритворным возмущением:
- Да чего вы ко мне пристали? Вот ещё новости! Сказала же вам - на медсестру училась!
Так ничего и не добились они от этой бойкой, острой на язык девушки. Наконец Соликовский велел ей убираться вон, и когда Люба, звонко стуча каблучками, вышла из кабинета, устало приказал Кулешову:
- На всякий случай за ней надо будет установить слежку.
Несмотря на неудачный дебют в роли следователя, Кулешов развернул в полиции лихорадочную деятельность. Ровным, круглым и крупным почерком, каким пишут на пригласительных билетах, он на двенадцати листах сочинил "Инструкцию по несению полицейской службы" и вывесил её на видном месте в дежурке. В этой инструкции, разбитой на разделы, подразделы и параграфы, чётко излагались обязанности полицейских, порядок патрулирования по городу, описывались приёмы задержания преступников. Кулешов принёс как–то старый, учебник по криминалистике и стал систематически заниматься с полицейскими теорией расследования уголовных преступлений. Однажды он даже провёл с ними в тесном дворе тактические занятия, показал, как надо распутывать следы и производить осмотр местности.
Между тем подпольная организация, к поимке которой так тщательно готовились полицейские, все чаще давала о себе знать. Уже чуть ли не каждый день появлялись в городе листовки. В них пересказывалось содержание очередных сводок Советского информбюро, едко и зло высмеивались фальшивки, которые печатала выпускаемая гитлеровцами специально для мирных жителей газета "Новая жизнь". Однажды ночью в посёлке Первомайка группа неизвестных, бесшумно сняв часовых, проникла в больницу, где содержались легко раненные советские военнопленные, и помогла им бежать. Затем кто–то истребил охрану лагеря близ хутора Волчанска и освободил более семидесяти советских военнопленных. Приехавшие на место происшествия жандармы увидели лишь трупы убитых немецких солдат и разбросанные повсюду окровавленные гимнастёрки: для пленных, очевидно, принесли гражданскую одежду и помогли им переодеться.