Утлая лодчонка поручика Караева выдержала все эти вихри и штормы - не перевернулась. Остался для него позади и второй победоносный кубанский поход деникинской армии. И ее грозное движение на красную Москву после захвата всего Северного Кавказа. Потом грянул разгром деникинцев на подступах к Туле, когда так же, как тогда под Екатеринодаром, казалось, что победа близка и Москва - вот она, только руку протянуть! Осталась позади и катастрофическая новороссийская эвакуация в Крым, и сдача Деникиным командования барону Врангелю Петру Николаевичу, генералу от кавалерии.
Дважды легко раненный, теперь уже капитан, Караев после третьего ранения в бою под Курском был признан врачами негодным к строевой службе и в 1920 году оказался в старом, построенном еще генуэзцами приморском крымском городе в должности коменданта порта. Он носил фуражку с зеленым околышем пограничных войск и ждал, что грядущий день ему готовит. Ничего хорошего не сулил ему этот холодный пасмурный осенний день!
Вечером, когда уже смеркалось, капитан Караев шел по безлюдной улице города, затихшего в тревожном ожидании больших перемен, и думал о том, что же будет дальше с армией, с ним самим, с тысячами таких, как он, младших офицеров, сражавшихся под знаменами российской контрреволюции.
Борьба с большевиками неизменно кончалась поражением белых армий.
Убит Корнилов, его труп, извлеченный из земли неподалеку от Екатеринодара, красногвардейцы привезли в город, долго возили напоказ по екатеринодарским улицам и наконец торжественно сожгли на одной из городских площадей, развеяв пепел по ветру.
Деникин, сдав командование Врангелю, уплыл на французском миноносце в Константинополь - в изгнание. Его верный друг и надежный помощник даровитый штабист генерал Романовский был убит в Константинополе выстрелом в упор. Стрелял в генерала младший деникинский офицер, лютый монархист, член тайной офицерской монархической организации, знавшей о республиканских политических симпатиях Романовского.
В Сибири расстрелян по приговору суда сам "Верховный правитель России" адмирал Колчак.
Польский маршал Пилсудский после неожиданного "чуда на Висле" охотно пошел на мир с большевиками, предложенный Лениным. А теперь и генерал Врангель оставляет последний клочок земли, не залитый еще красным потопом. В чем дело? Почему "они" все время побеждают? Разве белая армия, обильно снабженная французским, английским и американским оружием, в английских добротных шинелях, в башмаках на несносимой подошве, плохо сражалась? Нет! Ее "цветные" дивизии, сформированные из офицерских полков, созданных еще Корниловым, те, что составляли ее главную ударную силу - корниловцы, марковцы, алексеевцы, а позже, уже во втором кубанском походе, дроздовцы ("дрозды") , носившие бело-малиновые фуражки, - отличались отвагой и стойкостью. Ее генералы были молоды, честолюбивы и далеко не бездарны. Тогда в чем же дело?
Всего два года прошло с того дня, как поручик Караев пошел с Корниловым наводить, "элементарный порядок" в стране, а теперь… тяжкие сомнения одолевали капитана Караева!
Выходило, что братоубийственная, гражданская война, со взаимным ожесточением сражающихся сторон, с неисчислимыми жертвами, винными и безвинными, пагубна прежде всего для самой России, спасать которую от большевиков взялась белая армия.
Вспомнились слова дядюшки-нотариуса: "Когда генералы воюют против своих солдат, всегда побеждают солдаты, потому что их больше". На войне, правда, не всегда побеждают те, кого больше, но ведь эта война особенная. Белым генералам приходится воевать не то что против своих солдат, а против всего своего народа. Да и Красная Армия уже не та, что дралась с добровольцами Корнилова и Деникина на Кубани. Она и цветным дивизиям в боях спуску не дает. Вон марковцев как разделали при отступлении из Донбасса!
Из офицерских товарищеских разговоров по душам (с оглядкой, впрочем, на чуткое ухо контрразведки) капитан Караев знал, что с большевиками пошли такие генералы, как Снесарев, Бонч-Бруевич, наконец, сам Брусилов и еще кто-то. Служат у них и генштабисты, полковники и много младших офицеров. И среди них немало таких, кто служит в Красной Армии не из-под палки, а добровольно - вроде бывшего поручика лейб-гвардии Семеновского полка Тухачевского. Он, говорят, стал у большевиков командующим армией, воюет с Колчаком в Сибири. Подумать только - семеновец, офицер полка, который "наводил порядок" в восставшей Москве в 1905 году! Было над чем поломать голову капитану Караеву. "За что мы, собственно говоря, дрались и деремся? - мучительно размышлял капитан. - Мы даже не знали, за монархию мы или за республику".
Корнилов вроде бы был за республику, Деникин - вроде бы за конституционную монархию, покойный Марков, говорят, сказал однажды: "Посадим кого-нибудь из Романовых на родительский трон - и все закрутится сначала. Лучше уж тогда сразу начинать с республики!" Кутепов, ярый монархист, пытавшийся с ротой преображенцев раздавить в 1917 году Февральскую революцию на улицах Петрограда, придумал хитрую, но, в сущности, бессмысленную формулу: "Армия должна, победив большевиков, взять под козырек и отойти в сторонку. Пусть Учредительное собрание все решает!"
Но кто же пойдет сражаться за учредительного журавля, когда синица ленинской революции - вот она, в руках: земля - у крестьян, заводы - у рабочих!
И личная жизнь у капитана Караева тоже пошла под откос. Ната Ярошенкова жила с отцом в Екатеринодаре, куда перебралась и тетушка Олимпиада после смерти дядюшки-нотариуса от рака в Софиевской.
Капитан приезжал в Екатеринодар с фронта, хотел сыграть свадьбу, но Федор Кузьмич, Натин отец, отговорил. Все такой же деловой и преуспевающий, он занимался поставками продовольствия и кож для Добровольческой армии, был лично знаком с самим генералом Эльснером, начальником тыла у Деникина.
- Возьмем с вами, Сергей Петрович, первопрестольную и тогда уж… с богом! - внушал он капитану. - Наточка вас любит, будет ждать. Да и ждать-то, по-моему, немного осталось. Недаром Антон Иванович ставку свою перенес в Таганрог.
А сейчас… где Ната? что с ней? что с тетушкой Олимпиадой?..
А тут еще нежданно-негаданно завязался у капитана Караева роман с очаровательной женщиной, француженкой, владелицей, по наследству, крупной кинематографической фирмы в Париже Сюзанной Дюпре. Она пришла к нему в комендатуру по какому-то делу, хорошенькая, нарядная, как залетная экзотическая птичка, благоухающая тонкими духами, блондинка, как и Ната. Храбро и быстро заговорила по-русски, путаясь в ударениях и падежах. Но ведь еще Пушкин сказал, что не терпит русской речи без грамматической ошибки!
- Месье le commandant… Это мне ошень приятно, что вы есть такой молодой… officier… Не люблю иметь дела со старикашечками… Пожалюста, прошу вас помогать мне как ваша союзница…
Капитан помог, благо и дело-то у Сюзанны Дюпре было несложное и просьба вполне законная. Потом она позвонила ему по телефону из гостиницы, в которой занимала хороший номер, и поблагодарила.
- Я могу вас навестить, мадам Дюпре? - спросил месье.
- Пожалюста, я буду ошень-ошень рада!
Он пришел, принес букет алых роз и бутылку крымского выдержанного муската. Она отдалась ему в первый же вечер. Они стали встречаться каждую неделю. В любви Сюзанна была неистова и по-гурмански изобретательна. И вместе с тем бесконечно мила и трогательна. Прощаясь с ним (капитан ночевать в гостинице не оставался), она провожала его до двери из номера в коридор в длинной до пят белой ночной сорочке, вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до его рта, и говорила:
- Пожалюста… поцелуй свою… petite Сюзанн, скажи ей bonne nuit.
- Bonne nuit, - послушно повторял капитан и, целуя ее, чувствовал, как нежность к этой маленькой уютной женщине, с такой щедростью подарившей ему себя, овладевает им все сильнее и сильнее. Но когда приходил домой в свою холостяцкую холодную комнату, которую снимал у старухи Евгении Карловны, вдовы торгового моряка, и оставался один, неизменно возникало у него другое чувство - смутное чувство своей вины (а в чем, собственно?) перед Натой. Капитан извлекал из бумажника ее фотографию и долго смотрел ни нее. А потом мысленно ругал себя сентиментальным юнкеришкой. Но тем не менее заснуть до утра не мог.
2
Капитан Караев шел в тот вечер к Сюзанне в гостиницу. Днем она позвонила ему в комендатуру порта по телефону и сказала, что ей нужно срочно поговорить с ним "об одном ошень серьезном дельце".
- Ты придешь, Серж?
- Приду!
- Целую тебя, mon ami.
Портье в гостинице почтительно поздоровался с комендантом порта и сказал с нотками игривой холуйской фамильярности в голосе, всегда бесившими капитана:
- Мадам у себя. Ждет вас с нетерпением, господин капитан.
Поморщившись, капитан кивнул нахальному портье и, позванивая шпорами, быстро взбежал по лестнице, устланной потертой ковровой дорожкой, на второй этаж, постучал условным стуком два раза в дверь номера Сюзанны. Дверь сразу открылась, и Сюзанна в распахнувшемся халатике, накинутом на голое тело, предстала перед капитаном во всем своем соблазнительном великолепии. Она положила руки ему на плечи, шепнула:
- Пожалюста… все серьезное… потом… plus tard.
Потом, когда, изнемогший от ее по-особенному в этот вечер жарких ласк, капитан закурил спасительную в подобных случаях для мужчин папиросу, Сюзанна вскочила и убежала в ванную. Вернулась оттуда свеженькая, улыбающаяся, стала вертеться перед трюмо, рассматривая себя в зеркале со всех сторон. Сказала с удовлетворением:
- Серж, правда, я ошень ничего себе…
Капитан, лежа в кровати под одеялом, послал ей воздушный поцелуй. Она послала ему ответный, потом уселась в кресле, положив одну точеную нежно-розовую ножку на другую, и сказала:
- Нашинается ошень серьезный разговор!
- Только, пожалуйста, накинь хоть халатик на себя.
- Почему? Я тебе не нравлюсь такой?
- Очень нравишься, но я не могу вести серьезные разговоры с женщинами, когда они… такие!
Она послушно встала, надела халатик, снова села в кресло, старательно одернув халат на коленях.
- Так хорошо, Серж?
- Прекрасно!
Она сказала уже совсем другим тоном - деловито и просто:
- Какое положение на фронте, Серж?
- Очень плохое. Мы уходим из Крыма.
- Когда?
- На днях. Может быть, послезавтра. Место на транспорте тебе обеспечено.
- А тебе?
- Естественно, тоже.
Опа помолчала. Он тоже молчал.
- Серж, я делаю тебе одно предложение, - взвешивая каждое слово, с той же деловитостью сказала Сюзанна. - Ты поедешь со мной в Париж, ты станешь там… mon mari - мой муженек.
Капитан взял из коробки новую папироску.
- Я тебя ошень люблю… Все дела я буду делать сама, у мьеня есть много l’argent… денег. У мьеня даже в швейцарском банке есть compte, papa оставил на мьеня. Швейцарские банки ошень крепкие, как неприступный бастион… не то что ваши, русские.
- Хорошо! - сказал капитан, бросив папироску в пепельницу. - Ты будешь делать свои дела, а что я буду делать?
- Любить меня! И пожалюста, только не изменяй мне с другими женщинами. Никаких тайных свиданий. Имей в виду, Серж: девиз нашей фирмы: "Дюпре все видит, Дюпре все знает!" - Она погрозила капитану пальчиком и улыбнулась. - Серьезное - все. Теперь давай еще немножечко вместе полежать. - Вскочила с кресла, сбросила с себя халатик и в одно мгновение оказалась рядом с капитаном под одеялом.
3
С еще большей сумятицей в душе возвращался ночью капитан Караев от Сюзанны к себе домой. Собственно говоря, она предложила ему пойти к ней на содержание! Правда, сделано было это лестное предложение от чистого сердца, но разве суть его от этого меняется?
Однако прежде чем сказать Сюзанне свое "да" или свое "нет", капитану Караеву нужно было самому себе ответить на самый главный вопрос: может ли он, русский военный человек, оставить родину, и, по всей видимости, навсегда?
Врангель в своем обращении к белым офицерам и солдатам, ко всем, кто так или иначе был связан с его крымским режимом, предоставлял каждому решать этот мучительный вопрос согласно внутренней убежденности. Если ты уверен, что большевики тебя не тронут, лучше оставайся - таков был, в подтексте, смысл обращения барона, обусловленный не так его либерализмом, как, скорее, нехваткой эвакуационного тоннажа, находившегося в его распоряжении.
Шагая в ночной тьме - фонари на улицах не горели, - капитан Караев нашел ответ на этот вопрос всех вопросов. Никуда он не поедет, родину не оставит. Баста! Пусть будет что будет! Расстрел так расстрел! Значит, такая судьба. Капитан давно уже стал фаталистом, даже четки - подношение настоятеля белогородского мужского монастыря - носил на запястье левой руки. А вдруг выпадет "чет", как не раз уже выпадал в боевых переделках! Авось вывезет кривая! Куда? Там видно будет!
Сразу стало легче на душе, когда решение было принято. Зашагал быстрее. Вот и поворот на его улицу. На углу подле аптеки горел уличный фонарь, единственный источник жидкого света на всю округу. Дальше черной стеной возвышались деревья городского парка. И вдруг ночное безмолвие гулко разорвал винтовочный выстрел. Еще один! И еще! Мгновенно сработал фронтовой рефлекс - капитан шагнул в сторону, в темноту, вытащил из кобуры наган.
Из лесного мрака на свет аптечного фонаря выбежал человек в кепке, на ногах - солдатские сапоги. Он зажимал правой рукой предплечье левой, видимо, был ранен. Дышал тяжело, прерывисто.
Капитан вышел из темноты на свет, направил револьвер на человека в кепке.
- Стоять на месте!
Человек остановился и сказал тихо:
- Сергей Петрович, господин поручик, здравствуйте! Вот ведь где привелось встретиться!
Силы небесные! Да это же Андрей Прохоров, солдат его роты - с Кавказского фронта. Он спас ему жизнь в одном из скоротечных поисковых боев под Эрзерумом. Поручик по дурной привычке (он не раз получал за нее нагоняй от полковника Закладова), когда водил в атаки свою роту, сам винтовку не брал - обходился одним наганом. Иногда прихватывал стек, что было уже чистым пижонством. В том памятном бою наган как раз и подвел, дал осечку. Турецкий аскер, оскалившись, уже делал выпад, собираясь воткнуть свой штык в живот русского офицера, но вдруг захрипел и грузно повалился на спину. Прохоров, подоспевший на помощь, вовремя расправился с турком своим штыком.
Солдат Андрей Прохоров получил тогда Георгиевский крест за спасение жизни командира роты из рук полковника Закладова и золотой десятирублевик от поручика Караева.
- По вас стреляли? - спросил капитан.
Прохоров молча кивнул.
- Ранение тяжелое?
- Не знаю… Крови много потерял.
- Идемте со мной скорее! - не раздумывая, сказал капитан.
Он взял Прохорова под здоровую руку и подвел к запертой двери аптеки. Нажал кнопку наружного звонка один раз, два, три. Наконец окна в аптеке засветились, и уличная дверь приоткрылась. Заспанный провизор в несвежем мятом халате, почесывая седую курчавую шевелюру, недовольно пробурчал:
- И ночью нет покоя! Вместо того чтобы спокойно спать-ночевать… - Увидел офицера с револьвером в руке и осекся. - Ой, извиняюсь! Входите, господин… полковник, если не ошибаюсь?!
- Ошибаетесь, но это не важно! - сказал капитан и по-военному коротко распорядился, показав провизору глазами на мертвенно бледного Прохорова: - Сделать срочно перевязку. В аптеке есть задняя комната?
- Есть.
- Там сделаете все, что нужно. Здесь свет погасить, наружную дверь - на замок. Понятно?
- Понятно, господин… офицер… хотя и не очень. Идите со мной, раненый человек!
Свет в аптечных окнах снова погас. И как раз вовремя - из парка выбежали трое: два солдата с винтовками и офицер-подпоручик. Капитан его узнал. Из контрразведки!
Подпоручик подошел, отдал честь.
- Тут никто не появлялся, господин капитан?
- Никто! Я шел домой, слышу выстрелы. Ваши стреляли?
- Да! Один опасный типчик сбежал. Ну ничего, далеко не уйдет! - Обернулся к своим солдатам, махнул рукой: - За мной!
- Ни пуха ни пера! - крикнул им вслед капитан.
Обождав немного, снова позвонил в аптеку. На этот раз дверь открылась быстро. Провизор сказал шепотом:
- У вашего… знакомого, господин подполковник, слава богу, все в порядке. Кость не задета!
…Прохоров без пиджака, в нижней бязевой рубашке, с забинтованной рукой сидел на табурете. В каморке провизора крепко пахло эфиром и спиртом, на полу стоял таз с водой, в нем плавали окровавленные куски ваты.
- Ну как ваша рука? - спросил капитан.
- Засохнет как на собаке! - слабо улыбаясь, сказал Прохоров. - У меня мясо солдатское, привычное, не впервой!.. Надо бы нам с вами по душам поговорить, ваше благородие, да времени нет! - прибавил он, согнав улыбку со скуластого, усатого доброго лица. - Мне надо спешить, да и вас, наверное, ваши дела торопят… Спасибо, Сергей Петрович!
- Не за что! Считаю, что мы с вами теперь квиты, Прохоров!
Капитан приложил руку к козырьку фуражки с зеленым околышем и, сопровождаемый совершенно ошеломленным провизором, вышел из заднего помещения аптеки в переднюю, торговую ее часть.
- Обо всем, что здесь произошло, советую забыть, - сказал он суетившемуся подле выходной двери провизору. - Это прежде всего в ваших интересах.
- Ой, я же все понимаю, я даже собственной жене ни слова не скажу ни о том, что видел, ни тем более о том, что слышал. - Отворил дверь в ночь, озаренную одним сиротским фонарем, и перешел на шепот: - Идите, господин… военный человек. Его я выпущу через полчаса.