4
Посадка на корабли покидавших Крым врангелевцев проходила спокойно, без паники и особой суеты. Охрану портовых причалов несли юнкерские патрули.
Офицерские жены, уезжавшие вместе с мужьями, кутались в теплые платки. Заплаканные и неприбранные, они нервно покрикивали на своих таких же зареванных ребят. На Сюзанну поглядывали с нескрываемой завистью, в особенности на ее в крупную клетку, пушистое дорожное пальто, на парижскую шляпку с фиалочками и уж конечно на ее туфельки - прочные, удобные и изящные. Чудо, а не туфли!
Капитан и Сюзанна поднялись на борт парохода Русского добровольного флота "Рюрик", спустились в трюм, в большую общую дамскую каюту, где для Сюзанны было закреплено место.
- А где ты будешь спать, Серж? - спросила Сюзанна, когда капитан кое-как распихал ее чемоданы по всем углам вонючей каюты.
- У знакомого помощника капитана, в его каюте.
Всю ночь накануне эвакуации капитан не спал, думал - сказать Сюзанне заранее, что он остается в Крыму, или не говорить? Утром решил: скажет, когда устроит ее на пароходе. И не сказал!
Вышли снова на палубу, оставив чемоданы Сюзанны на попечение какой-то расторопной полковничихи, уже успевшей захватить власть в дамской каюте. На ветру носик у Сюзанны чуть покраснел, в глазах стояла нетающая тревога, сникли озябшие шелковые фиалочки на ее парижской шляпке. На палубе соседнего транспорта казаки-кубанцы генерала Фостикова запели свою песню-гимн о родной Кубани, с которой они прощались навеки:
Шлем тебе, Кубань родимая,
До сырой земли поклон!
Сюзанна зябко повела плечами, прижалась к капитану.
- Как это страшно оставлять la patrie… родину… Я их понимаю!..
- Сюзанна, я на минутку сойду на берег! - сказал капитан.
- Зачем, Серж?
- Надо отдать одно последнее распоряжение.
- О да! Ты же у меня месье le commandant… Только, пожалюста, скорее… en arrière… назад.
Он принудил себя беспечно улыбнуться ей, и она ответила ему улыбкой, жалкой и милой. Сердце его отозвалось на нее тупой болью. Сбежал по трапу, не оглядываясь. Портупей-юнкер, старший по караулу на причале, предупредил:
- Сейчас объявят отплытие, господин капитан!
- Я иду на "Святославе"!
Зашел за угол кольцеобразного каменного здания - угольного склада, стал ждать. Взревел гудок. Вот и трап убрали. Маленькая женская фигурка на палубе "Рюрика" заметалась, потом неподвижно застыла у поручней. Казаки на своем транспорте запели молитву: "Спаси, господи, люди твои!"
"Вот и все! Прощай, Сюзанна. Bonne nuit!.."
…Когда капитан Караев вернулся из порта к себе домой, его мрачная хозяйка, отворив ему дверь, попятилась от него в испуге, словно от призрака.
- Вы не уехали со всеми, Сергей Петрович?
- Как видите!
- Что же теперь будет с вами, бог ты мой?
- Бог не выдаст, свинья не съест! - с деланной беспечностью сказал капитан, - а пока… надо поспать, Евгения Карловна! Извините, я очень устал!
Ушел в свою комнату, достал наган, положил его на ночной столик и, сдернув лишь сапоги, не раздеваясь, прилег на тахту. Не заметил, как провалился в тину тяжелого сна. Проснулся лишь утром от сильного стука в дверь.
- Кто там?
- Это я, Евгения Карловна! Вставайте, Сергей Петрович, "они" уже в городе!
5
За ночь погода изменилась к лучшему. Прояснело. Солнце светило не по-осеннему ярко. Капитан решил прийти в порт - посмотреть, что там делается.
Не успел он пройти и полквартала, как встретил первого красноармейца. Он был в коротком кожушке, подпоясан офицерским трофейным поясом, на голове - кубаночка серого каракуля, из-под нее выбивается русый задорный чуб. Остановились. Красноармеец с любопытством оглядел капитана с головы до ног, сказал:
- Никак, беляк?
- Беляк!
- Да еще и ахвицер!
- Офицер!
- Чого же со своими за море не утекли?
Капитан подумал: "Сколько меня теперь об этом будут спрашивать?" Усмехнулся:
- Не утек - и все, дело мое!
Красноармеец тоже усмехнулся - добродушно, даже как бы по-приятельски, сказал:
- Чудо, ей-богу! Беляк, ахвицер, а рубать вас - ни-ни, нельзя, не приказано. Закурить найдется?
Взял папиросу из капитанского портсигара, закурил.
- Табачок! Крымский?
- Крымский!
- А сами воткеле?
- С Северного Кавказа.
- Земляк! Я с Кубани.
- Станицу Софиевскую знаете?
- Ни, я с Баталнашинской, это - туды, ближе к Терской области, к горам. Я из иногородних, не казак. Ну, счастливо оставаться. - Козырнул на прощание и пошел вразвалочку - сразу видно по походке спешенного конника, - улыбающийся и предельно счастливый. Еще бы: победитель! Что может быть радостней этой радости и выше этого счастья!
На территорию порта капитан не пошел, постоял у ворот, подле которых уже дежурил часовой с винтовкой. Какие-то военные в фуражках и шлемах с красными звездами, в серых шинелях и кожаных куртках с записными книжками в руках по-хозяйски обходили один за другим портовые склады и пакгаузы - видимо, брали на учет брошенное врангелевцами добро. Новая власть вступала в свои права.
На следующий день на улицах города, на заборах и и стенах домов, на афишных тумбах уже были расклеены ее первые приказы и извещения. Среди них были и такие:
"Всем, кто имеет при себе огнестрельное или холодное оружие, предлагается сдать его в особый отдел. За сокрытие оружия виновный будет подвергнут суровому наказанию".
"Всем бывшим офицерам, военным чиновникам и другим чинам белой армии, оставшимся в городе, надлежит явиться на регистрацию в здание женской гимназии… За уклонение от регистрации - расстрел".
С шашкой капитан Караев расстался легко, а вот наган было жалко: сколько раз он его выручал в роковую минуту!
Оружие принимал особист-матрос в фойе бездействующего кинотеатра. От его наметанного глаза не ускользнуло, как изменилось лицо пришельца, когда он, бросив на пол офицерскую шашку, бережно, даже нежно протянул ему на ладони тщательно вычищенный и смазанный пистолет.
- Вы офицер? - спросил особист.
- Офицер!
- Что же не удрали со своими в Турцию?
Опять этот вопрос! Капитан не выдержал и огрызнулся:
- Ваше дело принять у меня оружие, а не допрашивать!
- Это не допрос, а вопрос! Не хотите отвечать - не надо. Явитесь на регистрацию - там с вами обо всем поговорят. По душам. Приказ особого отдела читали?
- Читал!
- Вплоть до последнего пункта?
- Вплоть до последнего!
- То-то! - грозно сказал матрос и обернулся к подошедшей к его столу странной особе неопределенного пола. На плечах - мужское драповое поношенное пальто, на голове - дамская шляпа с нелепым страусовым пером.
- Вам что, господин… мадам?
Особа вытащила из кармана пальто нож для разрезания книжных страниц - изящную безделушку в виде кривого турецкого ятагана с ручкой из слоновой кости, сказала плаксиво:
- Примите, пожалуйста, товарищ комиссар.
Матрос-особист с изумлением посмотрел на ятаганчик, потом перевел взгляд на его владелицу.
- Что это за штуковина?
- Это - холодное оружие. Я его из Петербурга привезла.
Особист взял ятаганчик, потрогал лезвие пальцем, усмехнулся.
- Мне соседи сказали, лучше, говорят, сдайте, Ада Викентьевна, его им… то-есть вам, а то начнутся повальные обыски… как бы вам жизнью не поплатиться за его сокрытие.
- Возьмите, мамаша, свое холодное оружие, - сказал матрос-особист, возвращая особе ее ятаганчик, - и проверьте его действие на своих соседях-провокаторах. Если хоть одного вам удастся им прирезать, приносите, приму с удовольствием.
Широко улыбнулся, сбросив на мгновение всю свою суровость, и сразу помолодел от этой улыбки.
- Ступайте домой, мамаша, и живите спокойно. Привет и уважение - И уже безулыбливо, коротко и жестко бросил капитану: - А вам советую не забывать про последний пункт приказа особого отдела.
6
На регистрацию приказано было являться с утра с восьми часов. Капитан надел - как перед боем - чистое белье, а запасную пару, шерстяные носки, бритву, флакон с одеколоном, всякую другую мелочь уложил в австрийский солдатский ранец телячьей кожи - подарок приятеля-офицера. Делал все механически, по военной привычке. Остальные свои вещи упаковал в два чемодана - большой и маленький, ручной, - и оставил квартирной хозяйке.
- Вернусь - заберу, не вернусь - возьмите себе, Евгения Карловна. Пригодится!
У входа в здание гимназии стояли часовые с винтовками, штыки примкнуты.
- На регистрацию?
- Так точно!
- Проходите!
Капитан поднялся по широкой лестнице и оказался в широком коридоре, где на скамьях, стульях и на подоконниках сидели явившиеся на регистрацию раньше его чины белой армии. Кто пришел в штатском пальто, кто в шинели без погон и петлиц - по-разному. Лица явившихся выражали самый откровенный страх.
Капитан сел на свободное место на подоконнике. Он понимал состояние всех этих людей. Что может быть хуже такого ожидания неизвестности! Но он понимал и другое: смел не тот, кто никого и ничего не боится, а тот, кто умеет собой владеть в минуту опасности и ее показывает другим, что ему тоже страшно. Старая истина, унаследованная от военных предков.
В коридоре появился писарь - молодой, в очках, с жидкой, как у годуновского дьячка, бороденкой. Он спросил у всех сидевших в коридоре фамилию, имя, отчество, воинское звание. Все это записал в толстую бухгалтерскую книгу и, записав, объявил неожиданно низким протодьяконовским басом:
- На комиссию в учительскую буду вызывать по фамилиям - так что поперек батьки в пекло лезть не надо!
Объявил и удалился со своим гроссбухом под мышкой.
На стульях, скамейках и подоконниках пошел тихий опасливый разговор.
- Там, в учительской, две двери, налево - в кабинет директора, направо - в комнату классных дам. А из тех комнат есть свои выходы на ту сторону, в другой коридор. А оттуда на двор и на улицу.
- Откуда вам все это известно, подпоручик?
- Моя сестренка училась в этой гимназии… У "них" все продумано до мельчайших деталей.
- Что именно продумано?
- Допустим, вас решено передать в особый отдел - на доследование…
- Почему меня, а не вас?
- Ну, пускай меня, неважно, я - к примеру. Тогда вас или меня… направляют, допустим, налево…
- А направо кого?
- А направо, возможно, тех, про кого и так все ясно!
- А куда лучше, как вы думаете, - налево или направо?
- Пожалуй, налево - хуже. Особый отдел - или понимаете!
- Но я же всего лишь интендантский офицер, что о меня взять! - с другого подоконника откликнулся немолодой грузный усач в серой черкеске.
- Взять с вас нечего, а дать можно!
- Что дать? Что дать?!
Усач пошутил нехорошо:
- Чаю можно дать… со свинцовой конфеткой!
В коридоре снова возник писарь-дьячок, выкрикнул:
- Капитан Караев Сергей Петрович!
- Здесь!
- Идемте!
…За столом, покрытом зеленым сукном, сидела комиссия по регистрации - трое. Тот, кто сидел в центре - в защитного цвета френче с нагрудными оттопыренными карманами, - опустив голову, что-то писал. Слева от него поместился курчавый молодой брюнет с горбоносым лицом нерусского типа, в студенческой куртке с голубыми петлицами, справа - пожилой, хмурый в косоворотке и пиджаке, губы тонкие, недобрые.
Сидевший в центре поднял голову, и на какое-то мгновение капитан Караев оторопел - это был Прохоров. Только сейчас Сергей Петрович заметил, что левая его рука покоится на черной перевязи.
Допрос начал Прохоров.
- Вы капитан Караев Сергей Петрович?
- Так точно!
- Комендант порта?
- Так точно!
- В каких частях белой армии служили до занятия этой должности?
- В первом корниловском полку. Командир роты.
- Ого! - сказал горбоносый в студенческой куртке. - Вы что же, первопоходник?
- Так точно!
- Почему ушли из корниловского полка?
- По случаю ранения. Был временно признан негодным к строевой службе.
Пожилой в косоворотке задал тот вопрос, которого капитан ждал и на который ответ был им приготовлен заранее:
- Почему не ушли со своими, а остались здесь, в Крыму?
- Потому что осознал бессмысленность дальнейшей борьбы с красными… не захотел покидать родину. - Сказал и сам почувствовал, что фраза эта прозвучала здесь слишком напыщенно. А как сказать проще?
Пожилой ядовито прищурился:
- Поздно хватились! Надо было раньше думать и о бессмысленности борьбы и о родине!
Жестокая правда была в этих словах, и капитану Караеву ничего не осталось, как только промолчать.
- В расстрелах наших дорогих товарищей участвовали? Если имеете мужество - говорите правду!
- Я офицер, а не палач!
- Вы так это нам преподносите, как будто какой-то подвиг совершили. Вся ваша белая армия - это карательная армия! Может быть, вам за ваш подвиг красный орден на грудь прикажете повесить?
Прохоров постучал карандашом по столу:
- Пройдите, капитан, вон туда, - показал на левую дверь, - и обождите там, я вас вызову еще!
Капитан прошел в кабинет директрисы. Здесь никого не было. Стены просторной комнаты увешаны портретами величественных дам в вечерних туалетах, под портретами прибита к стене кумачовая лента с лозунгом:
"Врангель и тифозная вошь - главные враги революции. Добьем черного барона в Крыму, уничтожим белую вошь!"
Дверь из учительской открылась. Горбоносый в студенческой куртке сказал с порога:
- Идите сюда, Караев!
Капитан вернулся в учительскую. Прохоров хотел подняться из-за стола, но поморщился и остался сидеть - наверное, дала о себе знать раненая рука, - и сказал просто, как тогда под фонарем у аптеки:
- Вот что, Сергей Петрович, мы тут поговорили между собой, посоветовались и решили… Вы согласны пойти на службу в Красную Армию?
Капитан нащупал у себя за спиной правой рукой белогородские четки на левом запястье - кажется, "чет" - и ответил так же просто:
- Согласен!
- Я за вас поручился, зная вас по Кавказскому фронту. Думаю, что к белым вы пошли не по убеждению, а так… по жизненным обстоятельствам. (Горбоносый в студенческой тужурке ободряюще улыбнулся капитану, пожилой, в косоворотке, по-прежнему хмуро молчал.) Теперь ступайте направо, там вас встретят и проводят. Желаю успеха!
Капитан Караев сделал четкий поворот налево кругом и, твердо печатая шаг, пошел направо в комнату классных дам.
7
Наступила весна - первая мирная весна после семи жестоких, губительных лет войны - первой мировой и своей, гражданской.
В Крыму все то, что должно было расцвести, расцвело и заблагоухало. Розовые, зеленые, белые теплые краски. И еще - синие: нежно-голубых тонов в небе и густых, почти фиолетовых, с белоснежной узорной каймой пены в море, у берегов. Природа делала свое дело на совесть - щедро и красиво!
С тем же, что зависело от человека, было хуже. Жизнь давила хозяйственная послевоенная разруха, осложненная к тому же экономической блокадой молодой Республики со стороны буржуазного Запада. Жили впроголодь, ходили в обносках. Жили верой в счастливое будущее!
Ленин искал выход из тупика, в котором оказалась страна, и нашел его: не военный коммунизм, а нэп - новая экономическая политика. Взамен неизбежно жестокой хлебной разверстки был установлен для крестьянства справедливый продовольственный налог по законным нормам, а излишки - пожалуйста, вези на базар. Деревня ожила, а за ней стали оживать и города. Рычаг нэпа сработал быстро и сильно, но пока похудевшая и помрачневшая Евгения Карловна, заходя в комнату своего постояльца, каждый раз повторяла одно и то же:
- Не знаю, Сергей Петрович, как будем дальше жить. Сегодня на рынке с меня за паршивенькую макуху содрали… - Она называла немыслимую сумму.
Жалея старуху, Сергей Петрович совал ей то краюшку пайкового хлеба, то несколько кусков сахара. Иногда угощал жидкими красноармейскими щами, которые приносил для нее в котелке из кухни запасного пехотного батальона, куда его временно послали служить. Старуха принимала эту милостыню с достоинством и, церемонно поблагодарив капитана, говорила:
- Будем считать, Сергей Петрович, что за комнату вы со мной рассчитались минимум на год вперед.
Говорят, что человек каждые семь лет перерождается в связи с тем, что у него кардинально меняется химический состав крови. Я не биолог, не знаю, так ли это на самом деле, но что человек, умеющий посмотреть на себя со стороны, замечает кардинальные перемены в своем сегодняшнем "я" - в этом лично я убеждался не раз на собственном долгом жизненном пути. Когда Сергей Петрович Караев, случалось, смотрел теперь на себя в зеркало, он думал: "Неужели этот загорелый до черноты молодой красноармейский командир в гимнастерке с алыми "разговорами" на груди - я, бывший врангелевец и корниловец, капитан Караев?!"
В батальоне его встретили сдержанно. Никто, правда, не пытался залезать в душу с неделикатными расспросами, полагая, что, раз прислали служить, значит, "там" знают, что делают. Но какая-то невидимая прозрачно-стеклянная стена все же отделяла его от других командиров.