А воздух был чистый и вольный, на воде солнце, впереди лето. Надо сказать, что весна была изумительная, и все, дрожа, переливалось в радостной голубизне, и наш раскинувшийся при слиянии двух рек город казался освобожденным. Был чист и ясен вознесенный на высоком мысу, над рассыпавшимися местами серыми крепостными стенами белый собор. Под ним искрилась река, а на рыбьем базаре бабы зачерпнутой из реки водой обмывали лотки. А весна сияла в необычной свежести, идущей от согревающихся вод, в веселом водном раздолье радующихся слиянию рек.
Охватившее меня чувство легкости стало еще сильней, когда, перейдя мост, я направился к дому. Я шел, улыбаясь, играя перетянутыми ремешком книгами, и лица встречных видел через свою радость.
Жили мы на одной из тихих улиц, выходящей садами к реке, с канавами, зарастающими тысячелистником, зеленой ромашкой. Подходя к дому, я пожалел, что не увидел в подвальном этаже зозулинского дома растрепанного и босого дворника Платошку. Жаль было, что у ворот меня не встретила молодая длинношерстая, принадлежавшая Зозулину собака. Квартира Платошки, в открытое окно которой я на ходу заглянул, была пуста.
И вот так, предчувствуя, какое лицо будет у мамы, когда я ей все расскажу, я добрался до деревянного, посеребренного временем дома с мезонином, с липами у ворот, вбежал на крыльцо, бросил в прихожей на диван фуражку и книги и радостно позвал маму. Но никто не откликнулся.
"Что же это? - остановившись в гостиной, подумал я, - и в столовую дверь открыта, и в маминой комнате нет никого". Я хотел подняться наверх, но в это время из комнаты сестры с полными руками постельного белья показалась Ириша.
- Феденька, - весело сказала она, - все в саду. Зоечка приехала.
Я просиял:
- Зоя!
- Да не одна, - говорила, стоя на верхней площадке, всегда веселая и простая, взятая мамой из деревни Ириша, - она и подругу с собой привезла.
Это было так неожиданно, что я растерялся, а Ириша продолжала:
- С подругой, Кирочкой, они вместе учатся и дружат. И до чего же Зоя-то стала бедовая. А та живая, веселая такая. Барыня сказала, все лето будет у нас гостить. Приехали они голодные, теперь успели уже и чаю выпить, и закусить. Вещи ручные с собой привезли, а за тяжелыми барыня Платошку услала на вокзал.
Двери на веранду были открыты, и я, посмотрев на веселое лицо Ириши, бросился в сад.
По письмам Зои я знал, что у сестры есть подруга. И вот там, в глубине нашего большого, запущенного сада, за беседкой, где все заросло высокой, светящейся от солнца травой, я увидел маму и Зою. В траве, лая, носилась собака, и веселый голос звал ее:
- Лада!
Это Кира играла с моей Ладой.
- А вот и Федя, - закричала сестра, выбегая навстречу.
Она была худенькая, рыженькая, лицо ее было в веснушках.
- А ну-ка, покажись! - стремительно поцеловала меня и, схватив за руку, заговорила сестра. - Мама, он страшно худ. Кира, полюбуйся на сокровище наше.
И я увидел темноволосую, горячую Киру. Раскрасневшись, она смотрела на меня карими смеющимися глазами, а Лада, подбежав ко мне, просила поиграть с ней еще.
И до того все было неожиданно, что от возгласов сестры, от широко открытых Кириных глаз я смутился и забыл, что хотел рассказать маме. А Лада просто с ног сбивала меня. Но тут мама пришла мне на помощь.
- Ну, Феденька, как? - спросила она.
- Перешел!
- Слава Тебе, Господи!
- Наконец-то без переэкзаменовок, - прибавила Зоя.
- Да, - сказал я, - а по геометрии я чуть было не срезался.
- Ведь геометрии, Феденька, ты и боялся. Вот все мне говорил, - обращаясь к Кире, сказала мама, - что и с алгеброй у него нелады.
- Константину Константиновичу я обещал летом заниматься.
- А мы тебе поможем, - сказала Кира.
- Да, - подхватила Зоя, - будем с тобой заниматься.
Я все еще не мог опомниться, смотрел на маму, на Зою, но видел Киру, и мне казалось, что она всегда играла с Ладой в нашем саду.
- А мы Кире весь сад показали, - говорила сестра, стоя вместе с ней на насыпной горке, где особенно хорошо росла нетронутая косой высокая трава. - А ты у нас не заскучаешь? - прибавила она, обращаясь к Кире.
- Что ты! До чего у вас, Прасковья Васильевна, привольно и хорошо, - сказала Кира, - сколько свежести, веселой листвы.
- Да, не чувствуешь, что живешь в большом городе, - ответила мама.
- Ну, город наш, - сказала Зоя, - не такой уж большой.
- Какой ни есть. Живем у реки, за садом сад, по утрам, как в лесу, птицы поют. Домов каменных мало, а зелени много.
- Вот за березами река блестит, - сказала Кира, - а мне все кажется, что это Нева. До чего чисты ее воды. И как там по вечерам хорошо. Последние вечера нельзя было от Невы глаз оторвать. А она, уходя к морю, всеми цветами вечерней зари отливает.
- Вот Федя гимназию окончит, - сказала мама, - туда учиться поедет.
- Да, - согласился я.
И вот начались рассказы. Лекции у них давно уже кончились, и они перед отъездом побывали на островах, доехали на трамвае до конечной остановки, а потом лесной дорогой отправились к заливу.
- Шли, шли, - говорила Кира, - безлюдье, кукушки, ветреница цветет, а дальше сосны, мох, все заросло, болотисто, дико.
Я жадно слушал рассказ о том, как они заблудились. Говорила Кира, и карие глаза ее были широко открыты и горячи. Лада забегала вперед и на нас смотрела, не понимая, почему мы все время останавливаемся.
- Думали, от усталости свалимся, - продолжала Кира. - По вечерам на набережной так светло - словно все в каком-то тридевятом царстве, перестаешь чувствовать себя прежней. А Нева в этом году изумительная.
Тут от них мы узнали, что в последний день они были в Эрмитаже, где, по словам Киры, столько скифских древностей, золота в стеклянных витринах. Завтракали на набережной, сидя на гранитной лестнице, обогретой солнцем.
- Вот ведь и ночью в поезде почти не спали, - сказала мама, - то-то я думаю, отчего это Зоечка так возбуждена.
- Прасковья Васильевна, это я виновата, ехали мы со студентами, я Зою увела в коридор. Опустили окно, луга в росе, ветер сон отогнал. Так всю дорогу и не спали.
- Вот вас одних-то и отпускай.
- Прасковья Васильевна, мы обо всем говорили. На остановках слышно было, как жаворонки поют. - Ее глаза искрились, Лада увивалась около ее ног, и я чувствовал, до чего, подружившись с ней, изменилась Зоя.
- Так-то постепенно все и открывается, - говорила мама. - Да что же это я вас по саду вожу? Сейчас пообедаем, Ириша постелет, вы и приляжете.
- Мамусенька, - закричала Зоя, - ни за что не уснем! - И Зоя бросилась целовать маму. - Мы ей все покажем, - порывисто говорила она.
- Вот, Кира Сергеевна, - рассказывала мама, ведя нас яблоневым садом, а одета она была просто, с черной шелковой косынкой на плечах, - вот это дерево приносит яблоко с желтинкой, эти сорта сохранились от старины. Наливное. Когда оно готово, все в потоках прозрачных. Если захотите откусить, то осторожно, может и кофточку соком залить. Вот вы их попробуете.
- Спасибо, Прасковья Васильевна, но когда они поспеют, меня здесь не будет, - ответила Кира. - Отец написал, что через две недели я должна приехать к нему в Таганрог.
- Кирочка, мы и через месяц тебя не отпустим! - закричала Зоя. - Правда, правда! Ни за что на свете я тебя, Кируша, не отпущу. Твои чемоданы запрячу - вот увидишь, не отпущу!
Кира после бессонной ночи была немного бледна, но до чего же открытая, жадная до впечатлений она была. И мне в этот день показалось, что мы с Кирой уже давно знакомы.
- Вот там, Кира Сергеевна, малиновое, - показывала мама, - яблоки не только малиновые снаружи, но и внутри у них все в розовых жилках.
- Мамино любимое, - сказал я.
- Поспевая, они на дереве от зрелости колются, - объяснила мама, - на том месте, где у них родинка большая есть.
Мы показали Кире старые яблони - анисовки, шампанки, титовки, овечьи носы. Показали мамину малину.
- Вот какая крупная, - с гордостью сказал я. - Темная, темная, прямо бархатная.
- Ну, пойдемте-ка к дому, - сказала мама.
А мы уже дошли до клубничных гряд.
- Вот все не соберусь выкопать, - заметила мама, - надо бы клубни знакомым подарить, у них земля суглинистая, да все забываю. Ягоды должны быть ананасные, а вот не растут, земля у нас черная.
- Разве это плохо?
- Малина у меня хороша, для деревьев и цветов эта земля полезна, а клубника будет на ней до осени цвести, а потом в усы пойдет. И ни одной ягодки. Суглинок нужен, чтобы ягоды были. А земля наша старинная, она за века не истощена. Слишком жирная старинная земля. Денежки серебряные, тоненькие, как чешуя, я в ней нахожу.
Нас встретила Ириша.
- Барыня, - спросила она, - какие наволочки взять?
- Я сейчас сама с тобой поднимусь, - ответила мама и, обращаясь ко мне, мягко сказала: - Вот ведь дело какое. Придется, Феденька, тебе комнату свою Кире уступить.
Все для меня в этот день оказалось неожиданным.
- А куда же я перейду, мама?
- Поселим тебя в Ванюшиной комнате, - ответила мама и, перед тем как подняться с Пришей, рассказала, что мать Киры умерла, оставив трехлетнюю дочь у бабушки на руках, что все детство Кира жила то у бабушки на Днепре, то у деда на берегу Азовского моря. Потом отца перевели в Таганрог, он инженер, вечно в разъездах. Кира лето проводила с отцом у Черного моря. А о том, что сестра привезет Киру, мама с Пришей знали давно.
Книги мои и тетради так и остались в прихожей. Из кухни пахло жареными цыплятами, борщом. Я понимал, что сестра не хочет расставаться с Кирою, а моя комната была рядом с Зоиной. Когда я поднялся по деревянной лестнице, Ириша перестилала постель. Из ящика письменного стола я забрал свои тетрадки, рисунки.
- О, сколько книг, - говорила Кира.
- Нет, ты, Кирочка, посмотри расписание.
- Боже мой! Вставать в семь утра, - читала Кира, - делать гимнастику. Плавать.
- Если бы ты знала, до чего он любит поспать.
Кира смеялась.
Сняв расписание, я набрал много тетрадей и книг.
- Федя, не донесешь, - сказала мне Кира.
От смущения я ничего не ответил, а выйдя на лестничную площадку, столкнулся с Иришей.
- Ай, ты! - воскликнула она.
И вот тетради и книги посыпались по лестнице, а среди них был и дневничок с вложенными в него листками. Стукнувшись о перила, он раскрылся, и вниз полетели листки с начисто переписанными стихами.
- Вот беды-то наделала, - вскрикнула Ириша, а услышав ее возглас, прибежала Зоя и начала листки подбирать.
- Зоя, не трогай, - кричал я, положив книги на ступеньку, - отдай!
- Что это? Кира, это стихи!
- Я тебе запрещаю читать!
Но Зоя превратилась в девчонку.
- Ты невозможна, - сказала ей Кира.
- Послушай, что про тебя Кира говорит!
- До чего ты несносный, - сказала Зоя, отдавая листок.
- Ты не сердишься, Федя, что я заняла твою комнату? - спросила Кира.
- Он счастлив, - ответила за меня сестра, - будет жить в комнате старшего брата.
Комнату брата мама оберегала, в ней все оставила так, как было полтора года назад, перед его отъездом в Москву. В его комнате с высоким потолком было просторно. На деревянных полках стояли книги - о севастопольской, турецкой, японской и балканской войнах, труды по географии, путешествие Пржевальского. Воздух был свежий от чистой листвы, был тогда расцвет травный, обилие листвы и некошеных трав.
- Боже, - сказала, подойдя к открытому окну, Кира, - до чего здесь хорошо, какой у вас сад!
С ее приездом все изменилось. Моя комната наверху была ее счастливой жизнью как бы изменена и согрета, сад, на который она из окна смотрела, - сад с дуплистыми яблонями, в которых было столько гнезд, казался преображенным.
Я слышал надо мной ее шаги и ее голос. Я заснул на походной койке при открытых окнах, и прохлада наполняла мою комнату ночной свежестью трав. Сознание того, что в моей комнате Кира и ее окно открыто в тот же сад, даже во сне наполняло меня ощущением счастья.
Рано утром меня разбудил Кирин голос:
- Федя, чай на столе. Безбожно так долго спать!
Вскочив с постели, я бросился к окну. По волосам моим пробежал утренний холодок, и мне показалось, что не только в саду, но и в доме у нас стало светлее. Кирин голос доносился уже из столовой. Я быстро умылся и выпрыгнул из окна.
- Иди сюда, - закричала мне Зоя, - вот смотри, это настоящее малороссийское платье.
Тут была и круглолицая Ириша, прибежавшая из кухни с мокрыми руками и полотенцем.
- Вот так наряд, - говорила она.
Я увидел у веранды, в солнце, горячую, темноглазую Киру в малороссийском платье.
- Тебе нравится? - спросила она.
- Да, - ответил я ей, забыв о чае.
- Это я упросила ее одеться, - говорила сестра. - Настоящее малороссийское платье!
- Не платье, - смеясь, ответила Кира, - а рубаха - сорочка, как у нас говорят.
- Ох, сорочкой ее у вас называют? - подхватила Ириша.
- А юбку - спидницей, - прибавила Кира.
- Что же это юбки, торговые? - продолжала расспрашивать Ириша.
- Нет!
- А глажены они как?
- Разглаживать у нас все мастерицы. Сидит в хате, смачивает водой, сложит вот так, - показала Кира, - тянет, чтобы были ровные складки, а потом на печку положит, складка в складку, и сушится она на печи, чем-нибудь тяжелым прижатая. Так разгладить в городе никто не сумеет.
- Ай, ты! - с восхищением восклицала Ириша. - Смотри, Зоечка, рубашка вышита крестиком на груди, на плечах и по вороту круглому.
- Они без канвы вышивают, - сказала Кира, - и мережки делают.
- Что такое мережки? - спросил я.
- Погоди, не мешай, - нетерпеливо сказала сестра.
Волосы Кирины были в солнце, а в ее глазах было столько жизни, что сердце мое облилось трепетным горячим теплом. Она стояла, нетерпеливая и веселая, в этой мягкого полотна малороссийской рубашке с красивыми вышивками на рукавах, с ожерельями на шее, и мне казалось, что веселей становился, радуясь и играя, солнечный свет, чище и свежее - зелень нашего старого сада.
- Что же, - спрашивала Ириша, - там у вас и в будни в таких нарядах ходят?
- Ходили, было так, а теперь это праздничное.
- Знаешь, - говорила сестра, - когда ставили в гимназии "Майскую ночь", мы все перерядились, наплели венков из бумажных цветов, надели рождественские синие, золотые, красные бусы. Я маму и Федю пригласила, гимназистки наши парубками переоделись, танцевали, пели, гуляли в серых смушковых шапках, с девчатами обнимались. Тогда все, даже дурнушки, стали красивыми. Сколько мы накупили желтых, синих, белых и красных шелковых лент!
- Ленты, - сказала Кира, - у нас носит невеста.
- Вот как?! - воскликнула Зоя.
- Просватанная? - спросила Ириша.
- Да нет, еще вольная, - ответила Кира. - На базарах веночки цветные в селах бабы продают, но непременно надо двенадцать лент, таких вот широких, - показала она. - Сорочка вышитая, юбка пестрая, а на груди монисты. Больше всего у нас любят кораллы и дукаты. У бабушки была большая серебряная монета китайская и дукаты турецкие.
- А сережки какие? - спросила Ириша.
- Серьги носят кованые, большие. А на голове венок, цветы свежие. Утром в поле пойдет, веселенький веночек сплетет, и сама рада.
- А какие цветы?
- Барвинок.
- Мы и не знаем такого.
- Цвет у него синенький, крестиком, он по земле тянется, вместе с листьями хорошо вплетается. А то из ромашек и васильков венок сплетет, в поле нарвет, вплетет туда и пшеничный колосок, и любисток. До чего я Полтавщину, Черниговщину и Днепр люблю! Народ веселый, хороший. Вечером, возвращаясь с поля, хохлушки затянут песню и не умолкают, а там и парубки где-то поют. С поля придут, поужинать собирают, а потом сойдутся у хаты - одна затянет, другие к ней подстают. Ах, если бы вы видели, как по вечерам они иногда разыграются. За словом в карман не полезут. Пляшут и гуляют, поют.
- А казачки как одеваются? - спросил тут я, вспомнив рассказы Киры за ужином.
- Ах, и бедовые донские казачки, они в Новочеркасске здоровые и рослые, но наряд свой давно потеряли.
- А под Таганрогом?
- Там уже все перемешалось, одеваются просто.
- Везде побывала Кира, - сказала Зоя.
- Феденька! - услышал я мамин голос. - Я смотрю, а его и след простыл.
- Тут он, барыня, тут, - сказала Ириша, - слушает, как о нарядах говорим.
- Даже чаю не попил, - сказала мама.
- Выпрыгнул в окно, прибежал, - сказала Зоя. - А мы собрались в город.
- Я сейчас, подождите, - попросил я, бросившись на веранду.
- Мы тебя подождем, - сказала Кира.
- Пей чай, но побыстрей, - пригрозила мне Зоя, - а то и без тебя отправимся.
- Нет уж, - закричал я, - Кира мне обещала.
Я съел бутерброд, выпил стакан чаю и, найдя валявшуюся со вчерашнего дня в прихожей фуражку, бросился в сад.
- Наконец-то, - сказала Зоя.
Мы пошли берегом. Утро было с легкими облаками. Заглянули в гимназию. Двери были открыты, и в коридоре висели списки перешедших в следующий класс.
- Федор Косицкий, - прочла Кира.
- Как он сияет.
На гимназическом опустелом дворе прыгали воробьи.
- Федя, почему ты так затягиваешь пояс? - говорила Кира, когда мы шли к набережной.
- Кому-то он подражает, - сказала Зоя.
Она была худенькая, остроносенькая, зеленоглазая, с очень светлыми волосами. А я за зиму вытянулся, стал с сестрой почти одного роста.
Кира смотрела на меня, насмешливо блестели глаза, и я чувствовал, что она меня отлично понимает - такая же веселая, вольная. Если бы не сестра, я увел бы ее из города в дикие места, на мысок, в устье, а то и за реку.
А Кира все хотела видеть. В это утро мы показали ей наш бульвар, главную улицу и городской сад с летним театром - место утренних и вечерних гимназических встреч, Анастасьевский сквер, ботанический сад, деревянный дом, в котором останавливался Пушкин.
Поднялись к собору, и там я увидел мальчишек и беспечного, еще более удалого Шурку. Мальчишки дразнили сердитых гусей соборного священника. Белые гуси, вытянув шеи, шипели и, приподнимая крылья, наступая на мальчишек, оборонялись, как те римские гуси, которые от врагов Рим спасли.
- Ты что же, - отведя меня в сторону и поглядывая на Зою, которая его терпеть не могла, сказал Шурка, - что же ты вчера не пришел?
- Сестра с подругой приехали.
- С девчонками связался, - сказал Шурка. - А ну, ребята, отсюда, - не глядя на меня, приказал он. Я остался, а он убежал.
- Федя, - позвала меня Кира. Она видела, как Шурка исподлобья на нее поглядел и, поговорив со мной, убежал, и подошла к обрыву, чтобы посмотреть, как они спустились.
Зоя была довольна, что мальчишки убрались. Она не переносила уличных ребят, что ко мне прибегали играть.
- Надо быть Шуркой, - говорила она, - чтобы набрать такую грязнолапую рать.
Игр моих в саду с мальчишками она не терпела.