- И ты стал какой-то растрепанный, - говорила она в прошлом году, - и приятели у тебя оборванцы.
Прибежала Зоина старая подруга Женя, старшая дочь дьякона, чрезвычайно любопытная, с сестрой, еще донашивающей гимназическое платье, и Зоя познакомила их с Кирой. Начались расспросы, упреки, почему Зоя не писала.
- Впечатлений так много, - говорила как бы в упоении Зоя.
Зоя с Кирой рассказывали им то, о чем вчера в саду и за ужином не досказали - о лекциях, профессорах. А дочь дьякона провела зиму здесь, слушала и завидовала. На Бестужевских курсах у них была своя жизнь.
- Ну, вот, - говорила Зоя, - до чего хорошо самостоятельно жить - узнавать невероятно много, бегать по выставкам и музеям, слушать лекции.
Кира Зою на этот раз слушала улыбаясь и смотрела на меня и на подруг.
- Лекции кончились, а старшекурсники отправились за границу. В Италию. Сейчас они уже во Флоренции. А поездку эту устроил Айналов, он читает лекции об итальянском искусстве. С Айналовым они будут осматривать в Италии музеи и города. Ах, как бы я хотела попасть в Рим и Милан!
- Но для этого, Зоя, надо быть ученицей Айналова, а мы на его лекции только забегали.
- В будущем году и мы запишемся к нему.
- В Италию отправились те, которые уже не первый год на курсах, - возразила Кира. - Поехали те, кого он возил на север, осматривать старинные русские города. Не знаю, в каком году, прошлым летом или раньше, Айналов возил сюда своих учениц, все тут осматривал, и мне старшекурсницы говорили, что они побывали и в монастыре за рекой, где профессор показал им фрески, и в других церквах. Он даже прочел лекцию, как в библиотеке монастырской была найдена знаменитая рукопись "Слова о полку Игореве".
- Я об этом, Кирочка, не слышала. В каком же это монастыре? У нас их два за рекой.
Я не знал, что профессор был у нас со студентками у собора и все им показывал.
Начались расспросы подруг и быстрые рассказы - кто за кем ухаживает, что было зимою, какие вечера, кто куда поступил, вышел замуж. Зою интересовало все, а мы с Кирой отошли, и я рад был, что она хорошо и вольно себя чувствовала только со мной.
Если смотреть от собора, река блестела, находили на нее облака. Мы в ветру были, я, как и босые наши ребята, наш город любил, а она стояла свободно и слушала, что я ей говорил. Вчера, после ужина, Кира рассказывала, сидя на дворовом крыльце, о юге, а я ей теперь говорил о нашем городе.
А город наш раскинулся при соединении рек и в языческие времена был священным, потому что здесь была дубовая священная роща, а наша река была одним из малых водных янтарных путей из варяг в греки. В глубокой древности город был вольный, и арабские купцы здесь лен, и меха, и воск покупали, и мы не только диргамы серебряные находили в земле, когда во время половодья вода берега подмывала, но и англо-саксонские денежки. Сюда приходили чужие ладьи из чужих морских городов, а по реке нашей когда-то поднимались в Ганзейский союз.
И на другом берегу, неподалеку от полковых казарм, находились когда-то ганзейские склады, и герб нашего города - бегущий золотой барс - был в числе гербов ганзейского союза: золотой пятнистый пардус бежит, из облака раскрывается золотая рука, сея золотые лучи, потому что в летописях сказано, что в те времена, когда Киев не был крещен, Ольга с того берега увидела на холме со священным дубом падающие с небес три солнечных луча, и вот куда лучи упали, там был построен собор Святой Троицы, и с тех пор Троицкими стали и все наши воды.
И я тут с Кирой в первый раз почувствовал вдруг и увидел, как будто мои глаза шире открылись. Город без реки для меня просто не город, и она любовалась нашей рекой - та блестела внизу, под обрывом, под осыпавшимися уже, сложенными из серого камня стенами.
- В таком городе, - стоя на свежем ветру, говорила она, - я еще никогда не бывала.
И я любовался ею, думал - до чего хорошо с нею и как свободна она. Она расспрашивала о нашем городе, а Зоины подруги удивлялись, что это она нашла особенного, Зоя никогда ничего особенного здесь не находила.
- Куда вы пойдете? - спросили подруги.
- На базар, - ответила Кира.
- Что же там особенного? - спросили они удивленно.
Потом мы спустились и пошли на наш приречный рыбный базар, где ловцы выливали рыбу, черпали деревянными ковшами ее из ладей, выливали лопатами в корыта - как живое серебро, - озерные щуки, колючие и зеленовато-радужные ерши, расписные, как чашки, окуни, и она была своя среди древней простоты деревенской, бабы ее расспрашивали об уроках, любовались, а она чувствовала себя свободно, видела то, чего не замечала сестра.
Подруги Зое сказали:
- Нет, ее нельзя назвать красивой.
Но я ни у кого не встречал такой открытой, радостной простоты. Независимая, свободная, а брови тонкие, глаза горячие, и жажда радости в них бесконечная. В них каждое мгновение что-то вспыхивало, играло, менялось, в них было много золота, искристого света.
Она завоевала сердце Ириши тем, что была открыта и проста, не то что наши барышни городские.
- Ну, до чего Кира горячая и веселая.
- И Зоя, подружившись с нею, изменилась, - говорила мама, - куда делись Зоюшкины капризы: этого не желаю, того не хочу.
И действительно, Зоя за зиму ни разу не простудилась - в таком радостном волнении они там с Кирой жили. Под влиянием Киры она просто переродилась. К изумлению своему, мы увидели новую Зою, в детстве она была похожа на беленькую лисичку, слабенькая, мнительная, первой в гимназии заболевала, пропускала часто уроки.
Мама Киру как родную приняла, и у нас стало весело как никогда, а мама все делала, чтобы нам жилось легко, и я оставался, а раньше дома меня было не удержать, я обедал, всегда торопясь, чтобы поскорее во все старое переодеться, потому что много у меня было мальчишеских дел.
В то знойное утро Кира не пошла купаться. Она поздно проснулась и казалась бледной. После чая поднялась к себе наверх. Она чувствовала себя слабой, усталой, чего я не только понять, но даже допустить не мог.
- Кире нездоровится? - спрашивал я в полном недоумении. - Вот уж на нее не похоже.
- Мама, ты только послушай его, - сказала насмешливо Зоя, - он себе этого даже представить не может.
- То-то с непокрытой головой все время бегать, - сказала мама. - С кем не бывает, посидела на солнце, голову и напекло. Какой же ты чудак, однако, Феденька, - улыбаясь, сказала мама.
- Ах, мама, он так вытянулся за это время, что я иногда забываю о его возрасте. Ах, отстань, - сказала сестра, которой я сказал, что хочу пойти к Кире. - Еще набегаешься с ней, пусть побудет одна.
И вот я, пожимая плечами, все удивлялся. Зелень потемнела по-летнему, даже и в тени деревьев было жарко, и я ушел на Степанов лужок. Много было упреков, Шурка поначалу и разговаривать со мной не хотел, но все обошлось, мы вместе с ним купались, ныряли, а когда я вернулся домой, то на веранде увидел Зою, Зазулина и огорченную маму. На стол не накрывали.
- Ты ничего не слышал? - спросила Зоя.
- А что?
- Вот ведь наказание Божие. Как у него рука поднялась? Гимназист убил эрцгерцога.
- Какого герцога?
- Австрии. Фердинанда.
Я ничего еще не понимал. Мама, сняв очки и положив их на колени, сказала:
- Молодой, девятнадцати лет.
- Да разве он был один? - вставая, сказал Зазулин.
- Гимназист?
И тут я узнал, что герцог австрийский - а я о нем никогда не слышал - наследник Франца-Иосифа.
- Еще удивительно, как этого гимназиста австрийцы от толпы оторвали, от самосуда избавили.
- Да что с того, погибший он человек, - сказала мама.
- Да, за такие дела не помилуют, да и сербам будет плохо, ведь что там ни говори, Австрия не маленькая страна, а убит наследник престола.
- Вот уж беда. А где же, Степан Васильевич, город Сараево?
- Феденька, - попросил Зазулин, - принеси-ка ты нам балканскую карту.
Толком еще не разобравшись в том, что произошло, я побежал в комнату брата и там, среди книг и вырезок, нашел подклеенную холстом и сложенную карту. Пытаясь развернуть ее по пути, я увидел Киру.
- Знаешь, в Австрии эрцгерцог убит!
Вместе с ней я вернулся на веранду, мама на столе освободила место, я разложил карту, и мы над нею склонились.
- Где же этот город Сараево? - спросила Кира.
Она, несмотря на загар, была бледнее обыкновенного.
- Сейчас найду.
- Что же ты, Федя?
- Погодите, сейчас, кажется, здесь.
Я прилежно искал, но запутался в географических названиях. Видел стрелки продвижений болгарских и турецких войск, начерченные, когда брат еще был в полку, жил у нас и когда у него собирались офицеры.
- Где же, где? - сама ничего не зная, торопила Зоя и мне мешала. - Ох, как ты копаешься!
Похвастаться я похвастался, а тут София, Загреб, река Баян - названий много, и мелких, но, несмотря на острые глаза, найти Сараево я не мог и, чувствуя, как уши мои и щеки начинают гореть, говорил:
- Да где же, наконец, этот город Сараево?
А Кира, касаясь моего плеча своим горячим плечом, склонившись, мне помогала.
- Да нет, Феденька, не там, - поднялся Зазулин, - путаешь, путаешь. Смотри там, где Босния, около австрийской границы.
- Ну да, я там не искал. Да это совсем маленький город, - сказал я, досадуя на себя.
- Столица Боснии.
- Зоюшка, - сказала мама, - а кто это к нам идет?
Я оглянулся и увидел входящих в сад гимназистов братьев Андрусовых, от которых обычно мы с Кирой убегали в зазулинский сад.
Зоя выбежала к ним, а Кира поднялась наверх. Подходя, Андрусов увидел на столе газеты и карту.
- Вы знаете?
Они утром узнали раньше всех, потому что отец Андрусова служил в канцелярии губернатора, и даже принесли показать газеты.
- Знаете, ведь с ним и жена убита, в автомобиль бросили бомбу, она была в букете цветов.
- Ведь это сын Франца-Иосифа?
- Нет, - ответил Зазулин, - был наследник, да умер, сыновей у императора нет, убитый доводился ему племянником. А император Франц-Иосиф едва ходит, стар, на один глаз совсем не видит.
- А она была морганатическая супруга, - сказал старший Андрусов.
- Они уже немолодые, Фердинанду было за пятьдесят лет, - добавил младший Андрусов. - А мы явились не только, чтобы об этом рассказать, но хотели условиться, когда вы приедете к нам.
Они вчера приехали на пароходе из Черехи, где была у них дача, были на спектакле, остались ночевать, а тут такая история. Они говорили, что гимназист этот больной фанатик, хромой урод, а фамилия Принцип.
- Фамилия не сербская, - сказал Зазулин, - но это заговор сербских патриотов.
- Вечно на Балканах истории, - повторял Андрусов слышанные от кого-то слова. - Но когда же вы приедете? Давайте условимся. Мы придем к пристани вас встречать, вечером отправимся на музыку в кургауз, вы у нас переночуете, а на следующий день мы вместе с вами в город поедем.
Попрощались, и Зоя отправилась их провожать. Когда она вернулась, газеты еще лежали на столе, Ириша расставляла тарелки, а Зазулин, собираясь уходить, сказал маме:
- Нехорошо сейчас в Сербии, судя по газетным сообщениям, могут быть международные осложнения, ведь убит наследник престола, серба этого хотят австрийцы судить. Дело серьезное, - и я видел его озабоченное лицо.
Следующие дни только и было разговоров, что о событиях на Балканах. Зазулин, побывавший у отставного полковника, покачивал головой. Они с полковником думали, что дело тут посложнее, что это революционный акт, и на веранде он говорил о раздорах балканских, сколько там было за эти годы коротких войн, кто с кем дрался: то греки с болгарами, то сербы с турками.
- А уж сколько писали в газетах об этих Балканах, - сказала мама, - все там неспокойно. У меня в голове все перепуталось. А вдруг опять будет война?
- Сербия отвечать за такое дело не может, это всякий поймет, - говорил Зазулин.
И в газетах об убийстве эрцгерцога перестали писать, о событиях в Боснии поговорили и забыли.
А дни стояли на редкость жаркие. Наступило самое знойное время года, я помню, как на солнце быстро выцветали оставленные на скамейке в саду газеты. Кира повеселела, ее глаза стали больше и блестели сильней. Целые дни мы проводили на воздухе. В среду пришли соседки, оживленные и болтливые барышни, и Толя Андрусов.
Мама на веранде занимала гостей, угощала их, а мы сговорились с Кирой и по очереди от гостей убежали. Зоя тоже, через черный ход, отлучившись на минутку, прибежала к нам.
- Ты хочешь на Череху поехать? - спросила меня Кира.
- К Андрусовым? Нет.
- Проведем день на реке.
- Вот хорошо-то. Когда?
- Завтра утром.
- Но только чур Толе об этом не говорить, а то он такая нуда.
- Отправимся втроем, - сказала Кира, - не надо чужих.
- Ты знаешь, - сказала Зоя, - я от его умных разговоров последние дни просто устала.
- Тогда завтра рано, рано утром отправимся на пароходе, проведем целый день в лесу, на реке, но сегодня надо держать себя так, чтобы другие об этом не знали.
- Я тебе там, - задыхаясь от радостного желания, сказала Зоя, - бессмертники покажу, я знаю место. Ириша видела, девчонки на базаре уже бессмертники боровые продают, в этом году их много. Ах, это не садовые, колюче-золотистые, лиловые, которые меж зимних двойных рам кладут, эти мягкие, очаровательные, ты помнишь, я тебе говорила. Их годами сохранять можно.
У меня от радости сердце загорелось, я смотрел на горячие Кирины глаза, а она за цветами готова была отправиться за тридевять земель.
И мы в кустах колдовали недолго, решено было предупредить только маму и Иришу. Утром ранехонько встать и отправиться.
- Зоя, Кира, - слышали мы девичьи голоса, - куда же вы пропали? Прасковья Васильевна, не откликаются, играют в прятки.
У меня была такая радость, что я, кружась, играл с Ладой, напевал, дурачился целый день несказанно и смотрел заговорщицки на Киру, и она отвечала мне глазами, и то, что мы храним веселую тайну, радовало и возбуждало меня. А Зоя была с Толей необыкновенно мила, и он расцвел. На веранде у нас было шумно, под вечер пили чай, смеялись, сравнивая артистов приезжей сборной труппы с нашими любителями, спорили, и Толя доказывал, что Лидина в новой роли изумительна, бесподобна, он уже был на премьере и хочет и сегодня увидеть ее в этой роли. Подруги Зои предложили нам вечером пойти вместе в театр. Зоя согласилась, Кира не возражала, а я в тот день был счастлив и куда угодно со всеми пошел бы - утром ожидала меня такая радость, что мое сердце усиленно билось. Толя был весел, и уходить ему от нас не хотелось, но подруга сестры, дочь соборного дьякона, начала его торопить - надо еще забежать домой, успеть переодеться, разгладить какую-то блузку, и Толя принужден был их провожать.
- Встретимся у кассы, - сказал он, уходя, Кире.
- Да, да, - ответила весело та.
И Толя обещал, если будет наплыв публики, занять место в очереди.
Он попрощался с мамой, и барышни, взяв его под руки, увели. А с ужином мы Иришу торопили.
- Толя-то хотел остаться, - сказала мама.
- Хорошо, что он ушел, - сказала Кира.
И тут мы всё рассказали маме и Ирише, попросили рано утром закупить для нас сыру, французских булок и чайной колбасы. Посмотрели пароходное расписание.
- Вот так все вдруг сразу у вас - и в театр, и наутро в Череху, - сказала мама, когда садились за стол. - Ты, Федя, надень новую рубашку.
Уходя, мы Иришу просили, зная, что мама ложится рано, дверь не закрывать. Когда вышли из ворот в радости и необыкновенном подъеме, Кира, остановившись на дороге, сказала:
- Где же это поют?
- У Волчьих ям, на окраине.
- До чего хорошо! Знаешь, Зоя, - неожиданно, посмотрев на меня, сказала она, - в такой вечер грешно сидеть в театре, отправимся за город бродить.
- Кирочка, - со священным ужасом воскликнула Зоя, - нас будут ждать, ведь мы сговорились.
Но на Киру напало веселое, сразу опьянившее меня противоречие. Зою оно захватило врасплох, и она пыталась возражать, сопротивляться.
- Кирочка, неудобно. А вдруг Толя купит билеты?
- Толя? - сказал я. - У него лишних денег нет, да не сделает он этого никогда.
- Будут ждать, Кирочка, окончательно разобидятся, мы обещали. - Но и Зоя не выдержала, приведя все доказательства, согласилась: - Дивный вечер.
И то, что мы внезапно перерешили, привело в восторг, захватило меня, и я схватил сестру за руки и закружил.
- Феденька, что сегодня с тобой происходит? Кира, милая, ты посмотри на него, - поправив растрепавшиеся волосы, спросила Зоя.
В этот час, по обычаю отдыхая у калиток на вынесенных скамейках, беседовали женщины, мальчишки играли в городки. Мы пошли по дороге. Ясный вечер, нагретая за день пыль, деревянные домишки, сады. По этой дороге редко ходили гулять.
- Куда же мы пойдем?
- В поле.
- Не все ли равно, можно пойти к реке.
А было слышно в этот вечер, что не только на окраине, но и на хуторах дальних поют. Дорога выводила в нагретое за день поле, на загородные луга. Запад был открыт перед нами, в глаза смотрела широкая заря. И нас охватило ожидание счастья, оно было в радости нашей, в Кириных глазах, в свете зари.
Дорога раздваивалась.
- Куда она ведет? - спросила Кира.
Старая, правее, шла через боры, весь берег озера зарос по пескам бором, и он без перерыва идет до Балтийского моря. А левее дорога шла ближе к реке, там, на обрывистом берегу, стоял монастырь.
- Помолчим, - сказала Кира. И мы, стоя на дороге, слушали.
- На выселках сегодня гуляют, - говорил я, - в Овсищах, в Подберезье.
Гуляя, кликались друг с другом, далеко уйдя, хоры деревенские: кончает один, а вдали в это время начинают другие.
- Вот она как ведь заводит.
- А другие вступают. Ударились на подголоски, подхватили.
Мы шли, останавливались, по вечерней заре голоса доносило до нас течением воздушным смягченно, далеко позади остался город, как бы изнутри сиял летний вечер, и мы на дороге одни, и так нам тут было привольно. Близилось к перевалу лето, и спокойным был вечер, сияющий чистой зарей над широкими приречными полями. С нами поравнялась возвращавшаяся в деревню из города пожилая крестьянка. Шла она босая, в руке завязанные в платок полусапожки и обмотанные тряпицами купленные в городе серпы. Поравнявшись, она по-простому спросила:
- Чего ж вы на дороге стоите?
- Да вот, тетенька, слушаем, - ответил я.
- Что ж на дороге-то слушать, шли бы к нам.
- А то отправимся? - спросил я.
- А кто ж это с вами?
- Брат.
- То-то я смотрю, кавалер у вас больно молодой.
- Другого нет, - ответила Зоя.
- А уж и гулянье наше кончается. Сегодня рано разойдутся, лето горячее, чуть свет жать начинаем, вот молодухи и девки перед жатвой остатний разок и догуливают. День завтра будет жаркий. Только справляйся, ухватывай, возьмутся бабы и девки за серпы.
Попрощавшись, она свернула и пошла по проселку.
- Лучше отсюда послушаем. Как легко и быстро пошла, - любуясь, сказала Кира.
- Да, теперь ее не догонишь.