- Да мы уже вчера решили, - сказала Кира. - Зоя, ты что-то запуталась. Ваня прав, не надо чужих.
- А главное, - сказал я, - Зоя, ты ни за что не сдавайся.
Брат засмеялся. В это утро он был удивительно легок.
- Ваня, - тогда сказал я, уже не доверяя сестре, - мы сразу же с тобой спустимся и возьмем лодку.
- Решено, - ответил он, - а тебе, Зоя, придется выдержать натиск.
- Ну, не только мне, - ответила она, - Кире тоже.
Когда пароход коснулся деревянной, обшитой тесом пристани на сваях, все было решено, и мы развеселились.
- Возьмем лодку, - говорил я Кире и брату, - и отправимся вверх по Черехе.
Я уже знал, куда нас хочет увезти брат, и держался около него и Киры, когда пароход тронул причалы и там поймали канат, замотали о деревянную тумбу, вдвинули мостки, и народ начал выходить.
- Одни гимназисты, - сказал я, - Зое будет отбояриться легче, этого новоиспеченного студента-театрала, к счастью, на пристани нет.
Увидев Зою и Киру, Андрусовы действительно обрадовались, и я видел, что только присутствие брата смущало их.
- Кого вы встречаете? - слышал я вопрос Зои.
- Как видите, вас, - сказал один из них, самодовольный и толстый уже гимназист, что любил выступать на спектаклях.
- Ну, нет, - сказала Кира, смеясь, - это неправда.
- Зайдемте к нам, - не обращая внимания на меня, говорили они.
- Брат только что приехал, - сказала Зоя.
- Иван Тимофеевич, мы будем так рады, зайдемте к нам, хотя бы на час, - и брата начали уговаривать отправиться к ним на дачу, - это совсем недалеко. Ведь сколько раз вы обещали приехать, - обращаясь к сестре, - а потом мы отправимся вместе с вами, куда вы хотите.
Зоя с Кирой остались, а я уже побежал вниз, где на скамейке сидел лодочник и у будки лежали разноцветные весла, и слышал, что брат спускается вслед за мной. Почти все лодки были в разгоне, оставалась только одна большая, с широкими бортами и истертыми до блеска железными уключинами. Конопатый лодочник вручил мне весла и, когда брат дал ему задаток, отстегнул цепь, и она, загремев, посыпалась в лодку. Я по-матросски закричал:
- Готово.
И сестра с Кирой уже спускались к нам, к радости моей и к досаде величайшей гимназистов. Когда сели Кира с сестрой и брат занял место на корме у руля, я хотел побыстрее вложить весла в уключины, но два гимназиста, оставив свои велосипеды у пристани, сбежали вниз:
- Куда же вы? - спрашивал один из них.
- Федя, куда вы? - спросил один из них даже меня.
Забренчала брошенная на дно цепь, и я даже буркнул, а не ответил:
- Далеко.
- Куда вы? - спросил уже не меня, а Зою толстый гимназист.
- Ох, далеко, - смеясь, отвечала она.
- Но когда же вы заглянете к нам?
- Возможно, на обратном пути.
Мне было досадно, что она это сказала.
- Напрасно ты ему обещала.
- Что обещала?
- Мы, мол, вернемся. Будут ждать, и этим мы свяжем себя.
- Подумаешь, какая беда. Ах, отстань.
Брат помог Кире, я хотел разобрать весла и уже сел, но Зоя заявила:
- Нет, грести будем мы. Федя, пусти. Мы сядем с Кирой.
Я растерялся.
- Зоя, но ведь ты грести не умеешь.
- Отстань. Мы сядем с Кирой.
- Что с тобой стало. Вот видишь, - сказал я брату.
Да еще при чужих. Мне не хотелось второго весла отдавать, но уже первым Зойка завладела, и это было так обидно, - а главное, при брате и при чужих, и я смотрел то на Зою, то на брата, а брат последний шагнул в лодку, в корму. По глазам брата я видел, что он меня понимает. И он, улыбаясь, мне сказал, как взрослому:
- Федя, уступи.
Я, обиженно и сердито посмотрев на Зою, уступил и отдал весло.
- Ага, отставили, - сказал тут про меня этот толстый гимназист-футболист, которого я на всю жизнь после того возненавидел.
Я растерянно отдал весла и подумал: вот она дружба, мне до слез было досадно, Кира-то, Кира, нет, видно, прав Шурка, что не так давно на Степановом лужку, раздеваясь, говорил мне:
- Нет, брат, с бабой дружи, а камень за пазухой всегда, брат, держи.
- Мы потом тебе, Феденька, весла дадим, - сказала тут Кира.
- Пожалуйста, пожалуйста, - ответил я ей, едва скрывая обиду.
Я видел, как они неумело вставляли весла в уключины, и, когда брат сел на руль, мы оттолкнулись, они взялись за весла и, путаясь, вразнобой погребли, так что и смотреть на их усилия мне было стыдно. Тут и случилось то, чего я втайне боялся.
Толстый гимназист, увидев возвращающихся в лодке знакомых мальчишек, - а мы с ними чуть не столкнулись, запутались веслами - закричал:
- Ну, тогда и мы отправимся вслед за вами, - и они, не спрашивая ребят, не обращая на их крики внимания, не позволив им высадиться и сдать лодку, прыгнули в нее и, забрав весла, оттиснув ребят, кричали нам: - Погодите. Мы вас перегоним! - Они вдвоем с криками взялись за весла, но, к счастью, видно было, что там гребцы тоже плохие, а в лодке много народа.
- Вот мы устроим гонки, - кричали с лодки, - сейчас вас перегоним.
- Нет, это невыносимо, - сказала Кире сестра, - они хотят нас перегнать.
- Мы далеко, - отвечала она, - нам с вами не по пути.
- Посмотрим, - отвечали они.
Кира глубоко и сильно опускала в воду весло, а у Зои руки были слабые, и наша лодка, несмотря на усилия брата выровнять ее рулем, шла совсем не туда.
- Смотри на них, Ваня, - говорил я, - Боже, какую болтушку вы устроили. Смотри, - говорил я ему, - нас нагоняют. Кира сильнее Зои гребет.
- Кира Сергеевна, - говорил и брат, - не так сильно. Зоя, дай выровнять.
- Ага, - кричали там, и я с отчаянием оглядывался, не зная, что теперь сделать, но брат был старший, и он это допустил.
- Ровнее, вместе, - только и говорил брат, а я за ним повторял:
- Ну, раз, два, - шептал я, - ровнее, вместе, - ну, раз, два.
Как они гребут, смотреть стыдно, а ведь Кира родилась на Днепре, и Зоя выросла на берегу реки и до сих пор ничему не научилась. И я так был взволнован, обижен и раздосадован, что чуть слезы у меня от досады не выступили, когда я оглядывался на моих врагов, что гребли изо всех сил.
- Они нас догонят, - сказал я брату.
- Боюсь, что сейчас они и меня не послушаются, - улыбаясь, сказал брат, понимая мое волнение.
Зойка невозможна, но и Кира-то какова. Такой я ее видел впервые, она раскраснелась, бурная и страстная, но весло ее уходило все же очень глубоко, разгоряченная греблей, она сильно дышала и тратила много лишних усилий.
- Да гимназисты не лучше гребут, - сказал, смеясь, брат.
- Сейчас обгонят, - сказал горько я брату.
- Нет, - сказал он, - все же мы впереди, - и, обратившись к Кире: - Так гребя, вы быстро выбьетесь из сил, устанете. Зоя, - сказал он, - немного спокойнее.
- Да у меня весло подворачивается, не слушается.
- Подумаешь, как будто это в первый раз, - пожав плечами, сказал я.
- Зоя, - говорила Кира, - греби.
- Дружнее, - советовал брат. - Не надо так, Кира Сергеевна, глубоко весло опускать. Дайте Зое выровнять лодку.
Кира, закусив губу, подняв весло и сильно дыша, дала Зое выровнять лодку, но та так далеко вытянула весло, что оно выскочило из разболтанной уключины, и, обдав водою нас с братом, упало в воду. Склонившись, я его поймал.
- Ваня, я весь мокрый. Отбери от них весла. Зойка, что ты наделала. Беда, - сказал я тут, оглянувшись, - сейчас нас нагонят.
А там нашей неудаче, видно, обрадовались.
- Ура! - кричали они.
Пароход отошел, и их и нас закачала волна.
- Берите весла, Иван Тимофеевич, - воскликнула Кира, - переменимся быстро местами. У нас не выходит. Берите. Довольно, Зоя.
Брат шагнул в сторону, уступая дорогу, а когда менялись местами, лодка накренилась, я, чтобы дать дорогу, приподнялся, но мне мешало выловленное весло, и я упал бы в воду, потеряв равновесие, если бы не сел на дно, притянув запутавшуюся и непокорную Зою. Брат удержал Киру и меня, а Кира схватилась за наши руки, и я почувствовал, что меня что-то словно обожгло и какой-то горячий ток пробежал по моему телу.
- Ой, Ваня, - кричала сестра, - я чуть в воду не полетела. Ой, даже сердце забилось - так я испугалась.
- Поделом.
- На дно не знаю как села. А где моя шляпа? Ведь ты на ней сидишь!
Она на дне сидела и встала позднее всех, мы с братом помогли ей подняться и передали шляпу, на которую уселся я.
- Ведь ты не умеешь, - сказал я, - зачем же взялась?
- Это не только Зоя, - Кира сказала так, как в первый день после приезда маме в саду, - а и я.
Внутренне я торжествовал, когда брат сел на весла. Он по-знакомому разобрал весла, неторопливо их поправил, вложил в уключины и опустил на воду. Определив расстояние, осмотрелся и так-то он приятно выровнял лодку, и так-то легко и спокойно, не делая ни одного лишнего усилия, погреб, и лодка, повинуясь ему, пошла ровно.
- Ну вот, как надо, - сказал тут я.
Кира свела брови и наблюдала за точностью его движений.
- Как будто едва, едва, - говорила она.
Совсем без усилий, легко он оставил позади гимназистов, они нам еще вдогонку что-то кричали, сырые и здоровые, но неладные, они гребли вдвоем, но их много насело, и они сбивались с направления и, наконец, отстали.
- До свидания, - кричала им Кира, и я видел, как менялось от смены впечатлений ее лицо.
Когда мы вырвались, Кира посмотрела на меня совершенно счастливыми глазами, и Зоя радовалась, что мы от них ушли.
- Да, - сказала Кира брату, - это дело другое.
- Чуть было не зачерпнули, - сказал я Зое сердито.
- Ведь Кира не умеет плавать. Я так испугалась, у меня даже сердце зашлось.
Я был рад, что гимназисты отстали, а они, видно, раздумали нас преследовать и теперь издали кричали нам:
- Мы бы вас нагнали, да нам домой надо.
Мы даже не ответили.
За речным изгибом мы вздохнули спокойно, оставшись одни. Тут брат положил весла на боры, и лодка после разгона легко шла. Он поправил шашку, чтобы она не мешала, снял фуражку, и ее взяла сидевшая напротив него затихшая, к счастью моему, Зоя и положила к себе на колени. Каменистое дно осталось там, а Череха течет по песчаному дну. Тут было тихо. Кира, поправив волосы, следила и училась. Он греб, улыбаясь, и видно было, что гребля доставляет ему наслаждение. А мы уходили и от лодок, и от дачных мест и поднимались туда, где на правой стороне на высоком песчаном берегу уже зеленел не смешанный с елями лес по подзолу, а красный бор на береговых песках.
- Да, - сказал брат Кире, - хорошая речка. Веселая и приятная, под Москвой таких рек нет, она маленькая, чистоты изумительной.
- Смотри, Кируша, - говорила Зоя, - вот это место назвали даже Ливонской Швейцарией. Все время сосны и песчаные обрывистые берега, воздух такой смолистый - сухой и легкий, тут мы когда-то с Федей поправлялись летом после коклюша.
- Смотри, Кира, - говорил я, показывая.
Это место я любил, тут тихо, и обрыв зарос боровыми соснами, и стрижей здесь полно, что жили испокон веков в песчаных обрывах, источив их. На шесть верст шел бор - все знакомые для брата места, дальше - высокие берега. Они тут были изумительно теплого телесного цвета, а река не глубока, с чистым песчаным дном, а дальше, за изгибом реки, начиналось уже что-то совсем необыкновенное и сияющее: цвет песков менялся, и бор красовался на удивительного цвета белоснежных, искристых песках.
- Белые пески, - как завороженный говорил я Кире, - смотри, как мрамор дробленый. Такие белоснежные чистые пески - здесь да вот там, за Снетогорским монастырем, до которого вчера вечером мы не дошли.
Мы причалили к заветному, заросшему левому берегу, к пескам, на которых не было ни единого человеческого следа. Первым прыгнул с лодки брат, за ним я. Мы подтянули лодку и помогли Кире и сестре выбраться с носа лодки на песок. Он протянул руку Кире, и она ответила на его улыбку, сияя от удовольствия.
Мы спрятали под корнями упавшей сосны весла и измятую Кирину шляпу. Знакомая брату тропинка поднималась по обрыву, уводила в бор, взбираться было нелегко, но очень весело. Брат забрался первым - он легче всех нас оказался, сильный и натренированный во время полевых занятий с юнкерами и легкий - при мускулистой своей худобе - с развитым гимнастикой и плаванием, легким и послушным телом, которого он не чувствовал. Лицо уже запутала паутина, и мы взбирались, цепляясь за можжевельник. Кира была второй, но потому что брат ей помог, а я задержался, чтобы выручить Зою, боявшуюся крутизны и боровых муравьев, я ей помог, а потом брат с Кирой, подав ей руки, вытянули ее, а я взобрался сам, говоря:
- Это смешно - бояться боровых муравьев, они большие, смоляные, но совершенно безобидные, ты бойся рыжих садовых, вот те действительно злы.
После общих усилий мы передохнули и осмотрелись: бор шумел, весь золотистый, в солнечной паутине. А для меня с детства счастье было связано с играющей на солнце прозрачной водой, мне все казалось сказочным и таинственным в этом бору, и самое лучшее из сказок было связано с бором.
- Смотрите, - тихо сказал Кире брат.
- Где, что?
Но брат вместо ответа показал на сосну, и мы увидели там, где шевельнулась ветка, трех белок. Они любопытны, и когда мы замерли, то одна из них, цокая и царапая кору, смотря на нас большими глазами, спустилась. Нервно подрагивал пушистый хвост, и, раздувая ноздри, она смотрела на нас, а другая с цоканьем спускалась вниз головой и тоже замерла, и у нее подрагивал не только хвост, но и кисточки ушей, и вся она, собранная, пушистая и чистенькая в солнце, смотрела на нас, а глаза у нее, как у Киры, были полны жизни и любопытны. Кира с Зоей сделали движение, и белки спрятались за ствол. Я посмотрел - куда.
- Да нет, - сказал брат, - вон где они, пустились по деревьям.
И вот так - то скрываясь, припадая к стволу, то появляясь, она показывалась - то хвост мелькал, а то голова с большими кисточками на ушах.
- Но любопытна до чего, - сказал брат, - мы на нее смотрим, а она на нас.
А когда мы двинулись - белки, волнуя хвою, побежали по сосновым ветвям. Мы шли, а они, распластавшись, летели с ветки на ветку, и даже не видно было, за что и как они цепляются.
- Они нас не боятся, - сказала Кира.
- Молодые, играют, - ответил брат. - Летом их не бьют, вот почему они еще доверчивы, людей не боятся. Это ее первое лето, - ей всего четвертый месяц пошел, - сказал брат, а он все знал отлично, потому что кадетом с корпусным преподавателем отправлялся изучать птиц в Устье и зверей в бор. - Она родилась в конце марта, а бельчата, - и он оглянулся, - растут медленно. Знаете ли вы, что только на тридцатый день после рождения у нее, в конце апреля, открылись глаза и сразу стали большими, темными и до всего любопытными.
- Как у Киры, - сказал я.
Все засмеялись.
- Ах, вот как, ты меня с белкой сравнил, - сказала она, - иди-ка ко мне.
Но я бросился от Киры, она за мной побежала, поймала меня, и мы с нею возились, и я прятался.
- Ты прячешься от меня за ствол, как белка.
Брат вел нас и показывал, все замечал и был счастлив: а это веселое и царственное счастливое боровое место - тут сосны корабельные, - остатки больших боров, что когда-то, с незапамятной языческой древности, окружали наш город, там речка Многа, очень небольшая, и забирается куда-то, осенью вереск цветет, боровиков и рыжиков много.
Где-то там деревня Барбашово - все там были в древности пчеловоды, и их за простоту старинную, за то, что они из боров, являясь на торговище, на все смотрели с открытыми от удивления ртами и их легко было провести, прозвали: "Эх ты, ворона барбашовская".
Бор переродил нас, особенные пробудил чувства, и мы были несказанно рады, что ушли далеко от дачных мест. Там все как-то нечисто, испорчено и затоптано, а здесь жизнь, и брат говорил, что здесь сосновые леса, как те, что сохранились еще в Гдовском уезде у озера и уходят куда-то к Нарве и к реке Луге.
Кира сказала, что в сосновом бору была раз в жизни под Киевом, в Святошино.
- Сосны тут у вас по-морскому шумят, - сказала она, остановившись.
- Корабельная строевая сосна. Такие шли на мачты.
- Ну да, - сказала Кира, - таким тут все и должно быть. Я даже не удивилась, как будто в знакомые места попала.
- Давайте все закроем глаза и послушаем, - сказал я, мне захотелось увидеть через этот шум волны и берег, и Кирино море. Кира согласилась. Я, закрыв глаза, слушал: удивительно шумели под ветром, родившимся в этот знойный день где-то наверху, согретые солнцем широкие вершины старых и необыкновенно толстых у корней сосен - широко и как-то важно.
Кира тихо, стоя недалеко от меня, говорила:
- Вот так же и у нас, совсем так. В солнечный день море, не умолкая, шумит, и, словно снова босая, девчонкой, стоишь на горячем песке, а ветер соленый дует с простора в лицо и всю тебя овевает, и волны недалеко все время шумят, и тогда так радостно и легко, что даже кружится голова.
Я слушал, а когда открыл глаза, то у Киры сияло лицо.
- А морская синева иногда такая, - продолжала она, - что хочется танцевать и кружиться от радости, и я любила танцевать, чтобы потом на горячий песок свалиться.
Она знала Азовское и Черное море, на берегах которого никто из нас не бывал, и рассказывала, как ее девчонкой отец возил в Крым и она там полоскалась в Черном море.
- Но бабушка далеко от себя не отпускала, слово брала, что я от берега далеко не отойду.
- Почему?
- Воды боялась. Сидела на берегу, и не только потому, что старики, как она говорила, раньше почему-то в море не купались, - у нее брат мальчиком, купаясь у порогов, на ее глазах утонул, хотя и хорошо плавал. И она всю жизнь воды боялась, хотя кровь у нее была запорожская - горячая, беспокойная и непокорная. Вот и у меня широкое лицо, я даже скуластая, потому что мой прадед в гирлах днепровских рыбачил. Я жадная, люблю солнце и без воды жить не могу.
А брат смотрел на Зою и Киру, и я спросил:
- А почему ты глаза не закрыл?
- Да я только что их открыл, - сказал он.
Кира звала к себе на юг гостить не только сестру, но и меня на будущее лето. Неожиданно для меня оказалось, что сестра об этом знает и Кира уже отцу об этом написала и получила согласие. Мы с сестрой ликовали. Кира и Зоя мечтали, как они будущей весной после сдачи зачетов приедут из Петербурга за мною и за летними вещами Зои, поживут здесь неделю.
- Поедем к нам, на бабушкин хутор у Днепра, побываем на порогах, поживем у Днепра, а потом поедем купаться в Крым. Отец обещал, он все устроит.
- А мама знает?
- Да, мы уже говорили, - ответила Зоя, - и мама Федю с нами тоже отпустит, если он без переэкзаменовок перейдет.
- Но почему же я ничего об этом не знал?
- Это была тайна, - сказала Кира. - Вы мне все здесь показываете, а я тебе, Федя, там такие места покажу - и степь, и отары, пастухов и сторожевых собак, и море.
И тут в бору мы сговорились и жалели только, что с нами не может отправиться брат. Он же, видя нашу радость, слушая Киру, только улыбался и вел нас дальше. Мы были опьянены, а Кира все прислушивалась, блаженно улыбаясь, к боровому шуму.
- Почему ты тогда не закрыл глаза? - спросил я брата на обрыве.
- Когда же?
- Ну, когда мы слушали морской прибой.