XXVII
Его разбудил звук мотора. Он думал, что это во сне, но машина гудела над самым ухом, и земля слегка дрожала от этого гудения.
- Кого привезли? - спросил Сафронов, еще не открывая глаз.
Никто не ответил.
Тогда по старой военфаковской привычке одним рывком он встал на ноги. (Бывало, им все время хотелось спать. Поднимались они трудно. Вот тогда и научились подниматься рывком. Сразу после команды, не раздумывая ни секунды, р-раз - и на ноги. А когда ты на ногах, сон уходит.)
- Кого привезли? - повторил Сафронов, входя в палатку.
- Это, товарищ гвардии… это, товарищ капитан, просто приехали. К нашей сестричке это.
У машины лицом к Сафронову стояла, вся сияющая, Стома и, спиной к нему, незнакомый офицер. Сафронов запомнил его литую спину.
Сафронову тотчас вспомнился приезд жены к нему на военфак, и сладкая боль охватила его. Он повернулся, чтобы пойти в лес и не мешать приятному свиданию.
Подняв голову, он обратил внимание на вершины берез. Они горели необычным огнем. Солнце зашло за горизонт, но последний луч успел зажечь вершины.
Далеко отойти Сафронову не удалось. Загудела вторая машина и резко остановилась у самой сортировки. Из запыленного "виллиса" привычно выпрыгнул корпусной врач.
- Уже здесь, орел? - обратился он к офицеру с литой спиной и, кивнув на приветствие сестры, стремительно прошел в палатку.
Сафронову пришлось последовать за ним.
- Ну, что у вас тут происходит? - меняясь в лице, спросил корпусной. - Не успели отоспаться - уже кобелей принимаете.
Грубость резанула Сафронова по сердцу. Он тотчас вспомнил, как и ему с трудом удалось тогда вырваться к жене. Он сказал:
- Я разрешил встречу.
Корпусной неодобрительно поджал губы, и неизвестно, чем бы окончился этот разговор, но в это время из тамбура появилась Люба.
- Здравия желаю, - сказала она, прикладывая руку к пилотке-лодочке.
Корпусной кивнул.
- Наводите порядок. Готовьтесь. Эта формировка ненадолго.
Он стремительно удалился, как будто и в самом деле спешил за короткий срок уладить все свои дела.
Сафронов поднял глаза и засек одобрительный взгляд сестры.
- Слышали? Потихоньку наводите порядок.
Он поймал себя на том, что уже не рвется в дело и не возмущается вялостью и равнодушием товарищей. "Быстро же меня уломало".
Ему захотелось побыть одному, походить, подумать. Он свернул в сторону от своей палатки, чтобы опять же не помешать Стоме. Но и там, возле хирургии, и неподалеку от эваковзвода он увидел посторонних людей и радостных сестер с ними.
"Прямо какое-то паломничество. И откуда они вдруг появились, эти гости?" Он вспомнил грубые слова корпусного и возразил вслух:
- Тут все чисто. На краю смерти. А вернее - на виду у смерти.
Он живо припомнил Галинку и попытался представить себе дочь, которая уже делает первые шаги по земле и которую он еще ни разу не видел.
"Повидать бы их хоть одним глазком".
- Валентин Иванович!
Сафронов опешил. Перед ним стояла Галина Михайловна, а с нею высокий и стройный майор с орденами и медалями на груди.
- Вот познакомьтесь с Сережей. Я ему только что о вас рассказывала, о нашей ночной поездке, - добавила она с мягкой улыбкой.
Мужчины представились и пожали друг другу руки.
"Все люди, все человеки, война - войною, а жизнь свое требует", - размышлял Сафронов, рее больше углубляясь в лес.
И опять тоска завладела им. Он не захотел ей поддаваться и решил навестить друга.
Он застал Штукина за необычным занятием - тот сидел на носилках и бинтовал дужки своих очков.
- Похудел. Сваливаются, - объяснил Штукин.
Сафронов сделал шаг к нему.
- Не подходи, пожалуйста. Из меня все еще эфир выходит.
- Тогда выйдем, - предложил Сафронов.
Напротив палатки, шагах в десяти, стояли две молодые березки. В наступающих сумерках они ярко белели, будто сами излучали свет.
- Как медицинские сестрички в свежих халатах, - сказал Сафронов.
- А мне они напоминали раненых, забинтованных с ног до головы. Подошли, бедняги, поддерживая друг дружку, а дальше шагнуть - сил нет.
Сафронов заметил, что говорит он об этом неохотно. Да ему и самому о работе, о том, что связано с нею, вспоминать сейчас не хотелось.
- Вот я тут лежал, и мне всякие занятные мысли приходили, - начал Штукин, садясь на своего конька. Любил он порассуждать, пофилософствовать. - Мы спасаем людей, оперируем, ставим на ноги, возвращаем в строй, с тем чтобы они снова попали к нам.
- Не все, - не удержался Сафронов.
- Но большинство, - повысил голос Штукин. - Есть данные о том, что медики возвращают в строй свыше семидесяти процентов раненых.
- Честь нам и хвала.
- Да не об этом я, это бесспорно. И задача у нас такая, и мы обязаны, и наш долг, и так далее и тому подобное. Но очень жаль людей, - неожиданно повернул он. - Такие славные ребята - и гибнут или становятся инвалидами. Да, да, да, войны бывают справедливыми и несправедливыми, без них пока что не обойтись, но все-таки какая это противоестественная штуковина - война.
- Товарищ капитан Сафронов! - послышался раскатистый голос. - Вас к начальнику штаба!
НШ Царапкин исполнял свое дело четко. Распорядок дня уже действовал: подъем, команды, отбой. Во время операции НШ как бы отошел на второй план, его и не видно и не слышно было. Сейчас он вновь вышел вперед, будто соскучился по работе и решил наверстать упущенное. Команды сыпались одна за другой: вызовы, задания, приказания, распоряжения. К Сафронову он по-прежнему был благосклонен и потому вызвал его лишь один раз.
- Рапортичку движения раненых по дням.
- Мы ж давали.
- Сель - уточнение. И еще боевое донесение с характеристикой каждого подчиненного. Как там тот офисер, что я рекомендовал?
- Кубышкин? Нормально.
- Не дергается? (Он так и спросил: "Не дергается?")
- Да как-то не замечал. Не до того было.
- А остальные?
Сафронов вспомнил о своих претензиях к Лепику, но не сказал о них.
- Работать можно.
- Ни задерживайте. Документы еще обработать нужно.
НШ произнес это тоном человека, уверенного в необычной, почти государственной важности своего дела.
Вернувшись к себе, Сафронов попросил сестру:
- Люба, посчитайте по дням, сколько там и каких прошло через нас.
Заметив ее недовольный взгляд, объяснил:
- НШ требует. Мне тоже писать надо.
Он сел напротив палатки, раскрыл планшет, достал блокнот, карандаш и тут заметил, что у него дрожат пальцы. "Вот ведь как. Значит, я еще не восстановился. Нервы еще не успокоились. Мы ж шесть суток почти не спали".
Он попытался вспомнить день за днем, восстановить ход всей операции. И не смог. "Ну, так что же мне писать о подчиненных? Начать следует с себя. Доволен ли ты, капитан Сафронов, собою?"
Нет, удовлетворения он не ощущал. Чувство недовольства, которое появилось в нем буквально в первые минуты операции, не исчезло. Оно притупилось, но не исчезло. Теперь, глядя на прошедшее со стороны, он мог сказать себе: "Если объективно, то едва на тройку тянешь. Раненые залеживались. Хирурги медлили, но я-то не проявил должной настойчивости". Ему пришли на память напутственные слова профессора Зимина: "Вы - солдаты без оружия. Вы в тех же фронтовых условиях будете воевать за жизни бойцов". "Но я-то еще плохой солдат. Я еще не взял своей высотки".
Так он и сидел с занесенным над бумагой карандашом, не решаясь писать характеристики на подчиненных, мысленно аттестовывая свою персону.
"Но ведь нужно. НШ не отстанет. А меня, думаю, объективно охарактеризует командование".
Сафронова привлек смех санитаров. Оказывается, они сидели неподалеку за кустами. Делать-то сегодня было нечего. Он сам сказал им: "Пока отдыхайте". Сафронов прислушался и распознал голос Галкина.
- А ишшо этот мосластый…
Санитары опять засмеялись. Очевидно, Галкин изобразил "мосластого".
- Вот уж брехало. Брехать был горазд. А Лепик верил.
- Эт я, стал быть, подыгрывал.
- А чего тогда рот разевал?
- Эт, стал быть, для авторитету.
"Они говорят, как о просмотренном фильме, - подумал Сафронов. - Для них это уже история".
- Галкин! - позвал он. - И все остальные, ко мне.
Санитары появились, на ходу одернули гимнастерки и приняли то привычное выражение готовности к послушанию, какое он не раз замечал на лицах бывалых солдат.
- Садитесь. Побеседуем.
Сафронов оглядел санитаров и про себя подумал: "Они в порядке, похудевшие, но бодрые, с веселыми глазами".
- Расскажите-ка, как поработалось.
Санитары молчали.
- Вот ты, Супрун, говорил - на передовой легче… Ты и сейчас так считаешь?
- Считаю.
- А ты, Трофимов?
- По-разному, - уклончиво ответил младший сержант.
- А ты, Лепик?
Лепик обвел глазами товарищей, посмотрел удивленно на Сафронова. "И здесь ты, как в работе… нерасторопный".
- Ну?!
- Так оно, стал быть…
- Людей жалко, - выручил Галкин. - Многие шибко покалеченные поступают. Тут никакого сердца не хватит.
"Сердца не хватит", - в мыслях одобрительно повторил Сафронов, но сказал другое:
- Ну как же без сердца?
- Мы и то на вас любуемся, - разулыбался Галкин. - Видим, что с душой, а о н о не выходит.
- Что не выходит? - спросил Сафронов.
Галкин сделал головой и руками неопределенный, округлый жест:
- Вы вот… а о н о… не выходит.
- Да что именно?
- Так ведь видим, товарищ гв… товарищ капитан. А о н о… это… не поддается.
- Ну, ладно, - прервал Сафронов. - Вы, как умеете, расскажите: что, по-вашему, вот это о н о? Что, по-вашему, не выходит?
Санитары переглянулись и все уставились на Супруна, как бы молча уполномочивая его на разговор от их имени. И Сафронов посмотрел на него и заметил, как изменился, как осунулся Супрун, даже-ямочки на щеках исчезли.
"Действительно, досталось ему с непривычки".
- Слушаю, - поторопил Сафронов.
- С моральной точки, - как и подобает солдату, тотчас отозвался Супрун. - Мы не привыкшие к такому. Конечно, за войну всякое повидали, но, когда сам в бою, особенно теперь, в наступлении, - это совсем другое дело. А тут сплошняком… Вы не замечаете, а нам это и в самом деле по сердцу, как ножом по стеклу.
- Так. Еще, - подтолкнул Сафронов.
- С физической точки, - продолжал Супрун и как-то совсем по-детски загнул палец на левой руке. - Крутишься, крутишься, а они все идут. И жалко их. А что мы можем сделать? Ну, напоишь, накормишь, покурить дашь. Особенно заниматься некогда - новые поступают. И отдыхать неловко. Иной раз и выпадет свободная минута, так думаешь: "А как они на тебя посмотрят? Дескать, в тылу сидишь, морда, и еще дрыхнешь, а вокруг бойцы маются". Я сам был в таком положении, знаю.
- Но у нас не конвейер. Хирурги не автоматы, - заметил Сафронов, чтобы что-то сказать на неутешительные слова санитара.
- Я, конечно, новенький, слабо разбираюсь, но если…
- Говорите.
- С организационной точки. - Супрун опять загнул на руке палец. - Я вот… мы вот… И на вас глядя, и вообще… Все ж таки можно бы… В пехоте вон… Там их отделяют. А тут… Ну вот хоть бы с легкоранеными. Ну чего они тут базарят?
- Это верно, - согласился Сафронов, удивляясь топкости наблюдений санитара.
- С человеческой точки, - произнес Супрун, довольный тем, что его так внимательно слушают. - Относительно раненых из других частей.
Сафронову понравилось, как точно и деликатно он сказал: не "своих", не "чужих", а именно "из других частей".
- И что же? - спросил Сафронов.
- Так ведь я сам не ваш, - в порыве откровения проговорился Супрун. - Не чистый ваш - наш полк на операцию к вам приданный.
- Ну, это все равно что наши, - одобрил Сафронов.
- Так вот я и говорю, как тут быть? - Супрун оглядел товарищей, и те закивали, подтвердили свою солидарность. - Мы, конечно, понимаем, из одного котелка, к примеру, взвод не наестся, так что, ежели всех на нас валить, не выдержим. Ну а вы на солдатское место встаньте. Его, беднягу, из пекла волокут. Он-то при чем?
- Да, да, - поддержал Сафронов. - Тут вы правы. Но и мы правы. Это уж надо там, в размере армии, регулировать…
Разговор прервал посыльный:
- Донесения в штаб требуют. Срочно.
- Через десять минут. Так и доложите. - Сафронов обратился к санитарам: - Спасибо за откровенность. Мы точку ставить не будем, еще побеседуем. А сейчас приберите-ка территорию вокруг палаток.
Санитары вскочили и, одернув гимнастерки, пошли выполнять приказание.
XXVIII
Жизнь снова входила в тот будничный неторопливый ритм, который когда-то раздражал капитана Сафронова. Тог же распорядок дня, совещания у командира, вызовы к НШ, видимость работы в ожидании настоящего дела. Но теперь это не нервировало Сафронова, не выводило его из себя. Он понимал, что вся эта расслабленность просто необходима, как сон перед тяжелым боем. Он еще и сам окончательно не пришел в себя, да и товарищи - он видел - нуждались в отдыхе. Кроме всего, в палатке Галины Михайловны еще находились нетранспортабельные раненые, они были как напоминание, как общая боль и не давали возможности окончательно отвлечься, стряхнуть с себя психологическую перегрузку, окончательно восстановить нервы.
Сегодня из армии приехал корпусной врач. Офицеры собрались в палатке комбата. Ожидали разноса. Но корпусной вошел с улыбкой, сообщил, что в армии довольны работой, и никакого совещания не провел, а попросил каждого командира, подумав, доложить свои соображения по улучшению службы.
Сафронова удивлял корпусной. Его настроение зависело от того, довольно или недовольно им начальство. А они, подчиненные, зависели от этого настроения.
"Но особенно-то радоваться нечему, - уж более благодушно рассуждал Сафронов. - Работа у нас идет еще негладко. Это даже мои санитары заметили".
Сафронов не знал, как ему быть. У него возникло предложение относительно легкораненых. Но примет ли его комбат? Одобрит ли корпусной? Соблаговолит ли поддержать ведущий, который все еще вспыхивает при виде Сафронова?
Решил посоветоваться с замполитом. Подойдя к его палатке, остановился. Донеслись покашливание и слова:
- Смелее, кхе-е-кхе… Входите, пожалуйста.
Сафронов вошел, поздоровался и обратил внимание на карту, что висела посредине над столиком у мачты. Карта как бы была центром всего, а все остальное просто ее окружало.
- Кхе-кхе… Интересуетесь положением?
- Да, конечно. Неужели мы настолько продвинулись?
- Именно, кхе-кхе. Теперь счет не на километры, а на сотни километров. До столицы родной Белоруссии дошли. Под Минском группировку окружили. Я вот, кхе-кхе, готовлюсь вас обо воем проинформировать.
- Нужно, - одобрил Сафронов. - А то мы и не представляем. До того заработались, что себя не помним.
- Значит, трудно? - опросил замполит.
- Трудно, - признался Сафронов. Ему легко было говорить с этим человеком, годящимся ему в отцы, и он ничего не скрывал от него. - Но ведь тем, кто непосредственно осуществляет все это продвижение, еще тяжелее.
Замполит пригладил седую, по-юношески непослушную прядку, согласился:
- Им труднее. Вы-то как раз видите, какой ценою, какой кровью достается нам победа, кхе-кхе. - Замполит прищурил глаза, посмотрел на Сафронова внимательно: - По вы-то, очевидно, пришли не за тем, чтобы слушать известные истины, кхе-кхе. Выкладывайте. Садитесь.
Сафронов сел на носилки, которые и здесь были и кроватью и стулом, признался:
- Да, действительно, не за тем. Хочу посоветоваться. Есть одна мысль относительно легкораненых.
- Слышал, кхе-кхе, от корпусного врача. Велит отправлять их не мешкая. Вы как, кхе-кхе, согласны с этим? То есть, кхе-кхе, не в смысле оспаривания приказания…
- Как раз не согласен, - поспешно ответил Сафронов.
- Вот как? - встрепенулся замполит. - Ну-ка, ну-ка.
- Они, конечно, создают определенные трудности, шумят, лезут, требуют, как говорят мои санитары, базарят.
- Значит, вы согласны с мнением корпусного врача?
- Как раз нет. По-моему, их нужно не в тыл отправлять, а у нас оставлять, держать в определенном отдельном месте. Зачем же нам своих бойцов терять? Тем более что большинство из них желает в свою часть вернуться. Там все привычное, обжитое, друзья, товарищи, командиры.
- В пехоте, я знаю, есть такие команды, - поддержал замполит. - А вы с начальством разговаривали?
- Пока нет. Боюсь - не одобрят. Лишняя нагрузка, беспокойство, забота.
Замполит закашлялся, кивал головой, будто извинялся за непредвиденную задержку, успокоившись, сказал:
- Хорошо. Я переговорю.
Возле аптеки Сафронова окликнул Штукин.
- Ты чего это здесь? - спросил Сафронов.
- Пытался решить свою проблему, - ответил Штукин и по привычке начал протирать окуляры. - Безнадежно. Эфир и хлороформ. А ведущий хлороформом не пользуется.
- Поговори с замполитом. Я только что от него. Приятный и мудрый человек.
Они невольно остановились. Над ними, не видимый в ветвях, выстукивал дятел. Этот звук как бы вернул их к мирной жизни, к спокойствию, к тихому раздумью. Они стояли несколько минут, слушая его, как музыку.
- А я сейчас карту видел, - сообщил Сафронов. - Наши здорово продвинулись. Под Минском большую группировку окружили. - Он усмехнулся. - Наш НШ тоже сообщил мне об этом, только почему-то велел проверить личное оружие.
- Стереотип, - по-научному объяснил Штукин. - Вырабатывается стереотип, и от него не скоро избавишься.
Сафронов добродушно, похлопал друга по плечу, но от насмешливых слов воздержался.
- Ты знаешь, какими умными у меня санитары оказались? Они мне так свое состояние описали, все наши недостатки, просто удивительно. И еще знаешь что - они быстрее нас с тобой пришли в себя.
Штукин снисходительно улыбнулся:
- Им проще. Они меньше затратили нервной энергии.
Сафронов не стал спорить. То новое в своих подчиненных, что он открыл для себя, было настолько бесспорным и отрадным, что оно не нуждалось ни в доказательствах, ни в одобрении.
Они шагали в ногу, вслушиваясь в тишину леса, в вечерние шорохи листьев, в отдаленные голоса людей, физически ощущая, как в них входит успокоение, восстанавливая утраченные силы. Даже говорить не хотелось. Даже вспоминать о прошедших тяжелых днях операции не хотелось.
Послышалась песня. Показалось, что поют где-то в стороне, среди дальних берез, а не у палаток. Подумав, Сафронов догадался: эхо улавливается раньше самой песни.
На позицию девушка
Провожала бойца.
- Это Виктория, - произнес Штукин. - Наша старшая операционная.
"У меня тоже есть свой певец", - хотел сказать Сафронов, но его опередил сам Лепик.
Именно его голос откликнулся на песню, как бы вызывая первый на невинную схватку:
Эх, сад, виноград,
Зеленая роща,
Эх, кто ж виноват,
Жена или теща?
И в ответ отозвалось сразу несколько сочных голосов:
Теща ви-иноватая-я-я.