- Это мои, - с гордостью произнес Сафронов.
И для себя заключил: "Оставлю Лепика. Он приноровился к делу, притрется, приловчится".
XXIX
Пришла почта. Все остальные события отошли на второй план. Весь медсанбат углубился в чтение. Люди остались наедине с письмами. Короткое время стояла непривычная тишина. Было слышно, как в госпитальном взводе стонут раненые да у штаба урчит дежурная полуторка. Сам шофер тоже читал, пристроившись на подножке.
А потом начались разговоры. Обмен впечатлениями. Сафронов шел мимо палаток, и со всех сторон слышался оживленный говор.
- Ой, девчонки! Сестренка замуж выходит… Так она ж младше меня.
- Бабы-то в колхозе урожай собирать готовятся… На коровах пахали.
Сафронова догнал Галкин. Улыбка во всю физиономию.
- Товарищ гвардии… Внучонок народился.
- Поздравляю.
- Все не было, не было, а тута… Видать, к победе.
Сам Сафронов тоже спешил к Штукину поделиться своими новостями.
- А он вон там, с березками обнимается, - хихикнула пухлая сестричка, которую все в батальоне называли Пончиком.
Штукин действительно стоял неподалеку от хирургической палатки, обхватив молодую березу и держа в руке исписанный лист бумаги.
- Что, все еще эфир действует? - в шутку спросил Сафронов.
Штукин как-то обалдело посмотрел на него поверх очков и не ответил.
- Что-нибудь случилось?
- Представь себе, она ждет! - прошептал Штукин.
- О, черт бы тебя побрал! - выругался Сафронов. - Я думал, несчастье какое…
- Есть и несчастье. Вон у Виктории брата убили.
Это сообщение разом испортило настроение. Еще одно открытие сделал он для себя: "Радость не для всех одинакова. Даже долгожданные письма иногда приносят огорчения".
И в его взводе, оказалось, не все улыбались. Лепик не получил писем.
- У меня, стал быть, под немцами были. А куда кого - неведомо.
И все-таки весь этот день общее настроение в медсанбате было приподнятое. Его поддерживал и укреплял замполит. После обеда он собрал всех свободных от службы и рассказал о положении на фронтах. И показал свою карту. Все удивленно смотрели на нее, будто не веря глазам своим.
- Вот это темпы!
- А Кружково освободили? - опрашивал шофер Петро. - Это моя деревня.
- Видишь же…
- Ну а Кружково-то?
И даже неприятный разговор с корпусным врачом не испортил настроения Сафронову. Он так и ожидал, что корпусной не поддержит его предложения относительно легкораненых. "Лишние заботы. Мы не пехота. У нас скорости не те…" Начальство не любит лишних беспокойств.
- Еще не все, кхе-кхе, потеряно, - ободрил его замполит.
- Товарищ гвардии… - у самой палатки окликнул его улыбающийся Галкин.
- Знаю, знаю. Поздравляю с внуком.
- Да нет. Там это… наш Супрун творение создал. Складно получилось.
Пришлось пройти на полянку, где, к удивлению Сафронова, сидел весь взвод: и сестры, и Кубышкин, и санитары. У всех веселая гордость в глазах. Супрун несколько смущен, но взгляда не отводит. Видно, "творения" создавал не впервые.
- Если можно, повтори, - попросил Сафронов.
- Да тут с точки зрения окончания… Концовка еще не сложилась.
- Послушаем.
Супрун достал из распухшего кармана гимнастерки аккуратно свернутый лист, развернул его, но подглядывать не стал, а прикрыл глаза и немного нараспев, однотонно начал читать:
Березовая роща…
- Березовая, стал быть… - не удержался Лепик.
На него прицыкнули. Супрун, выждав паузу, повторил:
Березовая роща,
Привал один денек.
И волосы полощет
Игривый ветерок.
Бойцы в кружок уселись,
Беседа потекла
Про давние недели
Домашнего тепла.
Один сержант усатый,
С медалью на груди,
Сказал: "У нас, ребята,
Жилося хоть куды,
Тепло, светло, богато,
Как в рай, в избу войдешь.
Поверишь ли, девчата -
Увидишь - не уйдешь.
Недаром же сыграли
Пять свадьб перед войной.
На тройках разъезжали,
Со звоном под дугой.
Глаза сейчас закрою.
Тот звон в ушах, ребята.
И зло возьмет. И крою
Врагов из автомата…
Супрун замолк на той же интонации, и было непонятно, кончил он чтение или нет. По тому, как все смотрели на Сафронова, он понял, что чтение окончено и все ждут его оценки.
"Вот они у меня какие! - в душе восхищался Сафронов, все более проникаясь уважением к своим подчиненным. - Вот какие!" Но сказал сдержанно:
- Концовку, конечно, нужно дописать. И обязательно в газету пошлите.
Он поймал себя на том, что назвал Супруна не как обычно, а на "вы".
- В газету, стал быть, - подхватил Лепик. - И укажи, стал быть, часть и взвод наш.
- Фотку Лепика приклей, - вставил Галкин, и все по-хорошему засмеялись.
И тотчас, как по команде, оборвали смех. Откуда-то издалека донеслись звуки баяна. Стома далее вскочила от неожиданности. Широкие "Амурские волны" заполнили лес. Они поднимались все выше и выше, как будто и в самом деле разливались среди берез и трав.
- Ой, идемте! - воскликнула Стома.
- Кому-то надо остаться, - сказал Сафронов.
- Стал быть, мне, - отозвался Лепик.
- И мне разрешите, а что? - поддержал санитара Кубышкин.
Сафронов дал согласие и вместе со взводом направился на голос баяна. На поляне, окруженной березами, уже кружилось несколько пар. Люди подходили со всех сторон. Некоторые спешили, как по тревоге.
Играл ефрейтор Зайцев, которого все называли Зайчиком, - маленький, шустрый и ловкий парень. Один во многих лицах - ординарец замполита, связной, почтальон и вот, оказывается, музыкант. Он, видно, давно не брал в руки инструмента, поэтому сидел с отрешенным выражением, как будто вслушиваясь и сам удивляясь тому, что еще не разучился играть на баяне.
Пары кружились самозабвенно, пользуясь тем, что пока еще эта естественная, будто созданная специально для танцев площадка была просторной.
Сафронов поразился, заметив среди первых танцующих капитана Чернышева.
- Дядя Валя! - приветливо закричал Чернышев, в такт музыке перекладывая голову с одного плеча на другое. - Не отставай от молодежи. Вписывайся.
И уже новые пары ворвались в круг, славно боясь пропустить музыку, будто этот вальс последний в их жизни.
- Давай, давай! - подгонял и подбадривал всех голос капитана Чернышева.
И, точно это была команда, люди спешно хватали друг друга и кружились, часто не попадая в ногу.
- Товарищ капитан! - все еще стоявшему в сторонке Сафронову улыбнулась Стома.
- А где же ваш… - Он хотел сказать "кавалер", но она уже положила руку ему на плечо.
- Ничего… Он у меня не ревнивый.
Она посмотрела ему прямо в глаза. Сафронову вспомнились студенческие годы. Институтские вечера. Молодость и беззаботность тех дней. На минуту он представил себя молодым парнем, ощутил легкость во всем теле и лихость в душе. И закружился, не чувствуя ног.
Стома все улыбалась и все смотрела ему в глаза.
- А я о вас плохо думала, - призналась она, склоняясь к его плечу. - А теперь не думаю.
- Ну и хорошо, - сказал Сафронов и закружился еще сильнее.
На мгновение ему показалось, что и березы вокруг тоже закружились в вальсе. Когда музыка оборвалась, все захлопали, но Зайчик повторять не стал, утер пилоткой лоб и заиграл танго.
И тут Сафронов увидел Галину Михайловну. Она была с тем майором, что зовут Сергеем. Она, верно, на ходу сняла халат, и он держал его в руке, пряча за ее спиной.
- Браво, тетя Галя! - закричал Чернышев, стоявший поодаль с начальством. - Следующий танец за мной.
Она, видно, не расслышала, и, когда приблизилась к Чернышеву, он повторил:
- Следующий за мной.
- Не могу. Я вам пришлю партнершу.
Сафронов заметил, что Галина Михайловна еще больше похорошела, и подумал: "Любит она этого своего Сергея". И от того, что он здесь, на лесной поляне, в березовом прифронтовом лесу, увидел любовь своими глазами, ему сделалось еще радостнее.
- Пойдите, пожалуйста, - попросил он Стому, - вон того доктора в очках пригласите.
Стома почему-то засмеялась и направилась к Штукину. Пройдя со своим кавалером ровно круг, она вернулась:
- Они не могут. Они строевым шагом.
- Он все путает, - засмеялся Сафронов. - На плацу он танцует.
- О, Настенька! - закричал Чернышев, вскидывая руку над головой.
И то, что он назвал сестричку по имени, а не тетей, как называл всех остальных, почему-то порадовало Сафронова. Он повернулся и увидел Настеньку. Она бежала от госпитального взвода с сияющими главами, чуть ли не вприпрыжку. Сафронов понял, что она любит танцевать и очень стосковалась по танцам.
- Зайчик, краковяк. Будь другом! - закричал Чернышев, выступая навстречу Настеньке.
Она хотела снять халат, но он не дал, уже протянул ей руку. Первые такты музыки как-то само собой совпали с их первыми шагами. Было что-то забавное в стремлении этих людей, словно они всю жизнь ждали своего танца. Он - высокий, грузный, плечистый, она - стройная, миниатюрная, невесомая. Наверное, этот контраст и привлек всеобщее внимание, потому что никто не танцевал, все смотрели на новую пару.
Вот они встали вполоборота друг к другу, поймали ритм и с вызовом, с азартом устремились вперед. Чернышев с удивительной легкостью для его тяжелого тела пристукнул каблуками так, что под ним земля зазвенела, а Настенька запорхала, закружилась вокруг него, а через мгновение полетела по кругу, увлекая его за собой. В белом халате, она сейчас походила на молодую березку, что не устояла, не удержалась, вырвалась и пустилась в пляс.
Кто-то осторожно, но решительно тронул Сафронова за рукав.
- В штаб. Срочно, - сказал посыльный.
Неохотно, чертыхаясь про себя, Сафронов направился к штабной палатке.
НШ был сосредоточен и угрюм. Это тотчас бросалось в глаза, как будто здесь, в штабе, шла другая жизнь, скучная и унылая, как будто НШ специально отдалился и создал себе этот невеселый мирок.
"Вот ведь до чего", - про себя подумал Сафронов.
- Возьмите автомат. Распишитесь, - предложил НШ и, заметив непонятливое выражение на лице Сафронова, многозначительно пояснил: - Кольсо.
Сафронов ничего не понял, но расспрашивать не захотел. По дороге к себе догадался: "Он имеет в виду окруженную группировку немцев. Но при чем здесь мы? Накручивает. Полководец".
Ему захотелось вернуться к людям, на танцы, туда, откуда разносились звуки бодрящего фокстрота, но с оружием появляться было неудобно, и он, еще раз в душе обругав НШ, пошагал к своей палатке.
XXX
Из боевого донесения:
"В НОЧЬ С ПЕРВОГО НА ВТОРОЕ ИЮЛЯ ФАШИСТЫ СИЛАМИ ДО ОДНОЙ РОТЫ ВЫШЛИ В РАСПОЛОЖЕНИЕ МЕДСАНБАТА, ГДЕ БЫЛИ ВСТРЕЧЕНЫ НАМИ ОРГАНИЗОВАННЫМ ОГНЕМ АВТОМАТЧИКОВ, А ТАКЖЕ ЛИЧНОГО СОСТАВА. В РЕЗУЛЬТАТЕ ДРУЖНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ ПРОТИВНИК ВЫНУЖДЕН БЫЛ ИЗМЕНИТЬ ДВИЖЕНИЕ, ТУТ ЕГО НАСТИГЛИ ПОДОШЕДШИЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ САМОХОДНОГО ПОЛКА.
ИМЕЮТСЯ БОЕВЫЕ ПОТЕРИ, С НАШЕЙ СТОРОНЫ ТРОЕ УБИТЫХ И ВОСЕМЬ РАНЕНЫХ, СО СТОРОНЫ ФАШИСТОВ ОДИННАДЦАТЬ УБИТЫХ, А РАНЕНЫХ ОНИ ЗАБРАЛИ С СОБОЙ, ЧТО ВИДНО ПО СЛЕДАМ НА ТРАВЕ И ДЕРЕВЬЯХ.
В НОЧНОМ БОЮ ОСОБЕННО ОТЛИЧИЛИСЬ СЛЕДУЮЩИЕ ТОВАРИЩИ…"
Это произошло, как землетрясение, неожиданно, быстро и нестрашно. Ночью, спросонья напугаться не успели, пришлось мгновенно действовать. Нашлись люди, которые побудили к разумным действиям, подсказали, что делать, подали команду.
Возвратясь с танцев, Галина Михайловна тотчас отпустила туда свою сестричку Настеньку.
- Я ж обещала прислать замену, - объяснила она Сергею, хотя он вовсе и не требовал объяснений.
- Могла бы и сама еще потанцевать, - сказал он.
- Она помоложе. И она танцы очень любит. А главное - у меня раненые. Ты же видишь, я еще не свободна.
Они сидели посредине палатки у столика с лекарствами. Ранеными занимались санитары. В палатке было уже мрачновато, но света еще не зажигали.
Наступило относительное спокойствие. Только раненный в живот, лежащий в дальнем углу, громко сосал смоченную водой салфетку. Остальные прислушивались к музыке. Звуки баяна долетали сюда, наводя солдат на добрые, щемящие сердце воспоминания.
- Тебе не пора? - спросила Галина Михайловна.
- Я до утра могу.
- Ну что ты, - сказала она, хотя ей было приятно, что он рядом, и в душе она молила, чтобы эти минуты длились как можно дольше.
Задорный краковяк долетел до палатки, и Галине Михайловне показалось, что это ее счастье пляшет и радуется вместе с нею.
- А тебе ничего не будет? Обойдется? - спросила она.
- Не беспокойся. Я официально договорился.
Больше они не произнесли ни слова. Сидели молча, смотрели друг на друга. Галина Михайловна отзывалась на просьбы, отходила от столика, делала уколы, считала пульс, проверяла состояние раненых и снова возвращалась к столику. И опять они смотрели друг на друга, словно предстояла долгая разлука и они хотели насмотреться и запомнить друг друга.
Появилась Настенька, вся переполненная музыкой и танцами, с сияющими глазами, со счастливой улыбкой на лице.
"А она даже похорошела, - подумала, взглянув на нее, Галина Михайловна. - Просто обаятельная девчонка".
- Давайте я подежурю, - предложила Настенька. - В случае чего крикну.
Галина Михайловна хотела отказаться от предложения, но Сергей уже поднялся.
- Только не забывай уколы вовремя. И у Воронина за пульсом следи, - наказала Галина Михайловна, выходя из палатки.
Они взялись за руки и углубились в лес.
- Далеко не пойдем, - сказала Галина Михайловна.
И тотчас их окликнули:
- Кто идет?
- Свои.
К ним приблизился санитар из хирургического взвода, узнал, козырнул и отошел на свое место в тень.
- Что это сегодня? - удивилась Галина Михайловна.
- Обычно, - произнес Сергей.
- Это у вас обычно, а у нас такого не было.
Они долго ходили, опять же не говоря ни слова, но чувствуя единение, общую радость от того, что они вместе, близко, рука в руке.
- Тебе не пора?
- Нет.
- Может быть, пойдешь?
- Нет.
Она еще несколько раз предлагала ему пойти, а он все отказывался и не уходил.
- Я все-таки зайду в палатку, - оказала Галина Михайловна.
- Пойдем, - согласился он.
Они, не выпуская рук, дошли до палатки, шагнули в тамбур. И тут раздались выстрелы, точнее, это была автоматная очередь, отчетливо слышная в ночной тишине.
Галине Михайловне показалось, что это нечаянно выстрелил тот часовой, санитар из хирургии.
- На землю! Всех на землю! - крикнул Сергей, выхватывая пистолет и бросаясь к ближней березе.
Она не успела удивиться перемене в нем, кинулась в палатку.
- Всех на землю! - теперь уже крикнула она. - А вы, - обратилась она к Нехаю, - с автоматом туда. Быстро!
Со всех сторон уже раздавались выстрелы. Одиночные и очередями. Слышалось близкое посвистывание пуль.
У всех в ушах еще звучала танцевальная музыка, звуки баяна, мотивы вальса, танго, краковяка, и никак не верилось, что это всерьез, что стреляют взаправду.
- На землю! На землю! - кричала Галина Михайловна.
Она вместе с сестричкой и санитаром стаскивала раненых с нар и лежанок. Те стонали, вскрикивали от боли, но не роптали, солдатским чутьем понимая, в чем дело.
Настенька, ощущая свою беспомощность, молила неизвестно кого: "Ну пусть я, если так нужно. Возьми меня, только их не трогай. Не трогай их, пусть живут. Они воевали. Они наступали. Они заслужили жизнь".
Стрельба все продолжалась, и пули прошивали брезент палатки. Настеньке казалось, что это продолжается бесконечно и она бессильна прекратить это.
Дзинькнула лампочка. Всех обдало мелкими осколками стекла. Наступила темнота. И тут Настенька поняла, что необходимо действовать, иначе, раненым грозит опасность, иначе произойдет непоправимое. Не медля ни секунды, не раздумывая, она выскочила из палатки.
Какие-то тени - опять эти тени! - метались меж берез.
Настенька раскинула руки, как крылья, словно птица, защищающая свое гнездо, и закричала:
- Не стреляйте! Тут раненые! Не стреляйте! Красный Крест!
В белом халате на темном фоне палатки, она была хорошо и далеко видна. В ответ на ее крик раздалась автоматная очередь, и Настенька рухнула наземь, как срубленная молнией молодая березка.
XXXI
Сафронову снился сон. Он, Галинка, все его друзья и товарищи кружатся среди берез. Он не видит лицо каждого в отдельности, но знает, что это близкие и дорогие ему люди. И всем весело. Веселье это все нарастает, становится азартным, неудержимым. Оно будто приподнимает всех от земли. Ему хочется чего-то необыкновенного, и это необыкновенное происходит. Из земли вырывается молодая березка с тонкими корнями и врывается к ним в крут. Она увлеченно кружится, и тут Сафронов видит, что это не березка, а медсестричка Настенька. И хочет крикнуть, объяснить всем, что это сестричка из госпитального взвода. Он силится крикнуть, но у него не хватает голоса, он напрягает силы, чтобы крикнуть. И тут раздается треск, точно что-то перешибает березку, она переламывается у него на виду.
- Тревога! Тревога!
Сафронов вскочил, выбежал из палатки. И тотчас кто-то крикнул:
- Ложись! Ложись!
Он поддался этому окрику, упал на землю.
Поначалу Сафронов ничего не разбирал, ничего не видел, лишь одна мысль вспыхнула в пробудившемся мозгу: "Как он узнал? Как он мог предвидеть? - Это о НШ. - Значит, это в самом деле". В первые секунды Сафронову даже подумалось, что НШ специально устроил стрельбу, чтобы оправдать свои действия.
Но тут неподалеку застрочил автомат. Над головой засвистели пули, и Сафронов понял, что это все настоящее, и еще раз удивился: "Как он мог предвидеть?"
Дальнейшее уже было не сном, не предположением, а реальностью, и он, Сафронов, принял участие в этой реальности.
- Товарищ гвардии…
- Да, да, - отозвался Сафронов, выдергивая пистолет из кобуры.
- Оружия бы… У нас ничего нет. У одного Супруна автомат.
Тут Сафронов различил весь свой взвод - и сестер, и санитаров. Они лежали неподалеку от палатки у ближайших берез, а чуть вперед выдвинулись Кубышкин и Супрун.
По всему лесу шла стрельба. Эхо разлеталось, усиливая выстрелы, крики, голоса. Казалось, кричат и стреляют повсюду, и было непонятно, где наши, где враги. Но впереди были Кубышкин и Супрун, и они, как компас, указывали направление. "Значит, враг там", - догадался Сафронов и начал вглядываться в темноту. Впрочем, темноты, как таковой, не было. Стволы берез отсвечивали, и только внизу между ними клубилась мгла.
В первое мгновение Сафронов не видел, по кому стреляют товарищи и кто стреляет в ответ. Он по привычке умелого стрелка, каким был еще до войны, посоветовал:
- Стрелять прицельно.