И будто эхо отдалось оправа от него, там, где выстрелы раздавались особенно часто:
- Присельно.
Он тотчас узнал голос НШ.
"Значит, он там. И там штаб. И там…"
Тут он вспомнил, что в батальоне есть еще тяжелораненые, послеоперационные, они в госпитальном взводе. Им конечно же нужны помощь и защита.
- Девушки, - произнес Сафронов командным тоном, - ползите к госпитальному, девушки…
- Уже, - послышался голос Любы.
По шороху травы и листьев он понял: девушки выполняют его приказание. Все это длилось секунды. Время будто ускорило свой бег. Его отсчитывали не часы, а вот эти автоматные очереди, что раздавались со всех сторон.
"Ну где же, где же враг?" - только хотел было спросить Сафронов, но тут увидел метрах в пятидесяти от себя, как от одной березы к другой метнулась тень. Он вскинул руку, но выстрелить не успел, а точнее - удержал себя от необдуманного выстрела.
"Надо с упреждением", - сказал он сам себе, будто находился не в лесу, не в ночном бою, а на учебном стрельбище, в той недалекой юности.
- Прицельно, - уже твердо повторил Сафронов и рывком поднялся, укрываясь за ближайшим деревом.
Стоять было, конечно, правильнее. И обзор лучше, и стрелять удобнее.
- Товарищ гвардии… а нам-то что?
- Тихо.
От березы, взятой им на примету, снова метнулась тень. Сафронов уловил направление ее движения, взял на полкорпуса правее и нажал на спуск. Выстрел прозвучал резко, словно ударили по стволу, и почти одновременно тень как бы надломилась, пытаясь сохранить равновесие, и рухнула.
- Сверзился! - восторженно вскрикнул Галкин.
- Тихо. Ложись.
Сафронов, сам не зная почему, подал команду "Ложись", но она оказалась кстати. Едва они шмякнулись на траву, пули заприсвистывали над головою, а одна, ударившись о ствол, пошла рикошетом, словно удивляясь этому факту: фи-и-и.
"А они, березы, действительно охраняют нас, как верные друзья", - подумал Сафронов и тотчас отогнал эту ненужную мысль.
- Вот что, - сказал он, стараясь говорить тихо, - тем, кто без оружия, тоже ползти к госпитальному или к штабу.
Чуть сбоку от того места, куда он стрелял, снова метнулась тень. Сафронов выстрелил, но опоздал и сам себя обругал: "Мазила" - и где-то в себе удивился этому слову, которое к месту звучало тогда, в той довоенной юности, и никак не подходило к данной обстановке.
- Слышите, санитары?!
- Тута. Слышим.
- Трофимов!
- Я.
- А где Лепик?
Сержант не ответил.
- Ладно. Ползите вдвоем.
"А его я все равно отправлю, - взъелся Сафронов. - Это ж надо… Бой идет. А он… Спит, что ли?"
- Рота, в обход! - донеслось из района госпитальной палатки.
Голос был незнакомый, привычно-командный.
"Какая рота? - удивился Сафронов. - Разве что подкрепление? Откуда?"
Раздался взрыв гранаты.
"Значит, там центр боя, - догадался Сафронов. - Это где-то у штаба".
Вновь мелькнула тень, и почти тотчас раздалась короткая автоматная очередь.
- Супрун, ты? - негромко окликнул Сафронов.
- Нет.
- Я полоснул, а что? - отозвался Кубышкин.
- У тебя ж пистолет…
- Патроны кончились.
- Тихо.
"Значит, у нас автомат и мой пистолет, - рассуждал Сафронов. - Может, и Супруна туда отправить? Нет, пусть остается на всякий случай. А может, и нам туда? Там основной бой. Пожалуй, останемся здесь, на всякий случай, для прикрытия".
- Располземся пошире, - приказал Сафронов. - После выстрелов обязательно меняем место.
У штаба продолжали стрелять. Доносились автоматные и пистолетные выстрелы. Редкие взрывы гранат. Немецкая и русская речь.
Вдруг выстрелы стали отдаляться, отходить в сторону, в глубь леса, словно их относило ветром. Но никакого ветра на самом деле не было.
- Кажись, отходят. А что? - опросил Кубышкин.
- Лежать, - приказал Сафронов.
Сделалось тихо и страшновато. Неизвестно было, что там происходит и что делать дальше. Неизвестность была невмоготу.
- Супрун, - прошептал Сафронов, - ползи-ка к штабу, узнай…
Но в этот миг затопали сапоги, послышался знакомый голос Галкина:
- Товарищ гвардии… вас к штабу… А они это… враг-то убег.
Все вскочили и заговорили одновременно:
- Что там?
- Как наши?
- Все целы?
Сафронов оборвал вопросы:
- Я лично узнаю. Галкин, принесите-ка фонарик. Он там, в моем углу.
Галкин кинулся в палатку, обо что-то запнулся, выругался, а потом пронзительно прошептал:
- Товарищ-гвардии…
Все бросились на шепот.
Посреди палатки, у самого столика, головой к выходу лежал Лепик.
Кубышкин чиркнул трофейной зажигалкой. Сафронов наклонился, прощупал пульс, посмотрел на зрачки санитара:
- Все.
- Умерши, стал быть, - заключил Галкин и как-то странно, по-собачьи взвыл.
XXXII
В штабной палатке было тесно. Горели плошки. Свет все еще не зажигали. Офицеры с трех сторон обступили стол НШ. А он чувствовал себя полководцем, с достоинством объяснял:
- Нашим огнем противник был задержан. Он вынужден был изменить направление. Бой длился пятнадсать минут.
Сафронов заметил, как изменился НШ: собран, полон энергии, прямо-таки бравый и помолодевший, точно этот ночной бой оживил его.
- Товарищи офисеры! - НШ взглянул на часы.
И все невольно заметили время, но никаких продолжений не последовало. Вместо слов издалека донеслись гудение моторов, частая автоматная стрельба.
- Подошедшие самоходки добивают фашистов, - победно доложил НШ. - Но бдительность не ослаблять. Наша сель - не выпустить ни одного врага из кольса. Вопросы есть! Выполняйте.
Светало. Только свет был каким-то туманным, брезжущим. И лес, не казался сказочно-красивым, как все предыдущие дни. Уже не величавые березы выступали на первый план, а все то, что недавно, всего один час назад, произошло здесь.
- Вояка. Аника-воин, - беззлобно произнес Чернышев, оценивая слова НШ. - Он, видите ли, изменил направление. Да фрицам просто не до нас было. Они не ожидали встречи, и она им ни к чему. Им выйти незаметными надо.
Сафронов заметил, что всегда бодрый Чернышев сегодня как-то сник, помрачнел, и это так же бросалось в глаза, как и взбадривание НШ.
- Да нет, - не согласился Сафронов. - Я об НШ другого мнения. Он же предугадал события.
Взревела машина и, стремительно развернувшись, остановилась у штабной палатки. Из "виллиса" прямо-таки вырвался корпусной врач.
- Ну, что у вас тут? - сердито обратился корпусной к не успевшим разойтись офицерам. Углядев комбата, рванулся к нему.
- Разрешите обратиться, - вмешался НШ. - Ночной бой проведен успешно.
- Успешно-с, - прервал корпусной. И, не дав объяснить, приказным тоном: - Срочно свертываемся. Передислокация. К утру должны развернуться…
Заметив неодобрение на всех лицах, он замолчал. Наступила долгая неловкая пауза. Все чувствовали себя обиженными, потому что ни в чем не были виноваты, а их обвиняли. И притом этот приказ о немедленном свертывании, когда еще не захоронены товарищи, когда хирурги еще оперируют своих, медсанбатских раненых.
- Кхе-кхе, - раздалось покашливание. - Быть может, после захоронения и окончания операций? - не то возразил, не то подсказал замполит.
- Похороним - тогда и поедем, - неожиданно резко и решительно сказал Лыков-старший.
- Да, да, - поспешно отозвался Лыков-младший. - Похоронить как положено. Идем.
Но старший брат на этот раз не ответил, не пошел, как всегда, пришаркивающей походкой за младшим.
- Чуть позже, - произнес Лыков-старший. - У меня срочные дела.
Корпусной побагровел, но тут же взял себя в руки, поняв, что применение власти в данный момент сработает против него.
- Освободишься - явишься, - согласился он, нырнув в штабную палатку.
Сафронов и Чернышев, не сговариваясь, направились к госпитальному взводу.
- Мы же еще и виноваты, - не удержался Сафронов.
- А-а, - отмахнулся Чернышев. - Зайдем к Галине Михайловне. У нее, бедняги, двойное горе.
Сафронов не успел спросить, почему "двойное", своими глазами увидел Галину Михайловну. Она стояла у палатки на коленях, слезы катились по ее щекам. Она не смахивала, не утирала их, и это было страшнее всего. Косынка упала с ее головы, волосы распустились и закрыли часть лица. И Сафронов заметил вдруг, что волосы у нее поседели - не все, а у висков, у самых корней.
Он замер, чувствуя, как комок подступает к горлу, и, чтобы не показать своего волнения, сделал шаг назад.
На траве перед Галиной Михайловной лежали Настенька в белом халате и тот, ее любимый, майор, кажется Сергей, при орденах и медалях.
"Так вот кто подавал команды, так вот почему у нее двойное горе", - подумал Сафронов.
Ему сделалось нестерпимо больно, он не смог сдержать подступивших рыданий и быстро отвернулся. Однако через какую-нибудь секунду-две справился с собой и вместе с Чернышевым пошел к раненым. Там все еще находились его сестры Стома и Люба и его санитар Трофимов. У сестер были заплаканные глаза. И они поспешно отвели взгляд при виде Сафронова.
- У нас тоже потери, - сообщил Сафронов. - Лепик.
Стома всхлипнула и убежала в задний тамбур.
- Пить… пить… Не могу более, - простонал раненый, лежащий у самого входа.
Трофимов бросился к нему с поильником, но санитар госпитального взвода упредил его:
- Э-э, погодь. Ему не велено. На-ка салфеточку пососи.
- Ну сколько же… Ну дайте же…
Появилась Галина Михайловна, и раненый оборвал стон.
Она подошла к нему, положила руку на лоб.
- Мы вас подменим, - осторожно предложил Чернышев.
- Не нужно, - отказалась Галина Михайловна.
- Тогда вот сестричку оставим.
У Сафронова язык не повернулся возразить Чернышеву. Он кивнул и направился к выходу.
Выглянуло солнце. Оно зажгло вершины берез, и они горели радостным светом. Внизу, у корней, у самой земли, все еще стояла ночная сырость, а вверху сиял наступающий день.
И это неудержимое наступление ясного июльского дня еще сильнее подчеркивало ночную трагедию.
"Да, да, - рассуждал Сафронов, шагая меж берез. - И день придет, и солнце засверкает, только они - этот майор, Настенька, мой Лепик - уже не увидят этого".
Сафронов медленно шел, посматривая по сторонам, и все березы казались ему сестричками в белых халатах. На одной из них он заметил глубокую царапину - след пули и не удержался, подошел, приложил руку к прохладной коре.
- И тебя не пощадило, - произнес он чуть слышно и погладил березу, как живую, как погладил бы сейчас Настеньку, если бы она могла встать и очутиться рядом с ним.
XXXIII
Отзвучали короткие речи. Отгремели прощальные залпы. И тотчас над лесом поднялись и надсадно закаркали вороны. Откуда они появились? Как учуяли горе?
Раздумывать и задумываться не было времени. Послышались отрывистые приказания НШ и громкая общая команда: "По машинам!" Медсанбат уже свернулся и находился в походном состоянии. Лишь одна палатка сиротливо торчала на опустевшей площадке. Снова госпитальный взвод задерживался со своими нетранспортабельными в ожидании ППГ.
С ним осталась и Люба, послушно принявшая новую роль. Сафронов не мог вызволить ее обратно, хотя не представлял себе, как они будут работать без нее, без основной сестры.
Сейчас Люба и Галина Михайловна стояли у палатки, ожидая, когда тронутся машины. Галина Михайловна так постарела за одни сутки, что казалось - это не она, а ее старшая сестра, а Галины Михайловны уже нет и никогда больше не будет.
Отъезжали без особого шума, без громких разговоров, без обычных песен. Просто завели моторы, забрались, кто как мог, на перегруженные машины и поехали.
Какая-то сила заставила Сафронова еще раз взглянуть на одинокую палатку, на двух женщин в белых халатах. И еще раз, когда они выехали на проселочную дорогу, оглянуться на этот лес, в котором они прожили несколько тревожных дней. Чем дальше они отъезжали, тем больше сливался этот лес с ближайшими лесами и перелесками, и вскоре его уже нельзя было узнать и отличить от соседних.
Дорога была пустынна и напоминала Сафронову ту ночную дорогу, по которой когда-то они ехали на мотоцикле вместе с Галиной Михайловной и комбатом. Хотя сейчас светило солнце и на полях зеленела трава, это не радовало глаз и не оживляло картину. О прошедших здесь боях напоминали разбитые машины в кюветах да выжженные деревеньки.
В глаза бросилось одно - под корень спиленный лес у дороги. Сколько ни ехали, ни одного дерева ближе ста метров.
- От партизан, - объяснил шофер, уловив недоуменный взгляд Сафронова.
Только сейчас Сафронов заметил, что с ним рядом новый шофер. Петро тяжело ранен в живот. И сейчас он после операции остался там, у Галины Михайловны.
"Как же мы без людей будем? И так не справлялись, а теперь…"
Сафронов припомнил слова корпусного, сказанные старшему брату: "Бригады тоже не укомплектованы, а им выполнять задачу".
Думать о предстоящем деле не хотелось. Он ехал в состоянии какой-то непонятной отрешенности. Глаз не закрывал, но будто проваливался, спать не спал, но уносился мыслями куда-то далеко, и воспоминания шли не гладко, перескакивали с одного на другое, путались и повторялись.
То он ясно видел, как в далеком детстве ехал с отцом в пионерский лагерь на соленое озеро Медвежье и они остановились у родника, пили студеную ключевую воду. То вдруг вспоминалось, как в третьем классе его подбили хулиганистые ребята достать из школьной кладовки рулончик обоев. Этот ненужный ему рулончик он зарыл в снег, а придя домой, разревелся и признался в воровстве. То опять возникала дорога на озеро Медвежье. Он едет с отцом своего дружка Миши Бударина - участковым милиционером. И тот ловит скрывающегося преступника, а он с важным видом сидит в возке, держа на виду у всех кобуру от револьвера. То вдруг возникает гауптвахта, где он сидел за самоволку. Приехала жена, а его не отпустили в увольнение. Пришлось удрать. Это было уже не так давно, на военфаке. Впрочем, это было давно, в той, тыловой жизни, где не нападают среди ночи и не убивают товарищей.
Сафронов не заметил, как наступили сумерки и быстро перешли в густую ночь, только опять удивился, разглядев впереди багряное небо.
- Бомбили, - объяснил шофер. - Должно быть, Минск. Сволочи!
Вскоре стали видны силуэты большого города. Он был охвачен пожаром и так же, как все вокруг, казался неживым и пустынным.
Они, не снижая скорости, въехали в улицы, но и там не увидели людей. Пахло гарью и дымом. Их обдавало теплом, и шофер невольно переключил скорость.
"Но где же все-таки люди?" - подумал Сафронов.
И тут увидел человека, идущего по обочине дороги навстречу им. В руке человек нес обыкновенный деревянный стул. Это было удивительно: пожарища, пустынный город и один-единственный человек со стулом в руке.
- Притормози-ка, - приказал Сафронов.
Шофер посигналил и притормозил машину.
Сафронов помахал человеку. Тот осторожно подошел, поклонился и молча посмотрел на советского офицера. Сафронов разглядывал незнакомца. На нем был прожженный пиджак, лицо обросшее, неопределенных лет.
- Вы что, местный? - спросил Сафронов.
- Да. Буду местный.
- А куда же идете?
- А я не знаю.
- А почему со стулом?
- Та устанешь, так посидеть.
- Сейчас лето, на земле можно.
- Не можно. У меня радикулит.
Человек не был ранен, но Сафронову захотелось оказать ему помощь. Это, конечно, было невозможно, да и чем ему помочь?
- Ну, счастливо, - сказал Сафронов и кивнул шоферу, чтобы ехал.
Снова они мчались среди ночи. И Сафронов все не мог успокоиться после этой случайной встречи.
"Это ж надо. Ничего, кроме стула. Он сейчас для него самое важное. У него радикулит, и он боится застудиться… Кто же он, этот человек? Где его дети, жена, близкие?.."
И тут Сафронова полоснула новая мысль: "А Лепика-то я хотел отчислить из взвода. А может быть, отчислил бы - так жив остался?"
И он понял, что все время именно эта мысль угнетала его. Он будто чувствовал свою вину перед ним, хотя никакой его вины перед погибшим санитаром не было. Но вот это сознание "если бы…", как видно, не давало ему покоя.
Впереди идущие машины начали сворачивать в лес и, не углубляясь в него, остановились. Послышались голоса людей. Команда НШ:
- Замаскировать машины! Командиры взводов, ко мне!
Сафронов открыл дверцу, спрыгнул на землю и пошел на голос.
Идти было непросто. Лес был необжитый. Сделав несколько шагов, он споткнулся о поваленное дерево и чуть не упал. Постоял, пригляделся и двинулся осторожно, почти ощупью, как слепой.
Приказания отдавал комбат:
- Примерно здесь развернемся. На рассвете уточним место. Этим займется капитан Чернышев. Я еду обратно. Нужно помочь госпитальному взводу. А сейчас спать повзводно.
- Товарищи офисеры, - вмешался НШ, - выделить по одному дежурному. Замену сами отработаете.
Санитары быстренько приготовили ночное ложе. Нарубили сосновых ветвей, застелили сверху брезентом - готово. Сами отошли в сторонку, зажгли костер.
Сафронов смотрел на звездное небо, стараясь заснуть, но сон не шел. Все еще что-то беспокоило его. А так было хорошо. Тихо. Пахло сосной и дымком, напоминая пионерское детство. Он попытался вспомнить эпизоды из пионерской жизни, но дружный смех вспугнул воспоминания.
Сафронов приподнял голову. Смеялись его санитары.
- В чем там дело? - спросил Сафронов.
- Да Галкин наш, - сообщил Трофимов, приближаясь к лежанке, - хотел прострел прогреть, да не удержался, в костер бухнулся.
Галкин тем временем переходил от взвода к взводу, держа ладони на ягодицах, и там, куда он подходил, раздавалось раскатистое ржание. Смеялись слишком активно, будто ничего смешнее этого случая в жизни не было. Эхо разлеталось по лесу и уносилось далеко, так, что еще долго Сафронов, прижавшийся к земле, слышал этот повторяющийся хохот.
Его разбудили на рассвете. И первый, кого он увидел, был Галкин. Санитар стоял к нему спиной и почесывался спросонья. Никаких следов ожога на его штанах не было.
- Галкин! - позвал Сафронов. - Ты что, переоделся?
- Не-е, - смущенно произнес санитар. - Это насчет костра? - Он лукаво блеснул глазами. - Так это я так, для настроения. Как говорит наш Супрун, с моральной точки.
Он виновато улыбался, ожидая упрека, но Сафронов одобрительно кивнул и сказал:
- Молодец.